Живём, как можем. Роман. Глава 2. Виктория

подтвердил.
Она обежала неторопливым взглядом берега: и слева, и справа за долиной, сплошь высоченные, обрывистые и скалистые. Некоторые из скал, оторвавшись от берега, убежали в море, оставив каменную дорожку, хорошо видимую сквозь прозрачную зелень и синь, изредка выныривающую на поверхность и упирающуюся в башенный островок с пологой макушкой, на которой неведомо каким чудом выросло и удерживалось искалеченное ветрами маленькое деревце с растрёпанной кроной. Там же гнездились и толклись птицы, густо обгадившие извёсткой вершину. Летунов было много и разных, они стайками, парами и бобылями кружили вокруг кекур и под ногами, над берегом, над шельфом, то ли помня, что движение - это жизнь, то ли в поисках какой-нибудь морской кормёжки в набегавших волнах, где всегда можно добыть запутавшихся в выброшенных морем водорослях мелких крабиков, рыбёшек, распахнутых мидий и ещё кое-что полезное для переваривания в ненасытных птичьих желудках. Чаще всего мельтешили перед глазами у берега беспокойные неприятно-крикливые чакающие чайки с чёрными хвостами и бурые уточки, держащиеся ближе к островкам. Многие плавали, смешно перекидываемые валами волн, и было боязно, что волна вот-вот перевернёт храбрецов и утопит. Выделялись ещё большие белые птицы со слегка загнутыми клювами.
- Кто это? – спросила любопытствующий орнитолог у экскурсовода, тоже молча обозревавшего морскую ширь и даль.
- Бакланы, - назвал он молчунов. – Большие чайки, но не они. Знатные рыболовы.
Вика подошла поближе к краю обрыва, ограждённого густо разросшимся морским шиповником с плодами величиной с добрую ранетку, но пока ещё бело-розовыми.
- Смотри, смотри, - опять заверещала в восторге, - там кто-то бултыхается, - показала рукой в сторону одного из островков, имевшего форму римской триумфальной арки, разрушенной ещё в начале тысячелетия, - большие и усатые, да много… - Фёдор улыбнулся. – И холодной воды не боятся.
Фёдор ещё больше усмехнулся.
- А чего им бояться? Они – моржи, только не закалённые сибирские, а тюлени-ларга, приплывшие сюда погреться с севера.
Блестящие гладкие тела сиво-серых животных блестели под солнцем, усатые морды любопытно высовывались из воды, и было понятно, что они-то довольны жизнью и играют в родной стихии, не заботясь о дне завтрашнем и дороге в будущее.
- И кораблик, - показала в другую сторону, - такой махонький, словно игрушечный, - и запела от восхищения увиденным: - Синее море, белый пароход, сядем, поедем на Дальний Восток. - Уже приехали. Хотелось бы ей оказаться на корабле, чтобы вокруг бескрайнее море, и плыть, плыть…
- Надо бы тебя покачать на таком. – Фёдор подошёл ближе, встал рядом, обнял за плечи. – Да вот беда: здесь нет для таких пристани, хотя посёлок и зовётся Пристанью.
Вика прижалась к нему боком, прислонив голову к плечу, и ещё раз вгляделась в окрестности. Природа наделила здешние места на самом краешке земли сверх меры одним и так же сверх меры обделила другим: много воды и мало растительности. И береговые скалы, залепленные жёлто-зелёными пятнами лишайников, с цепляющимися по щелям чахлыми кустиками и сосенками показались не такими уж грозными и неприступными. Жалки были деревца наверху, низкорослые, гнуто-перегнутые, с зонтичными приплюснутыми мелколиственными кронами, согбенные и ободранные ветрами с дождями и туманами. Замусоренный водорослями и плавником пляж не манил, размалёванные птицами островки-кекуры не казались произведениями ренессанса. Крикливые чайки с жалобными скрипучими воплями вызывали глухое раздражение, как красавицы с визжащими капризными стенаниями. Приглядевшись, Вика разглядела среди чернохвостиков и белых крикунов с голубым верхом, тоже неприятно крикливых. А в небе, высоко надо всеми, обозревая владения, живым дроном парил…
- Кто это? – сунула пальцем в небо.
- Орлан-белохвост, - назвал владыку неба копатель земли. – Летун почище любого планера.
А кругом песок, песок, песок, и даже солнце в золотистом песке. И только море… оно тревожило, завораживало, заманивало. Вика отлипла от Фёдора, отошла от обрыва, широко раскинула руки, подняла зачарованное улыбающееся лицо к парящему орлану.
- Хочется вот так же, как он, расправить крылья, разбежаться и ринуться над бездной, свободно паря над земной суетой, туда, где тёмно-синий вал прячет сопряжение моря и неба, туда, где таится неясная опасность, а она всегда притягивает. Полететь, взмыв выше солнца, с замиранием сердца, освобождённой душой и чистым разумом, пробить тревожную опасную темень и оказаться в ясном, светлом, голубом пространстве, свободном от гнусных людских пороков, где царит только большая любовь… - Она и впрямь с распахнутыми руками сделала несколько шагов к обрыву, курица, возомнившая себя лебедем.
- Э-е-ей! – предостерёг крот, преградив дорогу к полёту. – Не вздумай! – не сомневаясь, что такая может совершить и такую дурость. – Придётся потом, - забрюзжал, брезгливо сморщившись, - вытаскивать тебя, холодную и мокрую – бр-р! – волочь в посёлок, пачкая чужую машину, сдавать в морг, хоронить без почестей, втихомолку, и отбрёхиваться, что не я утопил, а ты сама плюхнулась. Мороки-то сколько!
И ещё что-то бормотал мешкотное, а она разочарованно думала, что Феденька, услышав о полёте, скажет просто и буднично: «И я с тобой!». А вместо этого слышит какую-то гнилостную мякоть о мокрых и холодных похоронах и его трусливой невиновности. Услышала и сразу сникла, опустила крылья и сжалась, ушла в себя, ощутив пронизывающий холод и в теле, и в душе. Не согревало и вертящееся не греющее солнце, понапрасну разбрызгивающее тепло в холодное море.
- Давай, спустимся к морю, - попросила опустошённо.
- Как прикажете, - обрадовался шофёр тому, что если что, то вытаскивать будет проще. Внимательно вгляделся в потускневшее лицо неудачливой летуньи, смущённо вздохнул, завёл мотор с какого-то полуоборота ключа, вогнал нехотя сдвинувшийся УАЗик в кусты, в которые упёрлась дорога, выведшая их наверх, и погнал вниз по едва заметной колее, засыпанной прошлогодним желтяком.
Застоявшаяся, захолодевшая на ветру машина всячески сопротивлялась, елозя на крутом спуске и стремясь занести задние колёса впереди передних. Борта царапали ветки дубков и елей и нещадно стегали по ветровому стеклу так, что Вика закрыла глаза, опасаясь, как бы их ненароком не вышибло. Она, намертво вцепившись в скобу на передней панели, сидела в мертвейшей прострации, накуксившись на презрительно-снисходительное замечание Фёдора о её стремлении к полёту, а он, не понимая, за что она на него взъелась, и всё же чувствуя непонятную вину, высвобождал досаду и злость на неповинном бездушном третьем, намеренно выбрав труднейшее бездорожье, чтобы доказать, что он не какая-то там сентиментальная морковка, а разумный крутяк. Потому и скатывались молча, каждый при своём, каждый верен только себе, замкнувшись на собственной правоте. Да и говорить-то после её взлёта и падения, когда он грубо её сдёрнул, обломав крылья, было не о чем. Она охладела, будто побывала всё-таки в холодном море, а он… он всё же был старше, опытнее и, главное, значимее, и не терпел неуважительного отношения, к тому же по непонятной причине. Так и съехали в напряжении, скользя с опасного залесенного склона в небольшую бухточку с песчаной косой, почти преградившей малой речушке вытек в море. Перегретый мотор удовлетворённо заурчал, выгоняя машину на поросший высокой травой берег заливчика, и она, легко преодолев свежий травостой, завернула по слежалому песку за скалу, козырьком нависшую над берегом. Там и разместились на песочке, выбросив подальше оставленный кем-то мусор, рискуя оказаться под надёжной крышкой гробницы, если скала вздумает рухнуть. Ну и пусть – для любящих и смерть вдвоём красна, но Вике почему-то не очень хотелось собственной жертвы, а ему – она пытливо взглянула на Фёдора – ему и подавно.
В каменном закутке, хотя и открытом с фасада, было довольно жарко. Здесь, внизу, и солнце, не завернувшее ещё за сопку, греет, не жалея. Даже знойно. Не то, что на душе, которая пуста, и всё внутри пусто, казалось – ткни, и тело сдуется как цветной праздничный шарик. Такое состояние, будто ты – не ты. Вика помотала головой, прогоняя наваждение. Так недолго и чокнуться втихую. Надо как-то возвращаться к обыденной суетохе. Зачем ездят на море, озеро, речку? Известное дело: пить и жрать. Они тоже не стали выделяться из массы и попытались приняться и за то, и за другое. Но от коньяка Вика отказалась начисто, побоявшись расслабиться, разрюмиться до слёз, а в них никогда правды нет, а вот кружку ещё не остывшего в большом охотничьем термосе чёрного кофе выхлебала с удовольствием, почувствовав, что пустота уходит. Фёдор не пожмотился и прихватил на тет-а-тетовский пикничок клёвый кавалок буженины, пол-кетины горячего разваристого копчения, литровую банку маде ин ненашенских ананасов, луковицу, пачку печенья и буханку хлеба с горбатой поджаристой корочкой. С краешка насыпал горку конфет в сверкающих фантиках, рядом разместил пакет химического яблочного сока и бутыль воды. Ешь – не хочу! Под армянский коньячок всё сойдёт, гуляй, братва, любуйся морем и друг другом. А ей в горло ничто не лезло, кроме конфеты, зато он старался за двоих, показывая, как ему хорошо, хотя и было не совсем от её кислого вида.
Говорят, для влюблённых и в шалаше – рай. Для пещеры, очевидно, эта сентенция не срабатывает. Или они – не из тех. Отгоняя тоскливую мыслишку, Вика поднялась.
- Пойду, прошвырнусь вдоль прибоя, - а его не позвала с собой.
Общаясь и сталкиваясь со многими женщинами, изрядно расплодившимися в мужской геологии, он в плохое их настроение не верил, оно было изменчивым – это да! – с непредсказуемыми переходами от эйфории до уныния, и подстраиваться под них было бесполезно, пустая трата драгоценной нервной энергии. Ласки обязательно сменятся ворчанием и попрёками и наоборот, надо только терпеливо выждать, не забегая вперёд. А если не дождёшься, то уноси ноги и ещё кое-что, здесь тебе больше не светит.
- Пойдём, - поднялся и он, собрал еду в центр одеяла и накрыл краями. – Посмотрим, что нам надарило море.
Пошли туда, где две башенные скалы, соединённые переходом, неровно выступающим из пучины взлохмаченных волн, преграждали дальнейшее продвижение по берегу. Шли по самой кромке набегающей кипящей волны, то отходя от неё внутрь берега, то возвращаясь на мокрый песок, когда волна, сердясь, возвращалась в море. Шлёпали босиком, завернув штанины до колен. Холодная вода приятно обжигала белые ступни, и вообще было довольно прохладно под морским ветерком, чтобы разоблачаться до адамово-евиного гардероба. Брели, с негодованием отпинывая принесённые волной пустые пластиковые бутылки, какие-то размокшие пакеты, обглоданные прибоем до матовой белизны обессученные куски стволов, ветки, вороша выдранные со дна и перепутанные космы буро-зелёных водорослей, стараясь не наступить на останки крабиков и подсушенных морских ежей. Никогда Вика не думала, что яркое синее море, в котором плавают чистенькие белые пароходики, может быть так загажено. Продвигаясь короткими зигзагами, она высматривала и подбирала в мусоре и выше, в