Живём как можем. Глава 3. Виктор

противопоставлению. – А мы, историки, хотя и следуем, как положено, за фактами и событиями, но зачастую вынуждены, повинуясь тревожному времени и окрикам со всех сторон, корёжить их и трусливо встраивать в общую струю. А ещё чаще – затаптывать или перелопачивать, не заботясь о собственной профессиональной и нравственной чистоте, но… что поделать: жрать-то надо… да и семья… - и сдвинутый историк с ненавистью ткнул ножом в говяжий артефакт.
- Сочувствую, - искренне посочувствовал профан. – Но разве можно удержаться от самостоятельного анализа и выработки независимого собственного мнения?
- А оно противоречит мнению, устоявшемуся в обществе и удобному для него и власти и, к тому же, принятому смирившимся приспособившимся научным сообществом, - горестно выдохнул историк-аналитик.
- Да-а… - ещё более сочувственно протянул интеллектуальный бездельник, ни к кому не приспособившийся и ни от кого не зависящий. – Выходит, вам приходится вкалывать с запаянным ртом и связанными мозгами? В вашей профессии, я думаю, невозможно быть самим собой. Мне, к примеру, она не подходит.
- Можно, - поправил кандидат тускло, можно и так… но голодно, - и в отчаянии рубанул ребром ладони по столу, заставив вздрогнуть блестящие посудины с почти не тронутым содержимым и зазвякать пустые фужеры. – Жалко наших последышей, - заныл, как всегда оправдывая собственную вялость, - которым придётся, матерясь по-нашему, разгребать наши завалы, удивляясь нашей тупости и невежеству в интерпретации, казалось бы, ясных фактов. Обидно!
Виктор, поморщившись, зажевал колбасину, хотел было смягчить жёсткость винегретом, но, покопавшись во внутренностях красочной горки, засомневался в его съедобности и отложил вилку.
- Ничего, разберутся, - не пожалел потомков, - им поможет искусственный интеллект и массовая цифровизация, хотя пока не очень понятно, что это такое и с чем их едят, - отодвинул тарелку с винегретом подальше, словно намекая на аналогию его с достижениями высшего разума. – На мой, опять же дилетантский метр, это не что иное, как всего лишь электронизация бумагомарания для усовершенствования, ускорения и ограждения бюрократизации, исключающая какие-либо компромиссные обсуждения и решения.
Историк развёл руки в стороны.
- Я в этом деле – пас, мне для понимания этого слишком много лет.
Виктор опять рассмеялся, радуясь самокритике отставшего в современном развитии учёного.
- Я – из того же тупого стада, хотя кое-что петрю, и пояснил: - Вот, ещё пугают таких невежд как мы с вами, - бесстыдно приравнял себя, никакого, к кандидату наук, - засильем робототехники, мол, с внедрением умных машин и механизмов человекам и делать будет нечего, а только полёживать-посиживать да пожинать плоды подешевле. – Такой же знаток интеллектуальной революции, как и современной истории, пренебрежительно рассмеялся. – Что-то не очень верится. Во-первых, у нас так заведено, что любые рационализация и механизация никогда не удешевляют где бы и что бы ни то, а только увеличивают зарплаты и премии топ-менеджеров. А во-вторых, они же ведут к избавлению от надоевших строптивых работников и вообще рабочих мест с клоком сена для увольняемых в виде обещания переквалификации и повышении квалификации с трудоустройством на новом месте с оплатой не ниже, чем была.
- Но этого часто почему-то не происходит, - подытожил перезрелый историк, и Виктор рассмеялся ещё гуще, радуясь возникшему консенсусу.
- И всё-таки, как ни цифруй, ни роботооснащай науку, как ни надейся на искусственный интеллект, а делали и делают науку одиночки, - произнёс убеждённо, - энтузиасты, отстранённые от толпы и пришибленные внутренней идеей, пламенеющей всю жизнь.
- Да, - опять согласился спутанный по зубам и мозгам кандидат, - полностью с вами согласен: наука, настоящая наука – дело одиночек, а когда куча – полный бардак и раздрай. Даль сделал словарь русского языка, который до сих пор пользуется успехом, являясь достижением мировой науки, а наша целая академия, перенасыщенная академиками и членами-корреспондентами, никак не может повторить или хотя бы приблизиться к качеству одиночки Даля, погрязши сходу в спорах о дутых приоритетах, и сколько им должны сейчас и будут потом.
- А Менделеев, который пооткрывал массу элементов и создал уникальную таблицу, которую можно только дополнять изредка, - дополнил солидарист за столом. – Он же дал народу «утоли мои печали», - постучал ножом по бутылке, - за которую уже можно отдать все нобелевские подачки без делёжки.
- А Эйнштейн? – подсказал ещё одного знаменитого одиночку историк. – Древние Архимед и Галилей? Циолковский, в конце концов, вместе с Вернадским? И другие…
- Да, да и да… - подтвердил всезнайка. – Они потому и были гениями, что были одиночками-индивидуалами, потому что никто не мешал творить, что им вздумается, что помимо них самих и толпы вызревало в их корифейских мозгах. А отсюда и элементарнейший вывод…
- Ну-ка, ну-ка? – запряг кандидат в гении.
- Неужели не ясно? – взъярился непонятый дилетант больше оттого, что и самому было неясно, какую ахинею нёс. – Надо всего лишь прислушиваться к себе и делать то, что подсказывает твой природный компьютер, не оглядываясь по сторонам и не прислушиваясь к окрикам. Ты должен быть выше толпы и свободным от неё. Ещё и ещё: только гении-одиночки толкают науку, - твердил, захлёбываясь от ярости, неуч, - а не работяги-посредственники от неё, которые раздёргивают талантливые идеи в разные стороны. А нам твердят, стараясь не потерять власть над нашими беспокойными умами, что в наше технически сложное историческое и физическое время невозможно творить в одиночку. А почему, если хочется? Может потому, что расплодившиеся тупицы обложили потенциальных гениев и таланты со всех сторон, не давая проходу, и тянут твоё к себе? Одиночек-творцов обгладывают их же соратники. И не только обгладывают, но всячески глушат, чтобы не высовывались, не портили общей благостной картины. Ненавижу серость! – воскликнул, чуть не смахнув винегрет на пол, не уточняя, какой раскраски сам. – Вы, сами-то, на чём свихнулись? – перевёл задушевный разговор на учёного неясного цвета. – Или бездумно тянете общую лямку бурлаков от науки? Давайте-ка для ясности дерябнем ещё по одной. Не возражаете? – не ожидая согласия, наполнил пузанчики до краёв и пошевелил ломтики лимонов, обмакивая их в растворившийся сахар – Вздрогнем! – осторожно приподнял рюмку и, не ожидая ответного движения, умело, как ему казалось, вылил по-шкуряковски в пересохшую глотку, зачерствевшую от фальшивой трескотни. – Есть у вас толковое увлечение и для ума, и для души? – потребовал ответа, словно старший и уже обременённый заслуженными успехами муж. – Послушайте-ка, - морщась, зажевал лимонинку, - а мы ведь ещё и не познакомились толком, а уже осталось, - показал глазами на бутылку, - всего-то на посошок. Меня отродясь кличут Виктором, а близкие – Витьком. А вас?
Историк опасно откинулся всем телом назад, округлив повеселевшие и от коньяка, и от приятного знакомства глаза, распушил порывистым выдохом усы и рассмеялся.
- И меня… представьте себе… тоже – Витьком, - и оба, с полминуты приходя в себя от неожиданного совпадения, расхохотались, вытирая увлажнённые глаза. Отсмеявшись, младший, более тупой Витёк снова ухватился за бутылёк.
- Ну, брат-тёзка… это обязательно надо отметить, - и они дружно допили клоповник, поискали глазами, чем бы закусить, ничего не нашли притягательного и снова удовлетворились смачными дольками кислющего лимона. – Надо же! – восторженно воскликнул неуч, найдя в учёном неожиданного собрата по имени. – А мы сидим, болтаем и не догадываемся, что почти родственники не только по разуму, но и по марке. – Может, ещё одну? – предложил неуверенно и по-пьяному бодро.
Но старший Витёк отказался, сморщившись и заградительно выставив правую ладонь.
- Я – уже, - почмокал губами и пошевелил усами, словно таракан, принюхиваясь. – Ежели – по стакану…
Виктор рассмеялся, задрав голову кверху, будто боясь расплескать смех, ухватил фамильярно за локоть прошмыгивающую рядом официантку и, медленно и внушительно выговаривая физически ощутимые в глотке слова, заплетающимся в них языком сделал важный допзаказ, а пока та, всё так же улыбаясь, уплыла за пойлом, опять нацелился на учёного собутыльника.
- Ну, так чем ты увлечён-то? Куда тянешь науку? – перешёл по-свойски на «ты».
Учёный утёр усы, сложил нерабочие руки в один неплотный пухлый сцеп и подвинулся жирной грудью над столом в сторону неуча, сверля его наставительным убеждающим взглядом.
- Мы звёзд с неба не хватаем, нам более важны земные дела, а именно: глобальная миграция – откуда, куда, зачем и почему. По мелочам не разбазариваемся, а разрешаем проблемы, которые беспокоят всю мировую интеллектуально-либеральную общественность. И тебя – тоже, хотя ты об этом и не подозреваешь, - и победно откинулся на спинку стула. Индивидуало-либерал, предпочитающий мигрировать отдельно, неопределённо хмыкнул то ли утверждённо, то ли отрицательно, но предпочёл остаться по-интеллигентски в нейтральной позиции. – Рассмотрим вкратце, тезисно, рассматриваемые аспекты явления порознь и, по возможности, вместе, пытаясь дать им более-менее употребительные объяснения, - лектор неожиданно и не к слову громко икнул. – Откуда? – спросил, и неясно было, то ли спрашивал о сигнале внутренностей, то ли о миграции. Но, справившись с нечаянным внутренним позывом, остановился на рассмотрении последнего. – Прут в основном с юго-востока и востока, и все – в Европу, на запад. Так? – и, не ожидая подтверждения, припечатал неопровержимую аксиому ладонью по столу, заставив согласно задребезжать посуду. – Вспомним, откуда привалили древнейшие гунны, аланы, скифы и ещё куча разных степняков, что надвигались с восхода на заход. То же было и с северными индийскими племенами, известными у нас под обиходным названием «цыгане». Не отставали от них и северные монголы и маньчжуры, осуществившие опустошительное татаро-монгольское нашествие на восточную Европу. С востока на запад неукротимо продвигались, теряя людей, и движимые неведомой силой пришельцы в Америку, и все – в сторону оседающего солнца. Почему?
Развитому студенту с двумя никчемными высшими образованиями долго думать не надо, он знал точный ответ без всяких шпаргалок.
- Наверное, потому, - взглянул на профессора хитро, мол, не старайся, не завалишь, - что Земля крутится против часовой стрелки и заставляет людей, теряющих опору, как на большом мяче перебирать ногами в другом направлении – с востока на запад. – Историк миграций от удивительно доходчивого и ясного ответа округлил глаза, приподняв ровные брови в тон усам, и даже приоткрыл рот. – Правда, - пожалев ошалевшего профессора, попытался тут же опровергнуть себя студент, - римляне валили на восток, и наши тоже, в Сибирь.
Но чокнутый преподаватель тоже имел не так уж серо законсервированный программами умишко и отверг невнятные поправки.
- То были не миграции, а завоевательные войны, - и добавил для большей убедительности, - и вообще, у наших всегда всё поперёк. – И продолжил лекцию: - И что же делать, чтобы остановить или хотя бы замедлить