воде, пока не остановился в густых зарослях кустарника на отмели. В салоне кто-то запаниковал и кинулся к запасным дверям, но экипаж,
стюардессы и добровольные помощники из пассажиров действовали решительно и иногда даже жестко. Тем самым они обеспечили организованный выход пассажиров из самолета. Были ушибы, ссадины, травмы и стрессы, но все были живы.
Об этом я узнал позже, так как при пожаротушении и произошел первый удар самолета об воду. Меня кинуло на стенку, от которой я получил сотрясение мозга и многочисленные ссадины, а от огнетушителя я получил перелом двух ребер. Потом кинуло на вспыхнувшее пламя в отсеке, и затем снова я отлетел к
стенке. Меня от неё отклеил бортмеханик, а затем выволок на чистую воду;.
Там он меня перевязал, скинул тлеющую форменку и потащил дальше. Если бы не он и дымозащитная кислородная маска, я бы задохнулся в том отсеке среди этого эвакуационного хаоса и криков. А может, и нет! Но главное, я тогда узнал,
что у меня есть мозги. Ну, раз получил сотрясение мозга! Так-то!
Сколько раз до этого случая у меня рисовались картины аварийных
ситуаций и даже, разваливающегося лайнера. Там я спасаю пассажиров. Сам весь в ушибах, в крови, слегка обгоревший или даже …погиб.
И вот сейчас я вместе с несколькими пострадавшими пассажирами почти неделю нахожусь в центральной клинике Хабаровска. И хотя еще не полностью сняли с меня бинты и на лице наклеенные пластыри напоминают об «удачной» посадке на воду, мне уже разрешили ходить.
В общем, о чем я грезил, случилось! Накаркал! И что я теперь имею?
По телевизору сообщили, что благодаря героическим усилиям и
профессиональному мастерству, экипаж посадил самолет на воду. Жертв и пострадавших среди пассажиров и экипажа нет.
Как нет! А я? Я ж даже обгорел слегка, кое-где ушибы до крови и черепно-мозговую травму получил! Да-а-а! Дела-а-а! А два ребра у кого поломаны? Ах-ах!
Два ребра!
У командира и стюардессы взяли интервью, а про меня забыли. Побоялись,наверное, что я из-за сотрясения мозга не то скажу. Так вскользь сказали про самоотверженность и героизм второго пилота. Да, ну и друзья у меня! Ну, и экипаж! Они мордой лица на весь экран, а я тут весь перемотанный бинтами и всеми забытый! Без двух ребер! Всё, как снимут с меня все повязки, попрошусь в
другой экипаж!
На следующий день ко мне в палату ввалился мой экипаж. Ну, просто телепатия какая-то! Я, конечно, сурово так смотрю на них и молчу. Потому что с ними были еще три незнакомые мне девушки. Такие симпатичные, фигуристые и с классными прическами, ну, просто куколки. Наверное, стюардессы из других экипажей. Не буду же я при них свой характер показывать.
В общем, молчу и на куколок пялюсь. Выслушал я водопад комплиментов в свой адрес от командира и нашей стюардессы и в ответ ни гу-гу. Молчу. Они ещё немного потоптались, поговорили, отдали мне пакеты с цитрусами и ушли.
Правда, на прощанье сказали: «Выздоравливай, Сережа, мы тебя ждем, а теперь с девочками поговори».
Я ничего не понял, но как только мы познакомились, одна из них открыла дверь и крикнула: «Ребята, заходите!»
В палату вошли парни с аппаратурой и телетехникой. Я молчал.
– Сережа, я от редакции телевещания, а вот Лариса и Света представляют редакции журнала и газеты, – проговорила Анжелика. – Ты нам расскажи о себе,
начиная со школы, а мы тебя будем слушать, снимать на телекамеру и задавать вопросы. Ты согласен?
– Согласен-то, согласен! А как это вы так дружно сорганизовались? –спросил я.
– А-а! Так это твой командир нас собрал. Там такой парень, говорит, без него всем был бы кирдык. Герой, в общем! Так что давай, Сережа, рассказывай всё без утайки.
А я смотрю то на Анжелику, то на Свету или Ларису и даже не верится, что рядом такие куколки сидят. Чувствую, как мое сердце громко застучало, как по телу волны горячие покатились, и уже не знаю, как и где делать в такой обстановке вынужденную посадку, в голову сразу мысли разные прибежали.
Тогда я начал говорить, изредка касаясь рукой каждого ангела, для
достоверности сказанного. О-о-о-о! Это так отзывалось во мне каждое касание.
И я им рассказал всё: и про школу, и про Лётную Академию, и про мои первые полёты, и разные интересные случаи. В общем, девчонки остались довольные. И я тоже. Не совсем, правда, но всё получилось так, как когда-то я мечтал.
«Ну, командир, ну, экипаж!» – подумал я, – «Такое интервью мне устроить!
Настоящие друзья! Скорей бы снять эти бинты и к ним! И в полёт!»
– Ой, а девочки? А девочки потом!
10. Самая ценная вещь в хозяйстве https://fabulae.ru/prose_b.php?id=82130
Марина Радуга () https://fabulae.ru/autors_b.php?id=10319
Звонок в дверь раздался неожиданно. На пороге стояла усталая женщина средних лет.
– Здравствуйте! Я из райвоенкомата. Мне Марию Трофимовну.
– Я её дочь. Проходите.
Стала рыться в комоде.
– Одну минутку! – Нашла нужный документ. – Смотрите. Свидетельство о смерти. Мама скончалась в восьмидесятом.
– А я хотела порадовать и сообщить, что ей положена повышенная, как труженику тыла. Архивы в сорок втором эвакуировали. Теперь потихоньку возвращаются, мы их разбираем. Нашлись документы вашей матери.
Нежданная гостья ушла. А я всё сидела и слушала капель подтекавшего крана. Растревожили мою память, разворошили, как потухший костёр, и разгорелись искорки воспоминаний. Сначала светлых, довоенных. Первые мои ощущения семьи и Родины совпали с последней мирной весной.
«Нас утро встречает прохладой», – оглушали женские голоса из репродуктора. Меня, шестилетнюю, взяли на демонстрацию. На площади перед химзаводом, где работали родители, ждали автобусы, украшенные шариками и флажками. Ехали по улице между новых высоких домов из серого камня. От стягов, цветов, портретов рябило в глазах. Детское сердечко трепетало, рвалось из груди.
Первомай! Ворохи сирени, тюльпанов в руках демонстрантов заполняли солнечный мир. По контрасту с недавней зимой краски воспринимались ярче, цветы – необычней, запахи – резче. Повсюду продавались удивительные леденцы на палочках: жёлтые зайчики, красные мишки, зелёные рыбки. И газировка! Простая, с сиропом, с двойным сиропом. Мы со старшим братом Колькой заказывали «с двойным».
Я ощущала, как колыхались банты в косичках, подпрыгивала чёлка, подрезанная накануне вечером очень коротко.
Праздничные колонны с флагами, шарами, транспарантами проплывали мимо. Нарастали и превращались в эхо звуки: «Слава советским…»
Отец на голову возвышался над толпой. Я теребила его светлую тенниску, заправленную в широкие брюки.
– Пап! Не видно ничего!
– Не горюй, Валюшка, сейчас всё разглядишь!
Сильные руки подхватили и подняли. Я представляла себя птицей, видела внизу Кольку (его оттопыренные уши просвечивали на солнце), маму – статная фигура, скуластое лицо, чуть раскосые, удлинённые глаза и густые волосы, недавно остриженные в модное каре.
Её задорный смех, каким-то необъяснимым образом перенёсся из далёкого Первомая в мою маленькую кухоньку. Я поднялась с табуретки. Закрыла, наконец, кран. И решила, что сегодняшний день проведу, вспоминая прошлое.
Осенью сорок второго Сталинград бомбили. Отец был на фронте. Мы с мамой и Колькой собирались в эвакуацию. Наиболее ценное, включая любимую швейную машинку «Зингер», папа зарыл в схроне перед тем, как уйти на призывной пункт. Где - не показал. «Вернусь – вместе раскопаем!»
Переправляться через Волгу должны были на пароме. Нас предупредили, что шестого октября в пять утра нужно быть у пристани. Вечер накануне отъезда прошёл в сборах. Мама вязала в узлы всё, что можно унести: запас еды, посуду, бельё. Хотя осень была тёплой, решили зимние вещи надеть на себя.
Далеко за полночь сморил сон. Проснулись от крика:
– Подъём! Проспали!
Будильник-то был зарыт вместе с «Зингером»! До отправления парома оставалось тридцать минут.
– Колька! Живо натягивай тулуп и валенки! Валька! Давай я тебе помогу!
Чулки, рейтузы, шаровары с начёсом, три кофты, шуба, пуховый платок…. И – о, ужас! – мама обмотала меня поверх всего этого бабушкиной периной, перевязала поясками от старых платьев и халатов. Невозможно в таком виде не то, что бежать, даже двигаться!
– Валечка! Шевелись! Живее!
Было темно. Пот заливал глаза. Хотелось пить. Ноги в валенках не гнулись.
– Миленькие мои, родненькие, быстрее, пожалуйста!
Старались, как могли: мать с узлами, Колька с картошкой в котомке, я в перине.
– Мам, развяжи её, давай бросим, – ныла, захлёбываясь потом и слезами. Колька, молча сопел. Тропинка тянулась бесконечно. Когда я уже готова была упасть, показалась кромка обрыва, вся в сухой лебеде и колючках. Добравшись до берега, увидели, что опоздали.
Солнце ещё не взошло. Река плыла в молочно-серой дымке. Туман клочковатыми облачками стелился под ногами. С тихим плеском паром отплывал. Полоска воды между ним и берегом медленно росла. Утренний ветерок играл с разноцветными кончиками поясков, стягивавших перину. Мать закричала, молила подождать. Матрос на пароме бессильно развёл руками.
Еле уловимый гул зародился вдали и быстро разросся в сером небе, превратился в рёв. Немецкие самолёты. Тонкая полоска рассвета наметилась у горизонта, слилась с тёмной водой, вмиг ставшей алой – не от первых солнечных лучей, а от бомб, попавших в паром. Обломки. Останки. Багровая река. Рука, взмахнувшая из воды навстречу восходившему солнцу.
Стояли на обрыве, среди сухой лебеды и колючек. Мы были живы. Солнце взошло. Руки матери с побелевшими костяшками больно сжимали плечо сквозь перину.
– Коль, Коль, Коль, – твердила она бескровными губами.
– Тута я, мам, тута, – скулил рядом Колька.
Рёв моторов стих. Парома не было. Только Волга осталась пурпурной.
Побрели по берегу, утопая в песке. Добрались до старой балки, в которой оказались люди.
Лейтенант собирал чудом уцелевших беженцев. Подошёл военный катерок, серый и незаметный, как осеннее утро. Врезался носом в мокрый песок. Матрос спустил трап, пригласил подняться на борт. Через Волгу переправились быстро и без происшествий.
Поднялись по песчаному склону, оказались в заволжском лесу, вызывающе нарядном и праздничном, полыхавшем всеми красками от жёлто-зелёных до красно-коричневых. Он был таким до нас и будет неизменным после.
По дороге брели люди. Пыльные, чёрные от усталости, безликие. На редких телегах везли раненых, больных. Работники коровника из-под Сталинграда сопровождали стадо племенного скота. Холёные, упитанные в прошлом животные сейчас напоминали ходячие скелеты. А поодаль, в кустарнике, крались голодные волки, поджидая добычу.
Двинулись вместе со всеми медленно, нагружённые котомками, стеснённые тёплыми вещами. Я валилась с ног и тоненько скулила. Под одеждой все тело ломило, одновременно и знобило, и обдавало жаром.
– Валечка, миленькая, пошли потихонечку, а то нас волки съедят, – молила мама. Однако перину снять не разрешала. Надо мной сжалились и посадили на краешек телеги. Колька устроил на моих коленях картошку и взял часть материнской поклажи. Так двигались, потеряв счёт времени. Я закрыла глаза. Скрип телеги, шарканье ног, редкое мычание, конский топот, треск в кустах, шорох падающих листьев – всё смешалось. Последнее, что промелькнуло в сознании, – алая вода и рука, обращённая к солнцу.
Разбудил оживлённый гомон. Солнце стояло
