ТРАКТАТ О СТИХОСЛОЖЕНИИ

верлибр Евгения Харитонова «Уважайте критиков».

        Уважайте критиков!

        Они лучше вас
        знают, каково это —
        не быть поэтом.

    Получается вещь, которая добирается до слушателя (читателя) и несёт в массы некую идею.
    Изредка мне попадаются неплохие переводные верлибры, как, к примеру, нижеследующий текст Уильяма Лоуэнфелса (перевод В.Рогова):

        И не думайте будто
                искусство
        вот этот актёр
                говорящий
                вон с тем
        в глубине сцены.

        Оно
                третий
        которого вы не видите
                говорящий
        вон с тем за кулисами
                которого вы не слышите.

    В общем, что я вам скажу. Верлибр, по сути — афоризм. Просто длинный и разбитый на строки. В нём должна быть и-де-я. Повторяю: и-де-я. А не набор слов. Зарифмованный набор слов ещё можно с горем пополам назвать стихотворением, но незарифмованный набор слов не имеет к поэзии никакого отношения.
    Посему: если вы написали верлибр, подумайте, не ждёт ли его мусорка. 95% — что ждёт. Дай Бог вам попасть в 5%.

   
О ЧЁМ ПИШУТ?

    Совершенно банальный вывод приходится делать из большого количества стихотворений, присылаемых мне на рецензию. Просто-таки до ужаса банальный.
    Проблема растущего количества современных графоманов даже не в технике. Да, рифмы их банальны, размеры их — вкривь и вкось. Но в последнее время я даже не придираюсь к этим рифмам и размерам, поскольку это мелочи. Что придираться к технике, когда в стихотворении нет смысла. Вообще нет смысла. Просто хочется рифмовать, и всё. В который раз пользуюсь цитатой из статьи Леонида Каганова «Как не нужно писать стихи»: во-первых, даже если вам совершенно не о чем писать — писать надо все равно. Это стёб, если кто не догадался. И тут же Каганов приводит пример подобного шедевра:

        Мне не жаль бумаги,
        Мне не жаль чернил.
        Hо о чем писать мне,
        Если свет не мил?

    Просто современный щелкопёр работает примерно следующим образом. Вот он сидит за столом. И тут ему препирает вдохновение. Вау! Слово «ходил» рифмуется со словом «уходил»! Это потрясающе! Какое открытие! И господин щелкопёр тут же начинает писать, рифмы прут из него, как из ведра, но гвардия не сдаётся, и он, едва успевая, всё же записывает свой шедевр.
    Всё, шедевр окончен. Он велик и прекрасен. В 100% случаев в этом шедевре нет завязки, кульминации, развязки, морали, темы, сути и так далее. В 100% случаев этот шедевр представляет бессмысленный набор слов, философские размышления о дереве, растущем под окном и так далее. Безымянно цитирую некоторые выдающиеся катрены из разных авторов:

        1.
        Мораль проста, мораль вполне банальна:
        Коль взялся ты описывать любовь,
        То не перебирай «кровь — вновь» суицидально,
        А просто рифм побольше заготовь!

        2.
        Мне хочется сказать, но я не знаю темы.
        Есть толстый карандаш, но нечего писать.
        Осталось только плюнуть — вон подрастает смена,
        Пускай они и пишут про Зло и Благодать.

        3.
        Это был Лобстер давно ушедшего лета,
        Он смотрит на наши простые следы,
        Он вспоминает, как когда-то мы были одеты
        В многопалубные трусы.

        4.
        Как сладостно боль сжимает виски,
        А сердце сжато тобою в тиски.
        Но я сильная! Я не умру,
        А эту сладость вдвойне я верну.

        5.
        Ты кровоточишь? Не этично!
        Ты боль не любишь? Покричи.
        Обиду молча — как обычно.
        А не согласна — завопи.

    Я просто восторгаюсь этими отрывками. И таких, что характерно, много. В данном случае я, конечно, вырываю из контекста, но даже если не вырывать, а читать полностью, можете мне поверить: там всё такое :)
    Есть и ещё один метод поиска темы для графоманского произведения. Садишься за стол, долго тупишь и выдавливаешь из себя раба. И вот оно, вышло.

        Я сижу у окна, а за ним суматоха.
        Всем — работа, дела, а я один и мне плохо.
        Скучно, что тут сказать, только строчка спасает.
        Апчхи! Кашель опять мне работать мешает.
        За окном солнца нет, все затянуто серью…
        У телевизора — бред, в сотый раз ту же серию —
        И Мари вот опять полюбила Антонио,
        а мне на это плевать, я хотел только знать о погоде Приморья.
        Сам не знаю, зачем это мне захотелось…

        Я смотрю на нее, и она мне в глаза. Глупо пялимся мы друг на друга,
        а в зрачках — якобы отраженье мое, та же радость в очах, та же скука.
        Зазвенел телефон — испугалась она, улетела в несметные дали.
        А я радостен очень и возбужден, но опять ни туда попали…
        И с преступной тоской
        вновь сижу у окна.
        Весь я вялый такой,
        но придут времена:

        И не будем смотреть мы
        одни сериалы
        И не будет никто
        скучать у окна
        Ходить будем в походы
        и жевать дружно сало
        Ну, когда же уже ты наступишь,
        Весна?

    Мегапроизведение, не правда ли?

    В общем, вердикт. Если человека прёт, то нужно это записать, полюбоваться, оценить и выбросить в мусор. Если через некоторое время возникнет желание достать произведение из мусора, значит, что-то в нём всё-таки было, и стоит попытаться доработать его. До-ра-бо-тать, а не вывешивать в открытом коммьюнити на смех другим.

   
ПЛАТИНОВЫЙ ВЕК

    Первая половина XIX века была Золотым Веком русской поэзии — в этом нет сомнения. Сомнения нет настолько, что термин «Золотой Век» стал обозначением той эпохи даже в учебниках. Пушкин, Державин и Лермонтов — это лишь малые доли расцвета поэтической культуры, какая царила в те давние времена. Во второй половине XIX века наступил небольшой спад. Да, талантливые и даже гениальные поэты были, и они есть в учебниках, но не было такого количества альманахов, поэтических сообществ, не было нового шага в развитии искусства стихосложения. Вторая половина XIX века стала логическим развитием Золотого Века.
    Первая половина XX века стала Серебряным Веком русской поэзии — и это также стало термином для учебника. Новые жанры, новые стили и слова — Цветаева, Ахматова, Гумилёв, Брюсов, даже рваные строки Маяковского — это Серебряный Век, новая веха в развитии, шаг вперёд. И снова же — вторая половина XX века стала логическим развитием. Появляются гении — Бродский, Ахмадуллина, но это гении единичные, не объединённые. Это следствие Серебряного Века.
    Начиная с 80-х годов, кажется, пришло затишье. Великие поэты XX века либо умерли, либо — глубокие старики.
    И тут — в поисках нового поколения — появился интернет. Мне кажется, именно интернет становится движущей силой нового, талантливого — нет, гениального поколения молодых поэтов. Поэтов Платинового Века русской поэзии. Он выполняет ту функцию общения, которую в XIX и XX веках выполняли поэтические кружки, сообщества, собрания. Он объединяет и — что очень важно — позволяет публиковаться. Порождая гигантское количество графоманов, он всё же отсеивает те золотые зёрна, которые толкают вперёд поэзию и литературу в целом, которые позволяют сделать тот самый пресловутый шаг вперёд, которые создают новые жанры — и становятся историей.
    Мне представляется, как через 100 лет в школах на уроках литературы (если такой предмет ещё будет существовать в постепенно обыдляющемся обществе) учат наизусть стихи Али Кудряшевой или Веры Полозковой, проходят их биографии, изучают творческие пути, декламируют их вслух и так далее. Говорят: великий поэт начала XIX века Александр Пушкин, великий поэт начала XX века Николай Гумилёв, великий поэт начала XXI века Никита Дорофеев. Например, так. Как гоняются за их книгами, как выходят в золотой серии русской литературы их массивные собрания сочинений, их письма. Как незнакомые с ними люди пишут их биографии толщиной в 600 страниц, как говорят, что к концу XXI века поэзия снова приходит в упадок — и говорят: «А вот были же времена! Это начало XXI века, этот ранний интернет!»
    Как музыканты слагают песни на их стихи, и эти стихи становятся классикой, которую знают абсолютно все. Как стихотвореньице «Хью» матери на ночь читают детям XXII века, и говорят, мол, ну что, тебе почитать Маршака или стихи поэтов Платинового Века. Как в картинной галерее — например, в Эрмитаже или в Русском музее — висит портрет Елены Никитаевой кисти какого-нибудь кипренскоподобного художника, и искусство художника здесь играет малую роль, потому что это портрет поэтессы Платинового Века. Как открывается музей Веры Полозковой, а на доме, где она жила, висит чугунная мемориальная доска с надписью «Жила и работала...»
    Но всё это будет потом, гораздо позже, через много лет. А пока — ловите их, пока они молоды, пока они пишут свои лучшие стихи, а потом напишут и ещё лучшие, и пока мы видим в них просто поэтов и музыкантов, которых можно читать в сети — а на самом деле это лёгкая поступь нового века — Платинового Века русской поэзии.
    Вот так.

   
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СТИЛИСТИКА или поэтические Серёжи Зверевы

    1.
    Из присылаемых на рецензию произведений я делаю разные выводы. Конечно, молодые и не очень авторы далеко не всегда знают, о чём писать. Конечно, их рифмы и размеры страдают от различных тяжёлых заболеваний. Но есть и ещё один момент, который стоит осветить отдельно.
    Это вопрос полного неумения строить предложения и доступно излагать свои мысли. Почему-то все графоманы думают, что если это стихотворение, а не прозаическое произведение, то с порядком слов в предложении можно играться как угодно; что можно повсеместно использовать сокращённые прилагательные, существительные, частицы; что можно для попадания в размер вставлять совершенно бессмысленные слова и изобретать кошмарные неологизмы. В данной статье я хочу поднять вопрос порядка слов и формулировки предложений.
    На самом-то деле, порядок слов в стихотворении должен быть максимально приближен к прозаическому. Да, конечно, стихотворение отличается от прозы повышенной «смыслоёмкостью», духовностью, формой и жёсткими правилами построения, но с чисто технической точки зрения стихотворение обязано удовлетворять стилистическим требованиям языка не менее любого прозаического опуса.
    Рассмотрим канонический пример М.Ю.Лермонтова.
        Белеет парус одинокий
        В тумане моря голубом.
        Что ищет он в стране далёкой,
        Что кинул он в краю родном?
    Если бы Лермонтов хотел сформулировать ту же самую мысль в прозе, он написал бы «В голубом тумане моря белеет одинокий парус. Что он ищет в далёкой стране? Что он кинул в родном краю?» Конечно, для поэтических целей Лермонтов изменяет привычный порядок слов, но при этом он не выходит за грань: мы не цепляемся за непривычный порядок слов, мы не чувствуем в подобном порядке ничего неестественного. Возникает невольный вопрос: где находится эта грань? Что можно, а что нельзя?
    Кажется, я могу дать ответ на подобный вопрос. Он очень просто. Чем ближе формулировка предложения в поэзии к соответствующей формулировке в прозе, тем лучше. Почитайте, например, Иосифа Бродского. Многие его стихи воспринимаются не