Живём как можем. Глава 3. Виктор

Если она ещё не подобрала себе такого, кто дарит не букеты роз, а букеты тугриков. Он тяжко, удручённо вздохнул, испытывая маяту от болтающейся в разные стороны стрелки внутреннего компаса. Плюнуть, что ли, на нравственные принципы автономии и абсолютных прав личности в обществе, что, по его твёрдому убеждению, заложены в человеке от природы? И превратиться в такое же успокоенное быдло, как и все? Или рано сдаваться? Он ещё толком и не пожил, не понял всей жизни, не знает, зачем он, для чего? Может, ещё долго придётся плутать, выискивая нужные повороты на многочисленных развилках. Жизнь, она такая: одновременно и длинна, и коротка. Можно закоротко вспыхнуть и сгореть, оставив, однако, неизгладимый яркий свет, а можно и благополучно дотлеть до полного разложения души, не осчастливив никого, и себя в том числе. Как угадать, что пришло время зажечь искру! Безнадёга! Или смириться и жить по Толстому: делать, что должно, что делается, и пусть будет то, что будет? Нет, это не для него. Он не хочет уподобиться толпе, равнодушно прожёвывающей жвачку невнятного прозябания. – Как же ты, - снова переключился с себя на Семёна, - не имея спецобразования, справляешься с хлопотной журналистской работёнкой, не имея, к тому же, и необходимого житейского опыта и психологической подготовки?
Наконец, подошла вредная официантка, принесла коротенькое меню, небрежно бросила на стол и застыла, не ожидая от ободранных парней приличного заказа.
- Пить что будете?
Виктор зябко вздрогнул от её сухого неприветливого голоса, напомнившего о недавней чрезмерной коньячной попойке.
- Как? – вопросительно взглянул на напарника Семён. – Я, пожалуй, пару бутылок чешского. А ты?
- Присоединяюсь, - поспешил согласиться трезвенник, сглотнув подступившую к горлу сивушную слюну.
Недовольная официантка, словно явившаяся из вокзальной обжорки, уплыла в кухонный закуток в конце вагона.
- Ты как насчёт пожрать? – поинтересовался Сёма, плотоядно облизывая губы и по-журналистски пробегая глазами меню, словно газетный столбец – по диагонали. Он выбрал гуляш, надеясь, наверное, на нормальное мясо, а к нему зачем-то, видимо, для понта – чахохбили, и ещё что-то, и ещё, словно после ленинградской голодовки, чего Виктор не расслышал, углубившись в раздумья, что бы себе такое съесть, чтобы не мутило и не нарваться на очередной лангет с креветками. Поразмыслив, остановился на индейке, решив, что она явно консервированная и податливая, и испортить её больше, чем испохабили на фабрике, трудно. – Что так скупо? – попенял обжора с тощей фигурой.
- Не очень хочется, - объяснил недожора, отгоняя видения красочного салата и ускользающего из-под ножа лангета, - недавно плотно обедал.
Официантка, не заржавев, притаранила пиво и даже откупорила все бутылки, чтобы не отказались, приняла заказ и снова ушла восвояси, задерживаясь попутно у других столиков, за которыми уже начали скапливаться пассажиры, жаждущие обязательных в дороге питья и жратвы. С удовольствием выцедив по пробному стакану охлаждённого пива, весело и дружелюбно поглядели друг на друга и налили ещё по одному.
- Будем! – поднял стакан Семён.
- Непременно! – подтвердил Виктор. Слегка чокнувшись, выпили ещё по одному, уже не торопясь, наслаждаясь согревающей холодной и горьковатой жидкостью, терпко шибающей в носы. – Так как? – вернулся к прерванному вопросу.
Семён замялся с толковым ответом.
- Да так как-то, - произнёс неуверенно. – Стараюсь больше слушать, поддакивая, даже когда язык чешется возразить. – Самозваный журналист улыбнулся, пригладив тыльной стороной пальца никак не желающий вырастать ус. – Корреспондент должен уметь так молчать, чтобы респонденту было интересно рассказывать о себе даже то, о чём бы и родным промолчал. – Разгладил самодовольно и второй усик. – Они думают, что мы напечатаем всё, что они наболтают сдуру, - и хохотнул. – Как бы не так! – и объяснил: - Положим, где-то в районе случилось, как всегда некстати, крупное ДТП. Надо ехать и срочно светить в печати интересующее общественность щекочущее событие. Вызывает главный и даёт пунктирное наставление. Ежели на нашей подведомственной дороге, то необходимо отметить, но ненавязчиво, что они у нас в полном порядке, ухожены и гладки, без выбоин и задиринок, и, следовательно, спровоцировать несчастный случай дорога не могла. Я усёк, жду, что ещё должен намотать на ус, - опять прогладил подобие усов. – «Ежели водитель, устроивший стык», - продолжает шеф, - «из наших, то надо обязательно отметить, что все они у нас с опытом, закончили автошколу, и все регулярно – обязательно подчеркни – проходят медконтроль, а машины – техпроверку». Знаю, что ничего подобного нет, но молчу и жду следующего наставления. «Если есть жертвы», - хмурится наставник, переживая заранее за пострадавших, - «то они не должны прозвучать как тяжкие – не надо волновать читателей, многие из которых тоже водители. Давай, двигай», - провожает, - «дополни деталями, близкими к действительности, но не перебарщивай, не увлекайся. Наш читатель должен ознакомиться и тут же забыть, зачем ему чужие беды, когда и своих достаточно. Хотя», - улыбнулся хитро напоследок, - «есть такая вредная изюминка в природе человека: чужие беды скрашивают собственные. Потому и любит наш затюканный народ всякие катаклизмы на стороне». Ничего не возразишь: старик-редактор у нас мужик, что надо, натуральный, без всяких там Е и знает, как угодить всем и, в первую очередь, газете. – Наставленный корреспондент ещё высосал полстаканчика, успокаиваясь. – Мчу, значит, на место. Домчал вовремя: уже всё подчистили, и наш инспектор выправляет протокол. У него тоже есть от своего босса наставления, ему тоже не нужны лишние проколы и неприятности. Вместе соображаем, что было. Одна голова хорошо, две ещё хуже, - засмеялся соображала. – Столкнулись две легковушки – одна из нашего района, другая проездом издалека. Ей-то больше всего и досталось: передок всмятку, два трупа и один изрядно помятый. У нашей раскурочен задок и двое раненых – уже полегче. Шофёр нашей пострадал меньше всего и рассказал, что огибал крутой поворот на нормальной скорости, когда из-за встречной фуры на бешеной скорости выскочил тот и врезался в нашего. Удалось чуть отрулить, и удар пришёлся в развёрнутый задок, да такой, что кувыркнуло в кювет. Понятно, что нашему некуда было деться, и он сделал всё, что мог. Кто виноват? Ясно, что неживой – мёртвому всё равно. Он – труп, и он – виновен. Шофёр ещё говорил, что, может быть, тот, не знакомый с дорогой, не заметил знака на крутой поворот, который давно уже здесь лежал, сбитый, пообочь, но эту маловажную деталь ни инспектор в протоколе, ни я в заметке не стали упоминать. – Сёма удовлетворённо допил оставшееся в стакане пиво, утёр губы салфеткой. – Собственно говоря, получив ясные наставления, я уже знал, о чём писать, и можно было не ехать, но репортёр обязан побывать на месте и исключить нежелательные слухи и домыслы. В общем, вышло с гулькин нос: на ровной дороге проезжий водитель на недопустимой скорости пошёл на обгон и не справился с управлением. Есть жертвы – и всё! Достаточно, чтобы удовлетворить любопытство читателей. Вот так!
- Ловко! – оценил выверты начинающего ушлого репортёра интеллектуальный прохиндей. – И не надоело?
Семён откинулся на спинку стула, с недоумением поглядев на недоумка.
- Что – не надоело? – не понял щипка.
- Не надоело петь с чужого голоса? – пояснил искатель удобной жизни. – Так и жить не научишься без подсказки.
Семён обмяк, тревожно зашарив руками по столу. Глубоко вздохнул и, глядя на пробегающий за окном скудный, как и вся его жизнь, ландшафт, глухо произнёс:
- Начинает надоедать, - и тут же встрепенулся, взглянув на Виктора открытым прояснённым взглядом. – Всё чаще думается, что вдруг наклюнется что стоящее, злободневное, что сможет всколыхнуть не только самого, но и вялую общественность, то тогда уж сдохну, но не уступлю, не пожертвую ни словечком, ни кирпичиком необтёсанной правды.
Виктор скептически усмехнулся.
- Тогда-то тебя наверняка не напечатают, а добрый дядька-редактор пнёт под зад.
Сёма перевёл взгляд с тусклого вида за окном на колючего вагонного приятеля.
- Толкнусь в областную.
- А там у дядьки, уж наверное, есть дружки – застопорят, - подставил ножку недобрый Витёк.
- Дойду до какой-нибудь центральной, - взъярился казак, - но не отступлю. Не думай, мы тоже не левой ногой сморкаемся.
Виктор рассмеялся.
- Верю, - одобрил лихого сморкача. – И всё же хочется, чтобы судьба отвела тебя от опасного гнилого дельца, на котором можно сломаться. – Увидев, что у Сёмы обе бутылки пусты, налил ему из своей. – Будешь творить в том же духе, как сейчас, глядишь, и обломится однокомнатная. Выйдешь за жену, родишь…, - критически оглядел молодого чернявого родителя, - …галчат и успокоишься, предпочитая живым командировкам командировки в интернете…
- Уже есть кому, - перебил нелестное будущее Сёма. – Сидят две, только-только пришли с дипломами, а уже – дети, и не тронь! И толку мало, и выгнать нельзя. Ещё и родственницы кого-то из городских брюхоносцев последнего путинского разлива. Успели присосаться к тёплому местечку и пришпилить потомство. Мне с ними не ужиться. Я в интернете дохлятину вылавливать не намерен.- Нервно отставил стакан с чужим пивом. – Лучше уйду в учителя, и, чуть помолчав и успокоившись, - или в казаки. Отец вон всё время зудит: «Кончай», - говорит, - «попусту махать авторучкой – пора брать шашку, хозяйство тянуть». – И пояснил: - У нас свой дом, земля, всякая живность, отцу трудно без постоянного помощника. Мать и сестра – не то в мужском деле.
Виктор слушал и не слышал, завидуя пламенному энтузиазму молодого парня, не задумывающегося о гипотетических трудностях бытия духа и вообще о том, что будет. А ведь с его лёгкой восприимчивостью жизни точно когда-нибудь нарвётся-сорвётся, но поднимется, не остановить и не взнуздать – молодых всегда неодолимо тянет на любой, даже самый дурацкий, подвиг, на преодоление любых трудностей, которые, подумав трезво, можно было бы и обойти. И ещё подумал, что сложнее всего достичь равновесия в малом коллективе типа редакции газеты. Даже в семье жена с мужем всю жизнь выясняют, кто из них лидер. Да и в большом коллективе заядлому индивидуалу тоже не светит – всегда найдутся приспешники, прихлебатели и бездумные последователи, которые так обложат и обвиснут, что ни продохнуть, ни… и, в конце концов, уравняют лидера с собой за счёт его торчащей головы. Нет и нет, любое коллективное существование не для него. Он не хочет, не способен ни бороться за лидерство, не стыдясь бесчестных приёмов, ни платить кому-то за помощь по невыверенным и заведомо завышенным счетам. Где же тогда то тёпленькое местечко, где можно существовать одному в духовном ограждении от всех прочих, независимо и благостно, творя себя и только для себя? Во всяком случае, не в СМИ – там такой ниши нет, не было и никогда не будет, там все путаются в одной перевральной пустозвонной клоаке, и ничто их не изменит даже при цифровизации. Человек изначально подл, был таким всегда, слеплен таким и таким останется до апокалипсиса. Он не верил в любовь купринского П.П.Ж. к княгине Вере,