Живём как можем. Глава 3. Виктор

хотелось расставаться с занимательным спорщиком, и они согласно потопали на поиски вокзальной ресторации.
Когда нашли и разместились, как хотелось, под увядающим кустом неизвестного происхождения в углу полупустого зала, оглядывая с наслаждением обстановку, служащую на потребу самой уязвимой части слабой человеческой плоти, инициатор, словно продолжая прерванный трёп, произнёс убеждённо:
- История всех времён – наука с большой буквы и бесспорно, в первую очередь, академическая наука и очень капризная из-за сложности и неопределённости, обязывающая оперировать зачастую ещё не остывшими фактами и незавершёнными событиями. И не прав тот, кто стремится уложить её в какие-то рамки, как, положим, точные науки – математику, физику, химию, хотя сегодня и их нельзя назвать точными и завершёнными. Так вот, история не терпит ни временных, ни событийных ограничений, и сегодня мы ещё нет-нет да открываем новые подробности, изменяющие наши представления о древнем мире. А что уж говорить о современности, преобразующей и себя, и нас стремительно и зигзагообразно? И не в терминологии дело, которая почему-то вас так задевает и которая, конечно, устарела, но привычна, и оставим её в покое. А дело в сути исторического осмысления времён и событий, в честности и преданности осмыслителей фактам и их архитектурной подготовке к научным непредвзятым исследованиям. Вы как насчёт, - щёлкнул себя по скуле, увидев приближающуюся официантку.
- Не очень, если не сказать больше – не любитель, - покаялся напарник, - но если…
Мини-тамада понятливо пресёк тусклые объяснения.
- Понятно, я тоже – не очень-то. Но возьмём, однако, для камуфляжа, антуража, поддержания статуса бутылку звёздного клопаря. А что будете поглощать?
Виктор чуть поморщился, слегка приподняв плечи, показывая полное равнодушие к еде.
- Я, признаться, не из числа гурманов, и вообще привык обходиться попутной пищей.
- Напрасно, - попенял историк, разглядывая меню и попутно, исподтишка, официантку, - напрасно вы лишаете себя самого потребного в жизни удовольствия… - и добавил не только для двоих, - если не считать… - но не продолжил, оставив прозрачный намёк напоследок трапезы.
Когда улыбчивая, словно кукла Барби, официантка неопределённого возраста и неопределённой замаскированной косметикой внешности, с кокетливым ажурным передничком-фартучком, в который и высморкаться-то как следует нельзя, записав заказ, удалилась, заманчиво виляя выпуклым задом, Виктор, с трудом отводя замаслившийся взгляд от подчёркнутого узкой юбкой тендера, спросил, чтобы только что-нибудь спросить и отвлечься от чужого пирога.
- А вы, собственно говоря, из какой епархии?
Современный историк взял нож, зачем-то постучал его ручкой по столу несколько раз и ответил, будто даже нехотя:
- Я-то? Я-то представляю всем известный и всеми чтимый институт этнографии и антропологии, - и тут же занизил статус, - вернее, его филиал, слышали о таком?
Виктор слегка помотал головой.
- Не приходилось.
- А зря! – выкормыш всем известного института боевито выпятил подбородок, украшенный короткой профессорской бородкой пегой масти. – Некоторые, правда, злопыхатели и завистники порой добавляют, насмехаясь: - и трепологии. Да простит им история заведомо искажённое представление о настоящей отрасли академической науки, которая изучает народоведение, классификацию народов мира, состав, происхождение и расселение народов, биологическую природу человека, положение его в ряду органических существ и всякие-якие другие особенности, отличающие его от неразвитого животного мира. Мало вам?
- Что вы? – поднял руки, сдаваясь, несмышлёныш. – Я и так ошарашен обширностью ваших исследований.
Широкоформатный учёный самодовольно улыбнулся, распушив усы, положив опасное орудие расклассифицированного члена общества на стол.
- Меня же во всём многообразии исследований больше всего увлекает миграция народов, причины её и биологические изменения, в связи с этим, общественной и духовной сути человеков.
Подошла официантка, принесла нарезанный тонкими ломтиками и щедро посыпанный цветным сахаром лимон, ловко открыла бутылку, которая, вполне возможно, уже допрежь была откупорена, протёрла салфеточкой пузатые рюмки, хотела наполнить, но историк-алкаш воспротивился.
- Мы сами. – Она улыбнулась ещё ярче, чем кукла, и молча удалилась за закусем. – А вы? Вы, сами-то, из каких? – в свою очередь начал допытываться дорожный друг.
Виктор прежде, чем ответить, потёр свой благородный круглый и мягкий подбородок, свидетельствующий по антропологической классификации о принадлежности обладателя к безволевому виду болтунов.
- Я-то? – и чуток задумался, сожалеюще ухмыльнулся и слегка покачал носом вверх-вниз. – Должен вас крупно разочаровать: вы не на того напали – я всего лишь бывший бурильщик с высшими юридическим и экономическим образованиями.
- О-о! – обрадовался учёный муж. – Да у вас целых три востребованных любым сообществом профессии, а у меня – одна, да и та не приспособлена ни к чему производительному. – Положил свою мягкую ладонь с чистыми пальцами и ровными перламутровыми ногтями на руку бурильщика. – Я вам, честно признаюсь, завидую.
А врун даже покраснел от собственного вранья, но не стал уточнять собственного профессионализма в самой главной и востребованной своей профессии, чтобы совсем уж не разочаровать нужного современного историка, и не пояснил, что был на буровой всего лишь на подхвате, даже не зачуханной шестёркой, а шестьдесят шестым. Ну, да ладно, подумал, оправдываясь, для дорожного, тем более ресторанного трёпа сойдёт любое враньё, лишь было бы встык с напарником.
- Правда, - продолжал унижаться историк, оправдывая свою никчемность, - я ещё и кандидат исторических наук, - и, набычив голову с ровно подстриженным бобриком, тронутым серебром от светлых мыслей, взглянул исподлобья на Виктора, проверяя эффект элитной маркировки.
Тот, естественно, возрадовался внушительной наукообразности застольника и уточнил:
- Давно? – и, получив ответ:
- С полгода, - тут же предложил, как полагается в таких случаях за русским застольем:
- Надо отметить, - и сам разлил коньяк по пузанчикам, чего не было так давно, что и забыл, когда держал бутылку в руках. Они слаженно чокнулись и, любовно поглядывая друг на друга, отметили полугодовое событие клеймения учёного. – А зачем вам это? – не удержался, чтобы не капнуть в рюмки равнодушным скепсисом. – Насколько я помню, звание это было придумано для заканчивающих аспирантуру, вроде экзамена, и означало, что молодой недоучка готов вступить на научную стезю, но ещё не совсем учёный. Так?
Недоученный заелозил на стуле, заперебирал столовые приборы, волнуясь за приниженность себя.
- Оно – так… да не совсем так… сейчас, вы уж очень категоричны…
- А если так, - гнул свою прямую линию лишённый какой-либо отличительной акцизной маркировки скептик, - то почему, скажите мне на милость, разрешают всего лишь кандидатам в науку не только независимо отираться в ней, но и пудрить мозги молодёжи в ВУЗах? Не логично ли преподавание позволить только после получения настоящей научной – докторской степени? – Пёр, не разбирая неведомых научных зарослей, реформатор чужих дебрей. У нас уж так повелось, что в деле, которое им не подвластно, разбираются те, кто далёк от него и по образованию, и по опыту, и по духу. Они знают, как надо, но ничего не умеют толком. – Или ограничить возраст получения кандидатской, скажем, христовыми тридцатью тремя годами, когда он начал проповедовать. – Переросток непроизвольно сложил из ножей и вилок крест на своей научной судьбе.
- И будет у нас, с нашей предприимчивостью, докторов больше, чем сейчас кандидатов, дипломами будут торговать на каждом углу. А что прикажете делать тем, кто не успел вписаться в обозначенный вами скудный предел по не зависящим от его способностей причинам?
И на этот душевный вопль у независимого дилетантского референта был ясный ответ:
- Кропайте сразу докторскую, а не можете – тяните рабочую лямку, не высовываясь и не мешая талантам.
- Премного благодарен, - склонил красивую голову над столом один из не успевших в доктора.
Заметив, что свежий предучёный удручённо поник поседевшей головой, не смея поднять виноватых глаз, обличитель добродушно рассмеялся, смягчая остроту ненаучных втыков.
- Да ладно… это я так… замнём? – Увидел официантку, плывущую вслед за подносом, на котором сверкали блестящие посудины, извергающие пары и запахи местной фирменной отравы, смягчающие любые споры и разногласия и требующие немедленных примиренческих возлияний. – По второй? – предложил, разбухарившись и замазывая собственную никчемность. Выпили, неумело и с отвращением.
- В чём-то можно с вами согласиться, - промямлил кандидат, вытирая губы салфеткой и с вожделением разглядывая красивые кушанья, среди которых особенно выделялась недожаренная говяжья подмётка под звучным названием «лангет боярский», прикрытая сверху толстой гусеницей жёлтого майонеза. Рядом на плоском тареле тускло рдела пирамидка сборного салата из вчерашних остатков овощей, тоже очервлённая майонезом и поименованная поваром-романтиком «весенними голосами», очевидно, с намёком на последующие звуки возмущённых желудков. С краешка приютились на миниатюрных блюдечках оплавленные временем и дурным хранением пластинки сыра и колбасные кружки, замасленные собственным долгим истеканием. А ещё были, радуя не просвещённый Европой глаз, креветки, розовые от стыда за непритязательный вид от частого размораживания, попавшие, наконец-то, на стол гурманов. – Конечно, есть и такие, которым настоящая кандидатская не в дугу, и их, скорее всего, больше, они вполне удовлетворены надбавкой за степень и тешащим самолюбие ярлыком и громко не вякают. Смею вас уверить без ложного трёпа, что я – не из них, мне степень нужна для роста, для самостоятельности…
- Полностью на вашей стороне, - подбодрил размашистый критик, рубивший чужое с плеча, явно не старорежимного интеллигентского воспитания, - конечно и безусловно, главное для любого мыслящего индивидуума – самостоятельность, свобода творчества, интеллектуальная независимость от толпы, в этом мы с вами сходимся. Нет ничего божественнее, когда вместе только ты и твоя суперидея, и вы – как одно целое, а вокруг болото неприкасаемых бездумно жующих. Так ведь? – высказал и Виктор своё наболевшее, но не вызревшее. – Кстати, а ваш филиал чем обогащает интеллектуальное сообщество нации?
Историк-этнограф-антрополог замялся, подвинув к себе лангет, взял было нож, надеясь разрезать, словно неприятную проблему, отложил со вздохом и, пожевав губами, сухо ответил, отведя глаза в сторону:
- Да так… в основном, юристов и экономистов широкого профиля. Некоторых выпускников я и в глаза за время учёбы не видел – всё чиновники, парламентарии, дети… Стране с запутанной и заболтанной историей историки не нужны, а нужны лояльные властям юр-экономисты, составляющие растущий и ещё быстрее загнивающий фундамент режима бюрократии. Мы живём не в исторические времена, а во времени «на наш век хватит, и отвали!» - Виктор невесело рассмеялся, порадовавшись удачному