Внутренний её голос охает и ахает, и произносит отчаянные междометия, я бы сказала: «Ах!» и «оХ!», - а всем этим светилам и светилищам: реверансы, улыбочки для всех, всем, всем поклоны, всем, кроме… одного, по которому взглядом скользнула, будто пена по волне – и только кружева, кружева, кружева, лебяжий пух в глаза!
Застигнутый взглядом ни жив, ни мёртв, - он запутался в кружевах и утонул в пушистом и в белом. Не знаю, может только мне показалось, на самом деле он ещё тот! - ни жив, ни мёртв, ещё тот…
Интрижка?
Будем разгадывать… какая связь между Лореолевой ложей, мадемуазель Геей (недолго ей уже ею быть… «мадемуазель») и тем, который сейчас «ни жив, ни мёртв, утонул в пушистом и белом и запутался в кружевах»… и в междометиях?
«Чем отличается ворон от конторки?!», - А что? Смешно… ради смеха! Из-за смеха! Ах, сколько делается вещей на свете из-за смеха и ради смеха…
Главка: «О смехе»
Есть басня, одна из многих, в которых рассуждают о делах вселенского раз-маха, в которой заявляется, что человек становится человеком лишь только после того, как он впервые улыбнулся. При этом, говорят, что животные не улыбаются, а как только какое научится - сразу становится человеком. (Была ещё царевна – не смеялась с детства, но увидела в Трофониевой пещере чурбан вместо богини и засмеялась, т.е. стала настоящим человеком). А вот ребёночек (говорят, на сороковой день) улыбнулся; ребёночку что-то смешным показалось, ведь улыбка – начало смеха. Что же случилось с ребёночком? Что не совместилось у ребёноч-ка? Какая другая, не своя картина вдруг явилась ребёночку? Человеком, что ли, стал?
То есть, л;ца (или, как говорят, глазки) строим одним, а в ложах у других си-дим. Мозг, мой мозг, тогда ещё обладающий лишь зачаточными дедуктивными способностями, пытался соединить лореолевскую ложу с мадемуазель и с «запу-тавшимся в кружевах»… и сделать умозаключение: Этот «запутавшийся в кружевах», думала я, и должен совершить какую-то гадость, и из пены явится (говорят, что из пены) Афродита.
На сцене актёры разыгрывают, вместе с оркестром, любовную интригу.
На сцене
(Лореоль в трелях. Mademoiselle на флейте)
Флейта:
Я, кавалер мой, не из тех, кто шуры и амуры затевает,
И не из тех, кто сплетни в будуарах - в беседе со звездами обсуждает.
Моих цветов на всех с лихвою хватит!
Их хватит, чтобы остудить
Любые к нам протуберанцы!
Лореоль в трелях:
Да уж!
Словом, у флейты с трелями (там, на сцене) что-то не срасталось (импровиза-ции, как говорится, которые никак не могли срастись в один лейтмотив).
И если бы не гобой, который совершенно деликатно проник, проник в партию флейты и стал манить, отманивать, и ворчал, при этом, менял освещение, будто он был осветителем, а не просто гобоем… но если бы не гобой, то, как снова же говорится, эту фугу могло далеко завести.
- Гобой не тот,
который «ни жив, ни мёртв».
- Не тот,
Не тот,
- Нет, не тот!
В один цветущий день, по цветущему же саду, прогуливаясь (не прогулива-лась, а причастие - «прогуливаясь»), я наступала на пятки, как у нас, у соглядата-ев, у филёров, шпионов, любителей и «артистов на улице», принято называть, наступала на пятки одному объекту, как тоже у нас говорят… или, можно сказать, шла по следам и, не выпуская из виду.
Тот, объект наступал на пятки одной известной даме, а дама - это была какая-то не посторонняя дама, а дама выслеживала одного постороннего, но очень темпераментную натуру. Сошлись у фонтана, играющего струями газированной воды. Я успела остановиться и не выскочила из-за куста. Интересно, если бы выскочила, кого бы мне там пришлось играть? Ах! аж в голове кругами всё пошло.
Хорошо, назову всех:
Лодовик (как уже сказано, имя – только для красного словца) - господин, пра-вильнее сказать, некий anst;ndiger (солидный) Mann. В детстве был приучен стойко выдерживать испытания.
Известная «к замужеству способная M;dchen» (heiratsf;higes M;dchen, как говорят немцы), Анжи Мариэль, правильнее сказать, невеста. В детстве боролась с искушением стать жертвой брачного союза, в результате осталась этой «heiratsf;¬higes», что, ещё раз скажу, в подстрочном переводе на русский звучит, как «к замужеству способная» M;dchen.
Известный Bummler и Sch;rzenj;ger Анже Родригос, он же Карлекинус и Шут Фолиаль, правильнее, гуляка и бабник. В детстве претерпел насилие, испытал мучения неустроенности, унижения тела, физическое проникновение, психологи-ческое и т.д.… сам был низвергателем, искусителем, заклинателем и жертвой, возносящейся… словом,был бабником, гулякой и разгильдяем, поименованым в «Списках негодяев и разгильдяев всех времён и народов».
Как это приятно, когда друзья и знакомцы встречаются вдруг у фонтана со сладкой водой!
Лодовик в цветущее утро, спустив свои голенькие ножки с постели в тапоч-ки…
Шут Фолиаль, тут же рядом, всунув свои пальчики в такие же остроносень-кие, но с колокольчиками башмачки…
Лодов;к:
Фолиаль, ты - шут!
Фолиаль:
Помню, помню, как я «насиловал» Вашу жену, Вы так и сказали: «насиловал», - звенит колокольчиками на башмачках. - Ха-ха-ха! а я Вам позволил кричать: Ку-ка-ре-ку!
Людов;к:
Ты-ы-ы, шут! Мы с тобой, а она… по звёздному мрамору мчится, и нет ей пристанища, она ждёт нас, чтоб переиграть всё, всё то, что было, всё то, что было.
Фолиаль:
Некому яду подбросить?
Людов;к:
Некому яду подбросить (хочет печально позвенеть колокольчиками, но у него тапочки без колокольчиков)…
Потом они долго шуршали под одеялами, но слышно мне ничего не было, а потом вылезли и пустились в путь, чуть не сказала в пляс. Людов;к задержался в пути. Ему надо было привести в согласие многие его мысли, и он уселся в кабачке на краю села, за кружкой пива, чтоб привести, как я уже сказала, в согласие многия евоныя мысли.
(здесь сцена «В кабачке»)
Наш же Гобой, Карлекинус, шут Фолиаль! оказался у нас (наш, как говорится у нас, а ваш у вас), у фонтана, играющего струями сладкой газированной воды.
Анжи Мариэль никогда не теряла след, как у нас тоже говорят; не нюх, за-метьте, бывает, объект наставит нос, или уши, или рога, как хотите, но по Анжи Мариэль этого было не видно, мол, у неё таких…
Поклоны, реверансы… ну-у… как вам сказать, конечно же, пошёл менуэт (та-ки правильно хотела сказать, пошли в пляс).
Менуэт
В каком ещё танце есть столько хитрых и захватывающих воображение инто-наций, гримасок и глазок, и ножек, и плавных изгибчиков, и таких изгибчиков, что стоит посидеть, подумать, как сказала одна милая писательница, глядя на океан, на пенящиеся на берегу волны и на луну, уже на краю видимости? Словом, менуэт.
Откуда-то, навевая скользкое, играла флейта…
Клавесин, заточив свою память мириадами свершений, поёт песнь с перели-вами. Лицо лицом друг к другу, спиной друг к другу выстраиваются в позиции. …та Флейта, отмахиваясь, будто пушистым веером, откровенными… какими только могут быть откровенными намёки на отношения звёзд со светилами, планетами и их спутниками… спутницами… отмахивается откровенными намё-ками.
«Ну не смешите!»
«Старо, как мир!»,
«Мне бабушка показывали!»,
«Сейчас всё по-другому!»,
«Согласна ли?»,
Ироничный рыцарь: «Не кажется ли Вам, что все эти союзы, созвездия и сло-восочетания пребывают в некоторой нравственной зависимости друг от друга, «может же быть такое, что муж надоел ?..»
- И вот наступит межвременье, - никак Гобой уже встрял, - а тогда можно и серп;м, как говорят в определённых кругах… оскопить кавалера-молодца».
Да – Гобой! Ведь не бывает так, чтоб не оказалось такого, какого-нибудь се-кунданта, а то и принципиального соглядатая, а то и затаившегося завистника?
Гея прячется в лебяжий пух, и только глаза сверлят сцену, будто там, на сце-не, - как уже сказали до меня, сказали: «есть покой», сказали: «покой есть в буре», «в буре есть покой». Вот, сказано же что уже сказано - так что ещё говорить?
- А кто это здесь бурю затевает?
- Ну не смешите! Старо, как мир! Вы знаете, что менуэт – танец королей?
- «Там, где любовь захочет явить свои силы, она отнюдь не ищет равенства по происхождению!.. »– с положенным в этом случае пафосом, - сказал Фолиаль.
- А Вы что, бурю затеваете?
- А что же нам, шутам?
Клавесин зацимкал так, что поклоны и реверансы, как, снова же, буря с юга, как горячий Нот в туманных привидениях, порывом хлынули; лебяжий пух присел в глубоком реверансе, встряхнувшись, чуть опустив, прикоснувшись к гладкому паркету невидимой под пухом коленкой, и, совершенно спрятав головку в пушистость… и вот уже Зефир - ублажатель богов, как сказано: заструил свой эфир…
Кавалеры в вензелях, гербах, лентах и орденах… навытяжку, с прижатым подбородком к груди, с опущенной в поклоне головой… Зефир пробегает по ряду и шевелит длинный ус кавалера, и вносит, и вносит интригу, потому что не у всех их «мушки» значили, как помните: если справа на щеке – «приходи, противный» или, если слева на щеке – «уйди, противный». Увидели все, как в стоп кадре, как кавалер наклонил её через левое колено и… «приходи, любимый»!
Действие развивается стремительно!
То одни, друг против друга оказавшиеся, тянут трепетные руки, снова же, друг к другу, то другие приседают, встают и поворачиваются, наконец, в позу, в такую позу, что не очень-то и разберёшь – «приходить или уходить». Всем понятно, что менуэт должен закончиться позой, не имеющей двузначного прочте-ния.
Извивы и намёки продолжаются. Каждый хочет быть понятым, да и другие… … мир не однообразен!
А вот и заглавный, главный у нас - anscht;ndiger Mann, ясновидящий, умею-щий предвидеть будущее, астролог, как сказали бы у нас. Ну-ну, посмотрим, астролог! Насиделся за пивом и решил, что у женщин их желание «быть всегда» материализовано в молоке матери, Это вам не какие-то вздохи, ахи, ухи, охи… да руками размахивать, да щёками дуться, как наши кавалеры в вензелях! Она отдаёт своё тело в вечность! Так и остаётся она, по звёздному мрамору вечно мчится и хочет вечно вернуться и проиграть, переиграть всё ещё раз.
А Астролог уже стоял, то в паре с Анжи Мариэль, то в паре с Мадемуазель Геей.
Ну, знаете, так ненастырно только у гобоя получается. Если бы я была музы-коведом или, хотя бы, учителем музыки, я тут же привела бы из многих партий гобоя в мировой музыке, которые своими гнусавыми пасторалями рождают рассвет, а могут и закат, и ночь родить, подсунуть, как бы и незаметно самоё тему, лейтмотив превратить в его противоположность.
Игриво! парадно! настырно! То по-козлиному, то по-козинному, будто коза Химера одинокая; а то и кукушкой на груди прибьётся, и белым бычком с бычьим глазом.
Fl;te, казалось бы, только что в вариациях о своей бабушке: Шаг вправо (pas menuet а droite et а gauche) (два такта по 3/4), Fl;te делает такой шажок на чужую сильную долю, вместо того, чтоб шагнуть на свою и скрыть то, что, наоборот, ракрывает её «приходи противный», и всем становится ясно, что известный Bummler и Sch;rzenj;ger Анже Родригос, он же Карлекинус и Шут Фолиаль, гуляка и бабник, и мастер своего дела.
А дальше? А дальше? Надо было работать, как говорил один мой прелестный дружок, когда я приходила к нему в кроватку.
И они втроём… ах! мурашки по коже! Какую бы роль играла я, если бы выда-ла себя?
Замочная щёлочка была маловата! но моё воображение! но ваше воображе-ние! Пара цесарок и два тетерева, токующих
и показали наглядненько, что грех начинается с помысла...
Я, кажется, Вас бояться начинаю)