Живём как можем. Глава 3. Виктор

Живём, как можем
Роман
Глава 3
Виктор
-1-
Нынешний Ивановский саммит состоялся, как и прошлогодний, в урезанном составе: в дополнение к отсутствующей дальневосточной невозвращенке добавился ещё семейный заводила и трепач, бездельник и любимец семьи Виктор, затерявшийся где-то в припозднившихся вьюгах Заполярья, куда занесли его поиски своего места в тесной жизни. Собрались только пятеро старших: дед-тень, Иван Иванович, заметно поседевший, но всё ещё шебутной, по-прежнему тихая и незаметная Мария Алексеевна, Василий, ещё более угрюмый и замкнутый, оставивший унитазное творчество и не ввязывающийся, как и дед, ни в какие семейные перипетии, и Василиса без мужа, улепетнувшего после рухнувшего цветочного бизнеса на авантюрных выборах жены в розово-тюльпанную страну Голландию в подручные к тамошнему фермеру с надеждой перенять у него прибыльное дело и прищучить всё же конкурентов в городе и в апатичной к цветам округе. Мать всё глубже погружалась в смурные тоскливые мысли о расползающейся семье и увядании рода, выискивая утешение в классической литературе. Иван Иванович, хотя и шебуршился по-прежнему без толку, но заметно сдал, осунулся, жалуясь, что теперь всё не так, всё хуже и хуже, даже дербалызнуть за хорошим разговором не с кем. Все куда-то спешат, дела делают впопыхах и кое-как, не заботясь о добром упоминании. Дед, как и прежде, упорно молчит, а клад где-то таится в какой-то стене разваливающейся дачи и никому не нужен.
Дочь, как всегда, притаранила полную сумку, но вялая атмосфера не вызывала жора, и готовить что-то существенное никому не хотелось. Безо всякого интереса поглядывали на бутылку коньяка, торт, шмат сыра и дубинку сервелата, даже нарезать и разложить по тарелкам никто не выявил желания. Так и сидели с пустыми тусклыми глазами, выжидая чьей-нибудь инициативы и невольно вспоминая заводилу.
- А Вика-то что, надолго? – спросила Василиса у матери, чтобы хоть как-то разрушить молчание.
Та пожевала пересохшими губами, исчерченными тонкими морщинками, посмотрела в темнеющее под вечер окно, словно надеясь увидеть, что там, на нелюдимом Дальнем.
- Сама не знает… говорит, на сюда и обратно не потянет… да и работу интересную только начала – не отпускают. Обещает на следующий год… да мало ли, что случится… я уж и ждать отчаялась.
- Пусть, пусть приезжает, - закипятился строгий отец, - не посмотрю, что выросла, задеру подол на заднице, покажу интересную работу.
- Ну, ты уж прямо, - встала на защиту родительница.
- А что? Вишь ты, какая самостоятельная! Не работа её держит, а хахаль! Знаем мы эту интересную работу! Совсем отбилась от рук, - ярился родитель, никогда особо не интересовавшийся жизнью детишек, детей и повзрослевших отроков.
- Опоздал, батя, - усмехнулась старшая дочь, - ей уже пора своим огольцам зады драить.
- А ты? – напал на неё разбушевавшийся отец. – Ты-то тоже метишь свалить в Нидерландию. А спросилась? Чем тебе здесь не мило? Отец и мать рядом, брат, а там кто? Кто руку протянет? – не упомянул, когда сам протягивал. – Знаем мы ихних, от них одни каверзы – баланса не дождёшься. – Василиса опустила голову и слушала, не возражая, как и всякая другая умная и послушная, которая, если задумала что, то сделает так, как ей хочется, а не так, как думается заботливым родителям. Да и тем более поздно ей ходить в девочках. – А Витька где? – требовательно вопросил родитель.

-2-
А Виктор уже вторые сутки сидел в аэродромной будке на вертолётной площадке северного посёлка, приземлённый внезапно, как обычно, налетевшей припозднившейся пургой со шквалистым обжигающим ветром, и с тоской смотрел в полузанесённое снегом оконце на гуляющую по лётному полю позёмку, гоняющую уже наметённые сугробы с одного места на другое. Прислушиваясь к лихому посвисту бури в мотающейся антенне под крышей хибары, сотрясающей не очень-то надёжные стены пристанища летунов, он с опаской думал, глядя на маячивший невдалеке одинокий вертолётик, ненадёжно вцепившийся в промёрзшую заснеженную стоянку тремя тонкими ножками, обутыми в резиновые колёса, не дай бог, дунет так, что сорвёт металлическую стрекозу, безжалостно повалит на бок, обламывая обвисшие утяжелённые лопасти винта, и унесёт, кувыркая в тартарары, а они останутся в этой скорлупе по-лондоновски до посинения.
Они – это он, двое летунов и аэродромный дежурный-радист, что приютил неудачников, несчастливо попавших в самый глазок раздраконившейся бури и вынужденных теперь пережидать, когда она здесь выдохнется или уйдёт хулиганить дальше, очистив воздух и небо и угнав ветра. Хорошо ещё, что вовремя надыбали этот зачуханный аэродромчик, используемый так редко, что сохранился как реликвия с благостных советских времён, когда всякие МИ-1 и МИ-2 летали как комары, а теперь они стали вымершими вертолётозаврами, хотя некоторые вопреки лётной логике, держались ещё в воздухе, исправно снабжая буровые и геофизиков снаряжением и продуктишками. Именно такой трудяга МИ-2 стоял, промерзая, заваленный снегом, на площадке, терпеливо и привычно выжидая воздушных извозчиков, которыми становились только-только закончившие лётные училища парни, ещё не испытавшие настоящего лётного страха. И если бы не они, если бы не нашли в сгустившемся тумане крохотную избушку с посеребрённой инеем антенной, то… даже в тёплой конуре шкуру продрало до нервной изморози от того, что было бы тогда. Тепло, исходящее от передвижного мазутного калорифера, несколько успокаивало, но значительно больше успокаивало поведение лётчиков, не раз, очевидно, побывавших в подобных северных передрягах и не терявших бодрого настроения даже в то время, когда пассажирам казалось, что жизнь трын-трава и пиши завещание. Сейчас они, густо наплевав на происки метели, компактно устроились вместе с радистом за небольшим щербатым столом, по центру которого разместился небольшой твёрдо-картонный ящичек, поочерёдно вынимали из него пузырьки с тройным, выбулькивали в чашки, добавляли воды, кто сколько хотел, превращая самый полезный в мире парфюм в мутную шипящую жижу, и с отвращением, смачно хакая, выливали в горла без всяких тостов и лишних пожеланий, тоже сколько кто осилит, заедая квази-спирт солёно-копчёным шпиком и печеньем «Щедрое лето». Всё это было позаимствовано без спроса из присылки геологоразведчикам, работавшим за посёлком и не успевшим на свою беду вывезти продукты до метели. Предлагали и Виктору, но он по неопытности отказался, отпугнутый резким запахом необычного пойла, и только с надеждой посматривал на слабо пощёлкивающую проскакиваемыми разрядами и помаргивающую зелёными сигнальными огоньками рацию, второй день не радующую текущим прогнозом. Да и что толку с прогноза, если невоздержанные летуны были уже на таком взводе, что вряд ли добрались бы до вертолёта. А они, похоже, и вовсе не думали о вылете и не загружали себя беспокойными и вредными пустопорожними «ахами» и «охами», бездумно тратя выдавшееся свободное время на ещё более вредные для души и мозгов, но доступные и размягчающие пороки, выгадывая для быстро убывающей жизни каждый миг радости в своей опасной и непредсказуемой работёнке, отгоняя так тёмные мысли об опасности, подстерегающей там, где не подстелешь. В тесной комнатушке, надёжно запакованной от непогоды, в конце концов, устоялся, сгущаясь, удушающий запах сивушного перегара и дешёвого одеколона. Хотелось выйти, несмотря на холодный ветер, и подышать свежим воздухом, но Виктор не решался оставить без догляда рацию, боясь пропустить благоприятный прогноз. И дождался, что оба изрядно окосевших пилота намылились в посёлок по красному адресу, даденному аборигеном-радистом. Можно теперь не только выйти и подышать, но и вздремнуть, пока есть свободное местечко на полу.
- Ты укладывайся основательно, - посоветовал промежуточный дежурный по малому северу, бросив у стены вместительный тулуп. – Они до утра не явятся, не жди.
Ну, какой тут сон, когда нервная система взбудоражена, напряжена до тихого стона. Однако стоило только рухнуть на согревающую овчину и бережно уложить отяжелевшую голову на рукав, как он заснул и спал до глубокой ночи, когда шабашат метельные черти. Проснулся, словно кто-то грубо ткнул в бок, заставив широко открыть глаза, наблюдая за мятущимися по потолку причудливыми тёмными тенями. В избушке было прозрачно-темно и необычайно тихо. Только вместо рации поскрипывала намокшая и подмёрзшая древесина ветхого строения. Приподняв голову, оперся на локоть, заглянул в оконце, а навстречу ему – огромная рыжая луна с размазанным краем, освещавшая всё снаружи и внутри затихшего аэропорта мертвенным тревожным светом. Около призывно мигающей рации, распластавшись на топчане и убористо храпя, дежурил радист, и было по-прежнему душно и сладко, но не так плотно. Встал, потянулся, уселся на обсиженное место у окна, за которым стало неправдоподобно ясно и не слышно гула позёмки, а на плохо промытом мутном небосводе тускло перемаргивались освобождённые от снежной завесы звёзды, обещая, наконец-то, лётное утро. Спать расхотелось. Вышел, вздрогнул всей шкурой, обтёр свежим снегом лицо, замёрз и вернулся на сторожевое место. Нет ничего сквернее, когда жизнь твоя полностью в воле других, и ты никак не можешь встрять, чтобы изменить чужую планиду. Хочешь не хочешь, а приходится подстраиваться.
Ещё вчера с утра он был в полной уверенности, что ему крупно подфартило. Ещё бы: только заменили бур, опустили в скважину, нарастили трубы, вгрызлись и – на тебе! – задымил, заискрил и гавкнул генератор. Вот уж где их мастер Шкуряк отвёл душу, вспомнив всех святых, все члены, а заодно и Путина с Россией, что не могут сделать нормальных надёжных приборов. Заглохли прочно: надо менять сгоревшую махину, а для этого отправлять её на базу для ремонта и получать замену, потратив задарма не один день. До базы-то почти 5 часов лёту, да там волокита, обычная для нас. Вот тогда-то Виктора и осенило, что можно воспользоваться диким случаем, сопроводить железный хлам на базу, получить заменный генератор, загрузить в вертолёт на обратный рейс, а самому рвануть на приличном самолёте к своим и успеть побывать на Ивановском дне. Да где там! Человек предполагает, а природа располагает. Попытался связаться с родителями по мобильнику, но связи не было – природа и на связь наложила запретную лапу. Значит, не судьба. Если очень уж хочется, то можно будет попасть на послестолье. Но хочет ли он? Хотенье как-то распылилось вместе с улетевшей вьюгой. Шкуряк уж точно не будет сильно расстраиваться, даже если образованный, но малосильный и поперечный работяга совсем не вернётся. На буровой, надо честно признать, он не нужен. «Ладно, лечу к родичам», - решил, - «раз настроился».
И опять не сложилось. Как известно, а в мире всё известно – и то, что было, и то, что есть, и то, что будет – неудачи не ходят в одиночку. Пришла одна, жди другую, третью, они всегда в очереди, и ничего не сделаешь, пока не иссякнут сами собой. Летуны вернулись, когда совсем поголубело, злые, пожухлые, с хмурыми помятыми мордами, видно, поселковые дамы не поддались или тамошние парни, отстаивая свои кобелиные приоритеты, намылили непрошеным пришлым