Живём как можем. Глава 3. Виктор

повертел ими, показывая повеселевшими глазами на сверхмоднячую обувку. – По всему городу шарил в поисках таких. Итальянские! – похвастал, растянув губы в довольной улыбке. – Любо-дорого!
Виктор с любопытством взглянул на взрослого парня с бесстыдно выпирающим полудетским материальным нутром и вполне созревшим духовным понятием несправедливостей бытия. Взрыв неизбежен, и будет много жгучих брызг и, к сожалению, не только в сторону виновных.
- Сними один, покажь.
Сёма рывком сбросил незашнурованную обувку, наклонился, подобрал, подал завидующему соседу.
- На! Классная! Без булды!
Виктор, однако, не стал брать в чистые руки массивное произведение нового итальянского Возрождения.
- Отожми язычок побольше, пошарь там, нет ли ещё ярлычка.
Семён засунул пальцы внутрь и выудил-таки узкую белую полоску, на которой было чётко выведено: «Made in China».
- Ну, гады! – взъярился обманутый покупатель. – Даже под обувным языком прячут правду! Как же им верить? – напал на Виктора, но тот только пожал плечами. – А у нас с ними, с братьями навек, самый большой товаро-бизнес, и он, на радость президенту, всё растёт. Вот так? – показал на торчащую белую улику. – И опять Виктор промолчал, подумав, что такие или подобные торчат в большинстве наших товаров: продовольственных, ширпотребных, технических, оправдываемые ленивыми чинушами тем, что в мире растёт межгосударственная кооперация, и все с этим мирятся, смутно понимая, однако, что дело не в ней, а в инертности зажиревших управленцев, не желающих шевелить мозгами и усердно шевелящих жадными пальцами.
- Слушай, репортёр, что же ты напишешь в своём брехунчике, если не слышал, о чём собачились на фермерской сходке?
Семён вздел поддельную фирмУ, притопнул, вгоняя подошву поглубже, развернулся к столу, вложил щеку в ладонь руки, упёртой локтем в столешницу, взглянул исподлобья хитро на несведущего простодушного читателя.
- Да я и без того знаю, о чём надо писать, - улыбнулся навстречу опешившему несмышлёнышу. – Перед отъездом наш главземотделом разъяснил, на что надо обратить внимание, то есть, о чём надо обязательно упомянуть в статье, да ещё я здесь ухватил всякие съездовские материалы, включая заключительное коммюнике, - с удовольствием проговорил красивое словечко, - сочинённое ещё до отъезда и утверждённое, естественно, им, так что материал есть, и его предостаточно.
- Так ведь он, скорее всего, не отражает истинного мнения фермерского сообщества, - возмутился сторонний защитник крестьянского большинства.
Сёма снисходительно рассмеялся.
- И не надо. – Виктор от удивления и наглости провинциального щелкопёра расширил глаза. – Да будет тебе ясно, что главной задачей успешной прессы является не отражение мнения потребителей, а создание собственного и внедрение в их умы. Причём такого, чтобы не очень отличалось от мнения муниципальных органов, содержащих прессу, - добавил чуть потише, извинительнее. – Кто ж станет гадить себе в карман? От таких дежурных сборищ только одна надежда, что часть воплей минует уши бонз и достигнет ушей президента, а он рыкнет, и тогда только скрипучая телега, тормозящая наше развитие, сдвинется с места и не скоро, но обязательно встанет, как только верховный возница займётся другим разваливающимся делом. Слушай, кончай тянуть бодягу, тем более что всё съели и выпили, пойдём, примем более устойчивое положение, а то я чтой-то притомился, мотаясь по культурной столице в поисках фальшивых кроссовок.
Виктор согласно встал, подошла официантка, расплатились каждый за себя.
- Знаешь, - не удержался Виктор, чтобы не подъязвить неунывающего журналиста, - а из тебя со временем, если не свихнёшься, наверняка выйдет правильный корреспондент и даже, может быть, обозреватель – ты правильно мыслишь и ещё правильнее действуешь, и главное, в ту сторону, в которую дуют властные ветра.
Семён ткнул его сзади кулаком в лопатку.
- Да пошёл ты! Тоже мне нравоучитель! Сам-то кто? Никто! Мотаешься без толку по меридиану. Пристрой сначала себя, а уж потом суди других.
На том и сошлись-разошлись, медленно, с осторожностью продвигаясь друг за другом по вагонным проходам, шатаясь вместе с поездом и со всей страной, натужно вытягивающей вперёд на 1-2% в светлое будущее, и шибче нельзя – развалимся.
Нижние полки в купе были уже заняты, и судя по торчащим из-под сползших одеял розовым пяткам в трещинах и морщинистой коже, старичками, отвернувшимися в раннем сне к стенкам.
- Будешь уходить – не буди, - предупредил Семён, - целоваться не будем. Так что – бывай! Придётся забрести в наши края – заходи! – залез на свой полок, закутался в одеяло и тоже отвернулся к стене.

-7-
Ночью кто-то потянул за ногу, хотел было двинуть нахалу второй ногой в морду, но воздержался, услышав сквозь сон недовольный голос проводницы.
- Вставай, твой город через десять минут.
С трудом разлепил слипающиеся глаза, не желающие просыпаться. Даже подумал, а не плюнуть ли на всё, отвернуться к стене, как Сёма, и доспать недоспанное, а потом можно и вернуться в свой город. Детская мыслишка съесть мороженое на морозе, и будь, что будет с горлом до того развеселила, что и сонливость пропала, уступив место утренней вялости. Не торопясь оделся, собрал нехитрый скарб в сумку, попрощался со спящим младенцем: «Бывай!» и вышел в тамбур.
Промозглый холодный воздух из-за болтающейся переходной двери тамбура прогнал остатки сна. Виктор зябко поёжился, сжав плечи, выглянул в окошко выходной двери – за ним чуть различимые плыли, разворачиваясь вдали и быстро убегая вблизи, поля с редким кустарником и тёмно-серое небо, начинающее светлеть. Колёса вагона гулко простучали на стрелке, вагон качнуло в сторону, противоположную той, куда свернул поезд, и вот уже показались какие-то редкие нераженькие хибары, бледно освещённые тусклыми лампочками. То и дело, перестукивая колёсами и замедляя ход, поезд переходил с одной колеи на другую, выискивая ведущую к вокзалу. И вот совсем замедлился, высматривая высветленными окнами вагонов начавшиеся пристанционные приземлённые постройки, складские помещения, площадки, хозяйственные и машинные дворы, какие-то ещё неведомые малоэтажки, трупы паровозов и больных дизелей рядом с депо и – ни души. Серо, тускло и безлюдно. Наконец, появился мокрый перрон, станционные перронные кормушки и само вокзальное здание. Глядел и не узнавал. Никогда прежде ему не приходилось здесь бывать ночью, и, вероятно, потому оно выглядело чужим, неказистым и неприветливым. Изогнувшись, посмотрел на верх фронтона, где сияло безжизненным светом неоновое название станции. Всё правильно: его город. Радости от возвращения не появилось, сердце сжимала серая тоскотища, подобная всему вокруг, включая неприветливую погоду. В общем, настроение о-хо-ховое. Может, если бы приехал днём, при солнце, оно было бы другим, и они с городом порадовались бы друг другу, узнавая. А сейчас, слепой ночью, в слякоть… Чуждое здание уплыло назад, а железная гусеница, клацнув поочерёдно всеми буферами, замерла. Проводница открыла дверь.
- Выходи, - поторопила, твоя…
Он шагнул к двери и остановился. Зачем он вернулся? Что его здесь ждёт? Мать и слова не скажет в укор, нисколько не интересуясь его внутренним настроем, а только будет стараться неумело накормить и оградить от семейных забот, терпеливо выжидая, когда он сам расскажет, где был, что с ним было и что собирается делать. Отец, постоянно убегая от душевного доверительного разговора, будет брюзжать на ходу, что у них в роду никогда не было тунеядцев и летунов за жар-птицей и что в его годы  он был уже уважаемым и авторитетным специалистом в финансовых делах. Про старших брата и сестру и вспоминать не хотелось – они давно чужие, чужее чужих. А любимица Вика где-то далеко-далеко за туманно-серыми горами у сине-зелёного моря. Он на мгновение даже позавидовал ей и её решимости начать жизнь с нового листа. Есть, правда, ещё та, которой он, расслюнявившись, таскал розы, не догадываясь по-сермяжному, что она ждала значительно большего со многими нулями. Приползти теперь на коленях, протягивая тощую сберкнижку, где и пяти нулей нет, а обещал большее? Зачем? Не поверит. Нули заменили любовь. Да и наверняка уже нашёлся тот, кто подставил руку, увитую многими нулями. Возвращаться к старому, унижаясь, Виктор не умел и не хотел, не желая дважды погружаться в одну и ту же реку. Для этого у него слишком много скрытого самомнения и недостаёт настойчивой откровенной самоуверенности. И вообще, он во всём предпочитает выжидать, а не продвигаться, отдаваясь во власть судьбе. Так что, ничто его не ждёт здесь, кроме беспросветного паутинного гнилостного прозябания в сплошной бытовой серятине существования, отупляющей и мозг, и душу. Нет, не быть этому, прощай, любимый город, можешь спать спокойно, и он пойдёт и докемарит недоспанное, и пусть будет, что будет. Последуем заветам мудрого дедушки Лёвы.
- Зачем стоишь? – заволновалась проводница. – Счас тронемся.
«И пусть будет это «счас», - окончательно и бесповоротно решил он, как обычно отдаваясь судьбе и случаю.
- Раздумываю, - обрадовал хозяйку вагона, - поехать дальше или остаться. Не ссадишь?
- Билет возьмёшь у контролёра и давай! – разрешила добрая тётя. – Мне – что?
Воспрянув от мудрого бездеятельного решения вечной шекспировской дилеммы и отринув от себя возникшие было тоскливые заботы, лёгкими шагами вернулся в купе, неслышно взобрался на не остывшую ещё постель, завернулся в просвечивающее одеяльце и отвернулся к стене, попытавшись обдумать «что же дальше?», но неожиданно мгновенно заснул. А проснулся светлым ясным поздним утром, когда солнце, уже пробившись сквозь толстые запылённые окна, добралось до его темечка и нещадно буравило, заставляя шевелиться наэлектризованные всклокоченные волосы, а плечо подрагивало от настойчивых бесцеремонных толчков чужих рук, пытавшихся вернуть к дневным заботам заспавшегося индивидуала.
- Вставай! – услышал приятный голос Семёна. – Пора и позавтракать, а то помрёшь от голода во сне. Ты что? Решил скатиться ещё ниже по меридиану?
Виктор перевернулся на спину, широко и сладко зевнул с подвыванием, потянулся, расправляя все слежавшиеся косточки.
- Решил воспользоваться твоим приглашением. Назад не сдашь?
Семён неопределённо улыбнулся, не поверив сразу непонятному попутчику.
- Вставай, однако, - оттянул приглашение, - пожуём – потолкуем. На голодный желудок ни одна толковая мысль не родится. А мой желудок словно вместилище дьявола, и я должен его постоянно ублажать, иначе он тянет за кишки.
Пошли ублажать чертовщину. И за едой, и позже, лёжа в нирване, много и бестолково болтали о нашем разгильдяйстве, в том числе – в газетном деле, и о том, как его сделать лучше, и ни словечка о том, как сделать лучше себя. Естественно, о футболе, к которому Виктор был равнодушен, презирая пинающих мяч миллионеров на потребу развинченной толпе. Удивляясь его аляповатым замечаниям, фанат «Краснодара» поинтересовался в сердцах:
- Ты что, пацаном никогда не гонял мяч?
- Почему не гонял? – наигранно возмутился дилетант во всём, в том числе и в спорте. – Гонял, и ещё как! – похвастался, реабилитируясь. – Даже в сборной был, - усилил эффект