Живём как можем. Глава 3. Виктор

улыбкой наблюдая за выкрутасами шустрой сестрёнки.
Она же спрыгнула пухлым воробышком с низкого крылечка, подошла близко к растерявшемуся «Сержу», протянула руку ладошкой вниз, как для поцелуя в старые добрые времена, когда женщин боготворили хотя бы внешне.
- Энн Кривчуковская, - представилась, глядя на пажа снизу, но свысока, а он, принимая игру, красиво изогнул спину и, наклонившись, слегка приложился губами к милостиво протянутой руке, прежде подкрутив несуществующие усы.
- Вы божественны, графиня, - произнёс сдержанно, но восторженно. – Семён, не выдержав, по-холопски заржал, мать любовно улыбалась, а отец даже крякнул от умиления, глядя на семейную баловницу.
- Вот, - уничтожила графиня холопа презрительным взглядом, - учись, деревня! Благодарю вас, Серж, - сделала книксен в майке и шортах. – Вы очень милы.
- Ты поопасливее с ним, подмазель, - предостерёг братик, - у него два красных диплома – катанёт с мылом, не успеешь и опомниться.
Аня, отступив, с интересом оглядела разжалованного пажа.
- Ну, тогда он будет моим репетитором, - развенчала и себя. – Будем вместе изучать биологию человека в натуре к выпускному ЕГЭ.
- Не нахальничай, - остерёг отец, - и придержи помело, а то вот возьму плётку да изучу, что там у тебя ниже спины.
Ученица строптиво вскинула голову, рывком отбросив гриву за спину.
- Не посмеешь! – предупредила веско. – Не те времена. Сейчас за истязание несовершеннолетней можно и срок схлопотать, - и ещё больше напугала: - А то и вовсе отберут пострадавшего ребёнка, - подошла к отцу, прижалась к его боку, обняв за отсутствующую талию, подняла голову, с любовью вглядываясь в строгое доброе лицо. – Разве ты хочешь этого? – И Виктор ещё раз убедился, как похожи дочь с отцом и как они отличны от чернявых брата и матери. И ещё подумалось, что в семье две пары: папа и папенькина дочь и мама и маменькин сынок.
- Ладно вам лаяться, - остановила шутливую распрю Мария Даниловна. – Роман! Надо бы баньку парням с дороги, - попросила мужа грудным  вибрирующим и волнующим голосом. – А я пока сварганю что-нибудь на вечерю, - плавно развернулась и пошла в дом, а Виктор успел увидеть, наконец, всю её: плотное сильное тело с хорошо выраженными женскими формами, но не пузатое, как у большинства современных баб сельских поселений и малых городов, прекративших после замужества и родов следить за собой, девичью талию, подчёркнутую лёгким обтягивающим цветастым платьишком, широкий в меру и удобный для родов и плотской любви зад и выпуклые гладкие голяшки без изъяна на гладкой коже. Она была красива настоящей зрелой женской красотой, которую надо разглядеть, а когда разглядишь, то хочется бесконечно любоваться, находя всё новые и новые достоинства. Но он побоялся надолго задерживать взгляд, испугавшись, что родственники заметят его непростительно бесстыжий интерес.
Комнатка у Семёна оказалась небольшая с небольшим окном, смотрящим в сад, но довольно светлая. Вместе они добавили к интерьеру ещё одну кровать к противоположной стене, переоделись полегче и пошли на кухню, где Марья Даниловна напоила их свежим крепким чаем с малиновым вареньем, ни разу не взглянув на преображённого молодого постояльца. Да и он старался не смотреть в её сторону, ощущая, как гулко и часто бьётся сердце в груди, а голова туманится не от чая, а от близкого присутствия нечаянно найденного идеала. Не выдержав испытания, он, скорее всего, сбежал бы под каким-нибудь надуманным предлогом, весь потный и жалкий, но положение спас отец, объявивший о готовности бани.
Грехомойка расположилась в конце усадьбы, на задворках за садом, и была спрятана разросшимися кустами черешни так, что можно безопасно выскочить Адамом, не опасаясь, что кто-то тебя сглазит. Аккуратный домик был обшит струганым тёсом и выкрашен в светло-зелёный цвет, гармонирующий с природой. В моечной вдоль двух стен установлены широкие деревянные лавки, а небольшое оконце пропускало достаточно света, чтобы разглядеть свои недостатки, сглаженные полумраком. Пупом была массивная кирпичная печь в центре со вделанным в плиту чаном для согревания воды, втиснувшаяся одним боком в небольшую тёмную парилку с полком, на котором можно с трудом разместиться вдвоём, а ещё лучше распластаться в нирване в одиночестве. Раздевались в предбаннике, где к стене был приделан откидной столик, а на нём – запотевшая бутыль с какой-то розовой охлаждающей жидкостью. Виктор, разоблачаясь, старался держаться к Семёну спиной, а когда направился в моечную, то стыдливо прикрыл гениталии ладонью.
- Не боись, - успокоил чернявый, - не откушу, свой – в порядке. – Да ещё в каком! У него оказался завидно длинный член, бесстыже высунувшийся из черноволосья. Куда там гостю!
- Что, - потерявшись от стыда и зависти, спросил недоделок, - проверял?
Сёма задорно хохотнул.
- Не раз! Рекламаций не было. А ты?
Виктор предпочёл промолчать.
В моечной уже было жарко от печи и душновато от испаряющейся воды в чане. Всё тело вмиг покрылось испариной, можно и без обливания мылиться, но Семён не позволил.
- Э-э, - притормозил напарника, - так не пойдёт. Пойдём-ка для начала потешимся веничком, разомнём косточки, разгоним кровь по всем капиллярам, ощущая радость бытия на свете. Давай, проходи, - пропустил Виктора первым в парную. Тот перешагнул порог и тут же повернулся, чтобы выйти, но Семён не дал.
- Что, не приходилось? Привыкай.
- Да это же крематорий! – взвыл Виктор, отчаянно хватая раззявленным ртом разреженный горячий воздух и растирая обожжённые уши. – Хочешь угробить?
- Наоборот, - возразил истязатель, - возродить. Лезь на полок, распластайся на животе и потерпи малость.
Но Витёк, проигнорировав заманчивое предложение, сгорбившись, чуть ли не на карачках выполз в моечную, прокричав зло:
- Сам терпи! – и прямиком в дверь из бани, чтобы отдышаться на свежем воздухе.
- Слабак! – услышал вслед. Походил около входа, остыл, отдышался. Неужели и впрямь слабак, подумал с огорчением и обидой на Семёна и на себя. А как же святое «Я» с большой буквы? Решительно вернулся в мойку, а потом не менее решительно и отчаянно сунулся в парилку, из которой доносились хлёст веника и довольные стоны и подвывания истязавшего себя схимника. Постоял с минуту у дверей внизу и, работая всеми четырьмя, стараясь не поднимать головы, вскарабкался на полок к красному как обваренный рак приятелю. – Что, попробуешь? – спросил тот, поднялся и, не ожидая согласия, слез с полка, освобождая плаху, зачерпнул ковшом чуток кипятка из кадки и метнул в тёмное жерло печи, откуда тут же с рёвом вырвался, словно из паромёта, мощный сгусток пара и обволок, будто опалённую свинью, нежную шкуру банного абитуриента. Витёк, на мгновенье задохнувшись, рухнул животом на мокрую и согретую как дантова сковорода полку, свесив голову вниз, ловя судорожно искорёженным ртом поступающий снизу не такой жгучий воздух. – Лежи, не дёргайся, сейчас я тебя слегка обработаю. – Семён смочил растрёпанный уже берёзовый веник и тщательно обтёр тылы Виктора, а потом принялся стегать, сначала не в силу, затем и с изрядной долей усердия. А тот только терпеливо вздрагивал, дёргался, изгибаясь, и дышал как рыба, выброшенная на берег, и всё боялся, что непривычное сердечко не выдержит пытки и захлопнет клапана. – Ну, вот и хорош, - определил, наконец, умелый банщик, - считай, причастился, вертай на спину. – И опять скромный Витюля попытался ладонью прикрыть самое хранимое мужское место, но Семён опять не дал, прикрикнув сердито: - Убери руку! Да не дрейфь, не отстегаю, ещё поработаешь всласть.
После парной экзекуции приятно было опрометью выскочить за дверь крематория на прохладный воздух пахнущего весной сада, облиться двумя вёдрами холодной воды, а потом… опять в парилку и снова ощутить, но уже по-новому, её исцеляющий жар не как наказание за грехи, а как радостное очищение от них. Окончательно обессилев, выдули всю ёмкость прохладного ягодного нектара и умиротворённо улеглись на лавки в мойке с чистыми мозгами, истекая остатками вредоносного пота.
- Ничего нет лучше русской бани, - подытожил Семён очищение. – Я бы обязательно парил преступников перед казнью для настоящего покаяния, а бандюг и мошенников – перед подлым делом, чтобы одумались.
- И гонористых интеллигентов, не знающих настоящей жизни, - добавил потомственный интеллигент, - чтобы очистились от эфемерных мыслишек о преобразовании человеческой природы. – «И индивидуалистов-интеллектуалов, мечущихся по жизни в поисках своего места, заодно, до кучи», - подумал о себе.
- Да и вообще, - наложил жирную печать на парной вердикт любитель пара, - в чистом теле – и помыслы чистые.
Виктор пошевелился, укладывая своё и словно не своё очищенное тело поудобнее и улыбнулся с сомнением.
- Так-то оно так, жалко только, что душу не отмоешь и не ототрёшь.
Семён не стал переубеждать закоснелого молодого скептика.
- Хорошую баньку, однако, смастерил батя, а? – похвалил отца, закрывая хилософскую тему.
- У тебя вообще классные родители, - поддержал новую тему не без тайного умысла отмытый постоялец. – Мать такая… - хотел сказать «красавица», но поостерёгся и сказал по-другому, нейтральнее, - молодая, словно не мать, а сестра тебе.
- В 19 произвела меня, - похвалил мать псевдобрат. – Поторопилась дать мне жизнь.
- Нормально, - определил дилетант-гинеколог.
- Говорит, в её время девки за 20 считались переростками.
- Ничего получился, - подмаслил Виктор. – Сестрёнка замечательная. – Сёма рассмеялся, довольный. – Да и батя у тебя молоток – дай боже каждому! Родители у тебя просто замечательная пара: народили двоих замечательных красавцев, значит, живут в согласии, - закинул удочку с ядовитой приманкой.
Семён посерьёзнел, сел на лавке.
- Знаешь, родители даны нам богом, и их не обсуждают, - и, противореча себе: - Ты-то почему проехал мимо своих?
Виктор тоже сел, потряс головой, стряхивая остатки скопившейся влаги.
- Я и сам не знаю. – Подумал-подумал и всё же ответил: - Наверное, потому, что остро чувствую вину за то, что не оправдал надежд и стыжусь показываться на их укоряющие глаза. – Ещё помолчал. – А родители у меня тоже классные. – Поднялся на ноги. – Одеваемся?
Им не дали долго прохлаждаться, а сразу усадили за кухонный стол, тесно сгрудившись за ним все впятером. По-южному быстро и густо темнело, из-за далёкого-далёкого горизонта выкатилась бронзовая луна в тёмных щербинах, и замотались крупные звёзды, словно мячики на резинках. Затихло так, что с непривычки заложило уши. Когда разместились, притёрлись друг к другу – хозяин с одного конца стола, хозяйка, часто отвлекающаяся с подачей, с другого, а иждивенческая троица против тёмного окна, Роман Григорьевич спросил, обращаясь с надеждой к гостю на понятном каждому мужику языке:
- Ты как? – но трезвенник, уничтожавший коньяк бутылками, к великому сожалению хозяина твёрдо отказался:
- Никак!
- И правильно, - присоединилась Марья Даниловна, - обойдёмся, - и почему-то с облегчением вздохнула, однако принесла запотевший графинчик янтарного яблочного вина, слабее монастырского. – Этого достаточно после бани и на сон грядущий без сонной чертовщины.
Хозяин недовольно зашевелился, собрав вертикальные складки выше переносицы и согнав