когда ест, и когда пьет, и когда едет, и когда идет, и везде, везде, и всю, всю свою без остатка жизнь он играет, и сейчас он играет, когда моросит мелкий дождь; на крыше на своей скрипке.
А под крышей живет Она… а под крышей кто только не живет… в том смысле, что крыша есть над любым домом, в котором живут (поэтому он и дом); многона-селённый, малонаселённый, с окнами в разные стороны и жильцами в разные сто-роны, в том смысле, что жилец, живущий на одной стороне, никогда не видит из окон того, что видит жилец, живущий на другой стороне. Жильцы в разные сто-роны.
А из окошка, в котором Она, - видна только вечерняя темнота. Это тогда, когда вечером моросит дождь. И если этот Скрипач на крыше играет в моросящий дождь на своей скрипке - то Она… слушает, сидя у подоконника, из открытого окна, из моросящего дождя… Еще раз: если Скрипач играет в моросящий дождь… Она слушает из моросящего дождя его музыку… не его – Скрипача му-зыку, а его – Дождя и Вечера Музыку или, точнее будет, сказать: Она думает, что так звучит моросящий дождь и вечер, и, может быть, если бы ей сказать, что это играет Скрипач на своей скрипке, Она не очень-то обрадовалась бы. Не обрадова-лась бы потому, что у нее есть скрипачи, которых Она слушает и заслушивается, но, совсем другое - слушать и заслушиваться музыкой всегдашнего вечернего до-ждя.
И у Скрипача есть те, кто слушают его и заслушиваются, а потом не приходят.
Только моросящий дождь и вечер всегда с ним. Они могут не приходить какое-то время, задерживаться, но даже подумать нельзя, что они не придут вовсе. Тако-го не бывает.
И Она всегда с ним, хотя она думает, что она всегда только с вечером и дождём. Вечер и дождь придут всегда… и будут для нее играть на скрипке Скрипача.
Арлекин тоже, всегда, когда вечер и когда этот Скрипач играет в моросящий дождь на своей скрипке. Арлекин тоже всегда сидит у окна и слушает скрипку, и знает, что Она… где-то… сидит и слушает музыку моросящего дождя у окна. Ар-лекину кажется, что их только двое: Она и этот Скрипач. Хотя, Арлекин знает, что это ему только кажется, что это не так, неправда, - что их много, и у каждого своё и мнение, и суждение, и о дожде, и о вечере, и… обо всем на свете, и есть такие, многие, которые игру на скрипке Скрипача на крыше вообще не слышат: одни по причине того, что их окна выходят совсем уж, в другую сторону, а это все равно, что жить на другой улице; другие, потому что их уши не могут слышать ничего кроме собственной музыки; третьи, потому что их уши вообще не могут слышать. Да мало ли причин, по которым жильцы могут не слышать друг друга, не относиться и не соотноситься друг с другом, не мешать и не помогать, не со-чувствовать, не сопереживать, не соответствовать, хотя, конечно, существуют не-видимые, внутренние, глубинные, тайные связи каждого с каждым, но кто их зна-ет?.. исследователи, испытатели, ловцы, писатели?
Какое печальное заблуждение; в том смысле, что слушают Скрипача, что моро-сящий дождь слушает. Дождь, слушая всегда Скрипача, слышит всегда только себя. Но и Скрипач, говоря по правде, играет не для дождя, а только для себя. И Арлекин. И Она. И Она – как дождь. Все как дождь… и дождь, как все, хотя всем им кажется… Заблуждение… Обман… Слова… хотя всем им кажется, что они слышат друг друга. Они обманываются, заблуждаются… они обманывают сами себя и рады обманываться и знают, что обманываются и заблуждаются сами, и слышат только себя.
Неужели же все, кто живет… в этом доме, заблуждаются, обманываются и зна-ют, что обманываются, и рады, и не признаются себе в этом?
Арлекин целый день на работе. Целый день, с утра до вечера. Целый день, Ар-лекин дает пощечины белому Пьеро. Даёт пощёчины бледному Пьеро, потешая публику… заставляя публику смеяться над Богом, в том смысле, что если тебя ударили по одной щеке – подставь вторую. А когда Арлекин приходит под крышу – он хочет забыть... но! Комедия всегда с ним, не оставляет его. Арлекин продол-жает бить Пьеро и когда спит, во сне, и когда ест, и когда пьет… и пощечины, будто раскалывают ему голову, раскалывают голову на кровавые куски… всегда.
Но никто не слышит и никто не знает, и никому он старается не показать… а сам себя он заставляет слышать тишину, заставляет не слышать… Он бы не слу-шал Скрипача. И скрипку. И не хотел бы знать, что Она у окна… но не удается.
Да! Он целый день в театре… ему достаточно – целый день – он артист… и здесь… попросил бы… ведь артист понимает артиста.
А Скрипач и сам не знает, и не догадывается там, на крыше, что там Арлекин, когда моросит дождь. Он знает только, что скрипка отмокревает…
«Спасибо тебе, Арлекин», - поет его скрипка.
«Спасибо тебе, брат Арлекин! Спасибо тебе, брат Арлекин! Ха-ха-ха! Спасибо тебе, брат Арлекин! Хи-хи-хи! Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо тебе, брат!.. Он всё вертится, вертится, подставляя то одну щеку, то вторую, то одну, то вто-рую и… спасибо! благодарит, кланяется, и как это смешно, и публика хохочет до упаду – это же так смешно – все знают – это понарошку, не больно!..
А откуда они знают? Откуда?
Да оттуда, - что в театре всё понарошку, всё вранье и лицемерие, и лицедейст-во, и притворство, и клюквенный сок, и нет ничего такого… Нет ничего такого в театре как в жизни… А если театр твоя жизнь? Или жизнь - твой театр? Как у Ар-лекина, например.
У Арлекина не так, как у Пьеро. Пьеро все время, от самого начала, несчаст-ный, неприкаянный, обойденный, битый, и взгляд его, затуманенный слезой, уст-ремлен кто знает куда. Куда-то. Пьеро ни слова не скажет Скрипачу… хотя, ему (Пьеро) все эти сонаты - Арлекин уверен в этом - тоже надоели. Но Пьеро делает вид, закатывает глаза… так же, как тогда, когда получает пощечины; делает вид… для него театр – тоже жизнь, или жизнь – тоже театр.
…и тут начинается: возня какая-то, борьба какая-то с каким-то чем-то, с каким-то кем-то, с забытым, которое никак не забыть, с незабытым, которое никак не вспомнить…
…и всё больнее, больнее пощёчины, которые получает Пьеро.
Больнее?.. Нет, не больнее. Всегда больно, но никогда боль не становится больше или меньше (если бы); ни больше, ни меньше; как всегда - не моросит слабее или сильнее мелкий дождь; как всегда - не лучше и не хуже играет на скрипке Скрипач, и Она - как всегда одинаково вслушивается в моросящую, из открытого в вечер окна, надежду.
Печальная компания.
А вот Царь. У него ослиные уши. Он тоже печальный и чувствует себя несчаст-ным. Конечно же, какое это счастье, когда тебя считают ослом? Оказалось, что справедливость у каждого своя и истина сиюминутна. А он-то думал. Вот тебе и ослиные уши, и дурацкий колпак, который все равно не спасает от людских на-смешек. Царь тоже жилец в доме с окнами в разные стороны, и Царя скрипка Скрипача тоже приводит в тоску, и он старается ее не слушать, но не получается.
Силен появляется всегда откуда-то, потому что он не живет в доме, потому что никому не известно где он живет. Силен появляется каждый раз, вдруг, откуда-то, когда на крышу выходит Скрипач; всегда, когда моросит мелкий дождь. И даже подумать нельзя, что Силен может не прийти, когда моросит дождь и играет Скрипач, и когда у окна не хочет слушать Скрипача, а только тишину Арлекин; и когда Она, у окна, забыв обо всех на свете, думает, что слушает музыку морося-щего дождя и вечера… даже подумать нельзя, что он не придет вовсе.
Ворон… теперь ещё Ворон, который был белым, а стал черным, который лепил когда-то из глины людей. Он лепил людей из глины; из чего только не лепят лю-дей: из пыли, из грязи, из червей в трупе, из крови Луны, из кукурузы, дерева, яй-ца, кваса, из мысли, из таинственного знака… Ворон теперь всегда черный, всегда каркает, а мудрости учится у Силена, когда тот напьется, и у него развяжется язык.
Вот и сейчас Ворон выходит из дверей дома, нахлобучивает капюшон, раскры-вает зонтик, каркает на мелкий дождь и идёт. Он идет к Силену, который за до-мом, с другой стороны, на лавочке, пьет вино; без зонтика, под одиноким дере-вом. Ворон идет набираться мудрости у Силена, но сам думает, что идет спорить с «этим умником»… о том, о сем, о жизни и о Скрипаче на крыше… Ворон, как раз, живет на другой стороне Дома, но как только вечер и мелкий дождь – его тянет слушать Скрипача и тогда надо идти, или к Арлекину, или к Пьеро… конечно же не к Ней, потому что она думает, что это играет не Скрипач, а дождь и вечер… но из всех них, из всех слова не вытянешь, и, поэтому, Ворон идет к Силену под де-рево.
По дороге Ворон встречает Царя и спрашивает его… Что? он – Царь не слушает Скрипача?
- Какого еще Скрипача? – истерично вдруг, будто он не знает о чем идет речь, взрывается Царь… и начинает плакать. – Я уже все что мне надо было услышать – услышал, - и натягивает шляпу совсем на глаза, как будто боится, что из какой-нибудь щели, куда-нибудь в щель между лбом и шляпой, вылезут ослиные уши.
- Кар-р, - каркает Ворон и идет дальше, а Царь перестаёт плакать, оглядывается и ему кажется, что он вот-вот вспомнит что-то решающее, что он когда-то услы-шал, ведь он сам только что сказал, что все, что ему надо было, он уже услышал. Но нет! Ничего вспомнить Царь не может, и его щёки снова мокреют от слез, а слезы у него не каплями, а как моросящий дождь; проникают, охватывают, и он поднимается к себе, и открывает окно, чтоб слушать скрипача, который играет в вечер и в дождь на своей скрипке.
Печально.
- Возьми зонтик, – это Ворон Силену, показывая на небо… или на крышу. - Это никогда не кончится.
- Никогда, никогда, я знаю. Хирон умирает, а я пью вино; я ему предлагаю вы-пить, чтоб легче было умирать, а он умирает; умирает и учит героев. Он большой учитель и воспитатель героев, и он всегда умирает. Это он научил Скрипача. Ге-рои бывают, чтоб вмешиваться в вечность и все попадают в ученье умирающему от яда Хирону. Он учит вмешиваться в вечность, но бывает, что они забывают об этом или хотят забывать…
- Это печально…
- Это всегда.
Силен не то что бы промок совсем; он отсырел, но зонтик не берет, потому что знает, что зонтик от такого дождя не спасёт.
- Возьми зонтик, - говорит Ворон Силену, а сам тоже, весь до нитки промок, хоть и под зонтиком, - возьми зонтик.
- Это всегда, - говорит Силен, - плачущий Царь, Арлекин, Пьеро, Она, Ворон, пьющий Силен, умирающий учитель, который умирает обязательно раньше, чем ты успеваешь совершить подвиг, Скрипач на крыше, боги вокруг и моросящий дождь.
Силен поднимает глаза туда, на крышу, прищуривается, будто пытается рас-смотреть там: «Скрипач – он же ученик Хирона. Его же учит Хирон».
Ворон молчит.
- Не о чем говорить, не значит, что нечего сказать, - снова прищуривается на крышу Силен, - когда не о чем говорить, надо говорить о том, что не о чем гово-рить, в том смысле, что когда не о чем говорить – это значит – вокруг ничего нет или все есть, но это все – не то. Не видно ни одной свежей грани жизни.
Дождь все моросит, и ночь не приходит, и все длится вечер, и Ночной Сторож всё не идет, чтоб сообщить, что наступила ночь, что настал их (Ночи и Темноты) час, чтоб болтаться призраками и видениями и проникать в сны, и в тайны, кото-рыми они и без того полны, будто Гея-Земля уродливыми великанами и сторуки-ми гигантами. Ночной Сторож на их стороне. Иногда они открывают ему кое-что, но это не приносит никакой пользы. Люди не верят в его тайны. После того
ужасно работой завалена, буду по частям...