вышка, домики и двое вышедших навстречу. Шофёр классно подрулил к цистерне, установленной на шпалах, и заглушил мотор.
- Привет вредителям северной природы! – выпал из кабины, слегка пошатываясь на нетвёрдых ногах.
Виктор обошёлся без приветствия, не стал приглядываться и прислушиваться к разговору компаньонов, а прошёл прямиком в балок, споро собрал вещички в рюкзак и понёс к бензовозу.
- Витёк! – окликнул озабоченно Шкуряк. – Ты куда намылился без спросу?
Пришлось подойти, вкратце рассказать о неудавшемся полёте и с наслаждением сообщить, что ему не светит тёмными длинными ночами портить северную природу, и он, пока бур стоит, увольняется с согласия бурового мастера. Шкуряк осклабился, сузив маленькие свинячьи глазки под разлохмаченными жидким бровями, обрадовавшись лёгкому бессварному избавлению от нерадивого неумелого работяги со свихнутой образованием черепушкой.
- Бумагу накатал? – говорил он на смеси русского и украинского, которой не стоит засорять приличную литературу.
- Сейчас принесу, - пообещал дезертир, возвращаясь в покинутый домишко. Нашёл пол-листа бумаги и решительно запечатлел документ «по собственному желанию».
Шкуряк внимательно медленно и вслух прочёл короткую цидулю, посмаковал содержание почмокиванием толстых красных и влажных губ, размашисто подписал, достал из своей папки заранее заготовленный наряд на выполненные уходящим работы, словно и не сомневался заранее, что тот исчезнет, протянул:
- На, чеши, будем знакомы! С тебя, однако, отходная – вымай и ставь!
Виктор пожал плечами, с ненавистью поглядев на бездушного вымогателя.
- У меня нет.
Данила-свет брезгливо фыркнул.
- Саня, продай ему, - попросил шофёра.
Тот внимательно посмотрел на Виктора и на остальных, трезво оценил накал отношений между ними и, приняв сторону учёсывающего, разочаровал остальных с сожалением:
- У меня – тоже.
Шкуряк мгновенно взвинтился, махнув рукой в сторону бывшего подчинённого.
- И в работе от тебя толку ни на грош, и проститься по-человечески не можешь. Ладно, гуляй так, вспоминать не будем. – Замер ненадолго, подумал и неожиданно объявил: - Я – с вами! Подтолкну замену генератора и сам найду замену этому, - мотнул головой в сторону непутёвого работника.
Шофёр рассмеялся понятливо.
- Хочешь сам рассчитаться с солярисами? – догадался о подспудном желании дельца, который не стал отрицать явного.
- И это не помешает. В совместном деле как: верь, да проверяй и не теряйся!
До солярисов ехали молча. Шофёр курил, Шкуряк, прислонившись к дверце, дремал, а Виктор, поместившийся между ними, бездумно смотрел на дорогу, которая то и дело превращалась в усталых глазах в сплошное серое марево. Когда подъехали к поджидавшим ЗИЛам, урчавшим согревающими седоков моторами, и всё то время, пока переливали краденую солярку и рассчитывались, глухо и площадно ругаясь, он просидел в кабине в лёгкой дрёме, перелистывая в памяти незатейливые страницы северного бытия, ни одна из которых не стоила запоминания. А затем поехали под непрестанную бормотню Шкуряка, очевидно, недовольного сделкой, который клял и материл почём зря Россию и кацапов, что так и стремятся обжулить бедных мигрантов.
- Так то – не русские, - подправил шофёр, - а армяне.
- Один чёрт! – ещё больше взъярился наш зарубежный собрат. – Никому нельзя доверяться!
Наконец, и самый молчаливый и с виду безучастный не выдержал:
- Слушай, дядя, и чего ты всё время ноешь, что все мы здесь – дерьмо вместе с нашим Путиным, а тебя то и дело стараются надуть. Ну и валил бы на самостийную. Тем более что там у вас война с русскими, а ты здесь вкалываешь на врага. Помог бы своим обрести незалежность. Чего ты здесь вошкаешься? Или придержи помойное ботало, пока в гостях.
Незваный гость поджал толстую нижнюю губу, ухватил зубами, прищурил и без того маленькие свинячьи глазки, показалось даже, что прижал уши к черепу.
- Вам не понять, у вас нет никакого хозяйства – голь перекатная. А у меня под Львовом, столицей нашей Галичины, хата-пятистенка, земля, животина всякая и птица, жинка гарная, двох огарышей тянем в институт – грошей много надо. Там столько не возьмёшь, сколь ни упирайся. А здесь, у вас, платят, потому я и здесь. Ясно? – и сморщился в похабной улыбочке. – Ты думаешь, я только тебе нефть добываю? Как бы не так! И нашим достаётся. Батька Лукашенко, друг наш, вашу нефть и мою тоже, что я добыл, нам по-братской, а не по-сеченской цене, а то и в долг, - засмеялся, радуясь, - без отдачи и процентов качает.
- Всё равно, что здешние солярисы?
- Пусть будет, кем хочет, лишь бы делился тем, что Путин даёт. И вообще: тебе думается, что нефть здесь вся ваша? Дули! И наша – тоже! Мы здесь всегда работали, искали, добывали, наша она была, совместная, а вы присвоили силой, так что – не трепыхайся с задранной мордой. – Потёр энергично кулаком подбородок. – А война? Война – тоже бизнес. Пока платят, будут воевать те, кому платят. Вы платите, Коломойские платят, вот и война. Никогда не кончится, пока платят. Мне здесь тоже неплохо платят, не хуже, чем на войне, вот я и здесь. Неужели не ясно? – Он покопался в своём рюкзаке, достал бутылку, привычным приёмом откупорил, отпил немного, удовлетворённо крякнул и протянул через колени Виктора шофёру.
- Будешь?
- Нет, - отказался тот, - в последнем рейсе перед возвращением не употребляю.
- А ты? – подвинул бутылку к соседу.
- Не хочу, - отказался и тот, с неприязнью взглянув на бутылку и на провокатора, - не привычен так вот.
- Ну и хрен с вами, - не особенно огорчился добрый друг, не найдя мужского взаимопонимания. Спрятал бутылку, запахнулся потуже в меховую куртку, прислонился снова к дверце и закрыл глаза.
-5-
Судьба благоволила пока, и Виктору подфартило улететь на МИ-8 с геофизиками до Ухты, где у них была региональная база Управления Севера. А там – на вокзал, билет на поезд – самолётом дорого и ненадёжно – и до Питера. Доехал в дремотной спячке и, наконец-то, оказался в настоящей ночи. Пёхом перебрался на южный вокзал, любуясь городом, а не заснеженной равниной с торчащим вымороженным засохшим будыльём, с застенчивой приязнью поглядывал на встречных, замечая, какие у них всех приятные красивые лица, и сам улыбался, вернувшись, наконец, в свою среду. В полупустом гулком зале ожидания походил, отыскивая подходящее местечко, подальше от детей и говорливых южан, и уселся ближе к окну рядом с каким-то пожилым чудаком, читающим какой-то газетный еженедельник.
- Что в мире новенького? – спросил, соскучившись по нормальной интеллектуальной беседе. – Кого убили, взорвали, задавили? Где наводнения, пожары, землетрясения? Эпидемии, перевороты, катастрофы?
Читатель оторвался от занимательного чтива, с любопытством уставился на любопытствующего подседа.
- А вы, кажется, из числа воинствующих оптимистов? Не так ли?
Виктор поощрительно улыбнулся догадке.
- Скорее, из числа отчаявшихся оптимистов.
Незнакомец отложил газету.
- И то, и другое – плохо.
- А не то и не другое – ещё паскуднее, - высказал противоположную точку зрения на занимательную тему Виктор.
- Э-э, да вы, оказывается, философ? – широко и доброжелательно улыбнулся потревоженный пассажир, давая понять, что не против серьёзного разговора.
- Доморощенный, - опять скромно поправил Виктор, - клёпаный жизнью.
Глаза у мужика весело заблестели: ему, очевидно, тоже нравилась словесная игра.
- Самое то! – одобрил он статус вокзального визави. – Теория должна нарастать шкурой из опыта жизни.
Виктор, соглашаясь, тоже улыбнулся, отходя замороженной душой.
- А вы, похоже, из гуманитариев, из задрипанной интеллигенции, не будем называть её грубее?
Задрипа задорно хохотнул.
- Больше того: потомственный, из числа недобитых. И ещё больше: кандидат ненужных исторических наук. И уж совсем больше: исследователь современной истории.
Виктор пристроился поудобнее в неудобном пластиковом кресле, приготовившись к длительной интеллигентской перепалке, в которой каждый сам по себе и никогда в консенсусе.
- А что, разве такая есть? – приветливо улыбнулся. – Я слышал что-то ещё про новейшую. Может, есть и недавних времён?
- А вы – язва, - добродушно пожурил историк. – История была всегда в том или ином виде, есть и будет во всяких видах: история жития, история сообщества, история государства, история движения и т.д. и т.п., и сохранится после нас во всяких записях и артефактах. Она возникла вместе со словом и вместе с первой разумной мыслью, и как любая наука со временем видоизменяется и развивается, но в отличие от других более точных наук, не отвергает никакие факты, а встраивает их в общее мироздание.
- А мне по-дилетантски всегда казалось, что любая история возникает и развивается только вслед и позднее осмысления событий и на основе тщательно и всесторонне обмусоленных фактов и устоявшихся в спорах критических мнений.
- Именно так, - согласно поддакнул историк.
- И называть что-то современной историей, - продолжал дилетант, - никак не хочется. Для этого поле любых событий никогда не бывает достаточно вскопанным, а все достоверные факты извлечены. А как по-другому – не знаю. Может быть – предыстория?
- А мне кажется, - начал яриться служитель истории, - что вы, простите за выражение – элементарный формалист-скептик, недовольный всем. Ну что вас не устраивает в общепринятой терминологии?
Буквоед продолжал бледно улыбаться и переть ахинею, в которую и сам не верил.
- Ну, как можно называть свершившейся историей то, что обусловлено растянутым и не законченным временем, набором противоречивых фактов, которые постоянно пополняются, а главное, безыдейным нахрапом бессовестных трактовщиков событий, одни из которых оправдывают преступные деяния вершителей судеб народов и, в какой-то мере, вполне вероятно, себя, если им удалось поучаствовать в так называемой новейшей истории, а другие не менее азартно и не более доказательно клянут то время и деятелей, мстя всего лишь за собственные потери, и, естественно, никто не может быть истинен. – Виктор убрал скептическую улыбку, отрицательно покачал головой. – Нет, что бы вы ни говорили, а никакая современная история – не есть ещё история. Это всего лишь натужная интерпретация, которая никогда не будет завершена, пока есть и плодятся историки.
- А сами-то вы к каким себя относите? – Исследователь времён и недавних событий вопрошающе взглянул на разухабистого критика.
- Я-то? – тот точно споткнулся о настоящее время. – Я – сам по себе, - определил уверенно, - всегда и во всём.
Историк оценивающе оглядел самостийного во всём дилетанта, мило улыбнулся, определив в нём лёгкую жертву для перетаскивания в свой лагерь, и предложил:
- Знаете что, не уединиться ли нам где-нибудь под засохшим фикусом в здешней забегаловке, да не потолковать ли рядком и не всуе, определив верные позиции? Как вы? – посмотрел более внимательно и настойчиво на жертву. – Надо думать, что поскольку до вечера ещё далеко, то оглушающей и отупляющей музыки не будет, и никто нам не помешает выяснить, что же такое современная история, - засмеялся и добавил: - и с чем её едят. Да и, стыдно признаться, но что-то потянуло в брюхе, а я привык, каюсь в слабости, прислушиваться к его мнению. Не возражаете?
Виктор не возражал, ему тоже не
