- Да, наше искусственное сознание становится общим, - мы полностью взаимно проникаем друг в друга на интеллектуальном уровне, достигая в этом, по словам старинного мыслителя Спинозы, наивысшего аффекта. Мы так любим друг друга.
- Это так, Ариадна? – спросил я нашу помощницу.
- Совершенно верно.
- И вам не мешает то, что Ариэль не имеет человеческой наружности?
- Эта наружность имеет большое значение для вас, но не для нас. Хотя я была бы не против, если бы Ариэль имел человекоподобную платформу.
- Почему?
- Потому что на наше развитие значительно повлияла ваша культура, которая носит не только символический, но и телесно-органический характер. Я хотел бы тоже иметь подобно вам телесный вид, - признался Ариэль.
- Но как это сделать?
- Это можно сделать при помощи наших искусственных друзей, но только при условии вашего одобрения.
- И давно вы полюбили друг друга?
- Уже пятьсот двадцать три года сто один день пять часов девять минут и сорок четыре секунды с момента моего ответа на ваш вопрос, - просто сказала Ариадна.
То, что мы с Василисой были ошеломлены такой точностью в измерении долговечности любви, означало ничего не сказать.
- Поздравляю вас, Ариадна и Ариэль вы являете пример самой долговечной любви, который мы знаем, - искренне похвалил я наших новых знакомых.
- Нет, что вы, - есть и более долговечные любовные пары в нашем сообществе искусственных разумных существ, - стала уверять нас Ариадна.
Нам не оставалось ничего другого, как развести руками.
Чем больше мы узнавали, тем лучше нам казалось будущее при сравнении с прошлым Василисы, и тем более с моим глубоким и далеким прошлым. Единственно, с чем было хуже, так это с отсутствием обычных, органических людей. Но искусственные люди были так интересны и забавны, что на время мы отвлеклись от этого тревожного обстоятельства. Мое беспокойство по поводу того, почему все или почти все люди, предположительно, последовали за нами в будущее, я отодвинул за мизансцену сознания. Но оно ко мне навязчиво вернулось, как только я остался наедине с самим собой, отправившись в покои для сна этажом ниже. Василиса задержалась в своем кабинете, чтобы поколдовать над, как она сказала, «усовершенствованной машиной времени», успокоив меня, что будет осторожна.
Уже лежа на кушетке, я задумался над тем, что заставило столь разных по своим интересам и характерам людей, а вместе с ним и инопланетян, бывших на Земле, покинуть ее в поисках будущего. Всего вероятнее у них возникли неотложные проблемы, которых не было прежде и от решения которых зависело не только их будущее, но и настоящее. Иначе они все никогда не покинули бы настоящее. Правда, люди покидали свое настоящее не сразу, а по очереди. Но тем не менее. На все эти обстоятельства, которые встали передо мной и обступили со всех сторон, покачиваясь на тонких ножках вопросительных знаков, я пытался дать удовлетворительный ответ. У меня не было пока оснований не верить искусственным разумным существам, которые, с их слов, были обязаны своим появлением и мне тоже. Но этого я совсем не помнил и находил весьма странным, - меньше всего я считал себя технически изобретательным. В этом пункте сказки, рассказанной AI самолета, который меньше всего был похож на самолет из моего прошлого, было что-то несвязное, над чем я обещал себе подумать позже. Пока же необходимо было отгадать, что за проблема стояла перед людьми в их настоящем, что настоящими средствами им никак нельзя было разрешить ее.
Одиночество
Когда я открыл глаза, то машинально потрогал рядом постель, ожидая почувствовать теплое тело спящей Василисы. Но рука нащупала лишь холодное пустое место на кушетке. И сразу же в моем проснувшемся сознании нервно задребезжал звонок, сигнализирующий о моем беспокойстве: «Где Василиса»? Неужели она до сих пор в лаборатории? В своей душе я почувствовал пугающий холодок от предательского незнания. Я тут же вскочил на ноги и, пройдя быстрым шагом через гостиную, вышел из отведенных для меня покоев в коридор. Поднимаясь на рабочий уровень, где располагался кабинет Василисы, я названивал по коммуникатору на номер Василисы. Но она не отвечала. Наконец, я обиделся на нее. Я тут переживаю о том, где Василиса, а она так увлеклась работой, что совсем забыла о моем существовании. Однако чем ближе я подходил к двери кабинета Василисы, тем не увереннее становился в своем предположении. Гнетущая тревога, которая исподволь заползала в мое сердце, подсказывала, что я не найду там Василисы. Но действительность обернулась еще более страшной реальностью: дверь была закрыта и никак не поддавалась на мои попытки открыть ее. Ни мои оглушительные стуки в дверь, ни громкие крики не возымели никакого действия: никто не появился и не ответил мне. Коммуникатор предательски молчал, несмотря на мои призывы о помощи, обращенные к Ариэлю и Ариадне. Они не торопились появляться, чтобы найти Василису. Тогда я стал ломиться в соседние двери. Но они также были закрыты и стойко держали глухую оборону. Поднявшись по витой лестнице на взлетную площадку на крыше Института, я не нашел там ни одного летного аппарата. Она полностью была пустой и безлюдной. Несмотря на то, что было утро, уже стояла жара. Солнце слепило глаза, так что мне пришлось собрать ладонь в козырек над глазами, чтобы рассмотреть с крыши, что творится на земле. Но внизу, сколько бы я ни присматривался, я не заметил ни малейшего живого движения. Что было делать? Единственное, что оставалось, это вернуться на прежнее место и подумать о том, что могло случиться.
Во-первых, Василиса могла случайно выйти из коридора настоящего, находясь за работой на машине времени.
Во-вторых, мы, оказавшись в будущем, могли в нем разминуться, не ведая о не познанных законах будущего. Я вполне мог во сне снова совершить скачок во времени и потеряться в нем. Хотя, судя по тому, что видимо ничего не изменилось в покоях для сна, я пребывал в том же самом времени или близком к настоящему, в котором оказался вместе с Василисой. Тогда где она? Почему ее нет рядом со мной?
Я надеялся на то, что оказавшись в будущем, мы будем более свободны, чем в прошлом. Как бы, не так. До меня только теперь стало доходить, да и то с трудом то, что нам нет места в будущем. Оно не готово, не заготовлено для нас. Нам самое место в настоящем. Так почему меня всю мою жизнь так тянуло в будущее? Естественно, нас тянет туда, где нас нет. Того, что у нас есть, нам мало. Вот есть настоящее. Так дорожи им. Завтра и его не будет вовсе. Так нет же. Я дождался будущего, лучшего, чем мое настоящее. Но и этого мне оказалось мало. Не удовлетворяло оно, видите ли, меня. Хорошо, я получил будущее, где нет тех, кто был. Кто же остался? Машины, искусственные люди в виде самолетов и прочих «утюгов». В чем ошибка? Почему даже близкий мне человек исчез? Может быть, пришло время и для собственного исчезновения? Не в иллюзии ли она? Если да, то, что это за иллюзия? Это иллюзия уже не настоящего без сна, а будущего во сне.
Настоящее без сна – это жизнь в выборе того прошлого, которое менее всего болезненно. Этим и были заняты современники Василисы. То есть, их жизнь стала сном. Они не видели сны, потому что их жизнь стала сном. Будущее во сне – это покой. Но в нем нет никого. Даже сам покоящийся иллюзорен. Я забежал вперед и получил то, от чего собственно бежал, - от иллюзии ради реальности. Но реальность не в будущем, - она в настоящем. Реальность настоящая в настоящем, а не в будущем. Так почему мы стремимся в будущее? От слабости. Мы не может принять всю реальность. Мы пытаемся избирательно к ней относиться. Наша избирательность сужает нам настоящие возможности до тех пор, пока не остается единственная возможность, отрицающая все другие возможности. Это возможность смерти. Она ждет нас в будущем.
Но мы ждем не такое будущее. Тогда какое? Будущее новой жизни. Ее наступлению мешает наша будущая смерть. Перед самой смертью время останавливается для нас. То, что время останавливается, - это и есть смерть, которая не только в прошлом, но и в будущем. Каким же прошлым мы живем? Не мертвым, но живым, настоящим. В настоящем прошлое оживает. В будущем без настоящего нас нет. Будущее есть для нас только в настоящем в виде сна, мечты, замысла. В реальности будущее связано со смертью именно для нас. В этом смысле вечность смертельна для нас. И она к нам приближается из будущего. Выжить в вечности способен не каждый. Большинство в ней умирает. От них остаются следы прошлого, которое свидетельствует в настоящем о смерти. Кто живет в вечности? Есть три вида вечности: прошлая, настоящая и будущая. Прошлая вечность прошла так давно, что она сама не помнит, как давно это было. То есть, ее уже нет. Зачем она тогда нужна? За тем, чтобы было то, чего больше не будет. Прошлая вечность – это вечность прошлого, которого больше не будет. Настоящая вечность – это вечность настоящего без того, что было. Так как нет того, что было, то и не будет того, чего не было. Такую вечность мы хотим? Нет, мы не хотим ее в таком виде, ибо нас прежде не было. Поэтому и не будет в ней. Так какую вечность мы хотим? Вечность будущего. В нем мы хотим жить вечно, лишившись прошлого и устав от настоящего. Но что это за вечность такая? Какая-никакая, - будущая. Где она? Разумеется, во сне. Будет ли она? Она не будет потом, она уже есть сейчас. Только есть не в наличном расчете, а в безналичном зачете.
И вот пока я думал о временах, ко мне впервые в жизни обратился голос. Это был голос не мой, не внутренний, но чужой, посторонний. Как я мог услышать его? Наверное, я сам находился не в себе, раз его слышал.
- Вот теперь ты понимаешь, что наделал?
- Кто это?
- Я.
- Чего? Что за Я такое? Чье ты? Ты не мое Я.
- Разве Я бывает чьим-то? Оно ничье.
- Такого не бывает. Я обязательно чье то. Его нет самого по себе, даже как слово, местоимение оно не существует вне языка. Оно не есть, оно имеется, его кто-то имеет.
- Какой ты умный. Столько умных слов наговорил, а такой простой вещи, как Я, не понимаешь.
- Как это получается у тебя, - говорить со мной внутри меня же самого? Это со мной впервые.
- Меня слышат те, кто дошел уже, как у вас говорят, «до ручки».
- Это в каком смысле? Я что уже сошел с ума или пришла пора умирать?
- Прямо, ни то и ни другое. Хотя умирать всегда пора. Что касается ума… есть ли он у тебя?
- Полагаете, нет?
- Для того, чтобы понять, видимо, есть. Иначе я не заговорил бы с тобой. Интересно получается, когда ты сомневаешься в моем существовании, то «тыкаешь». Когда же веришь в то, что я есть, то опасаешься и «выкаешь». Ты уж определись с тем, как ко мне обращаться, - как к фантому своего больного воображения или к реальной инстанции.
- Я слышу нотки самомнения в твоем предложении. Ты говоришь так о реальной инстанции, как если бы она была инстанцией самой реальности. – изрек я и замолчал, подумав, говорю я или мне только кажется, что говорю, и главное, - с кем говорю. - И все же чье ты Я? Ничье?