"МАМА, НЕ ЧИТАЙ-2", ИЛИ СЧАСТЬЕ, ПОРЕЗАННОЕ КУСОЧКАМИ

Не так-то просто выбить радость жизни из того, кто под неё «заточен» с рождения. Не так-то легко испортить надолго настроение тому, кто во всём находит что-то интересное и занимательное.
Маме ещё предстояло изрядно потрудиться.

                                                                                   ЛЕНКА, ПРИХОДИ!

        Подружки. Дорогие мои одноклассницы, «однодворницы». Их было много, всех не вспомню, имена забылись. Но есть незабываемые. Как моя Ленка. И одноклассница, и «однодворница». Самая близкая, любимая.
        Конечно, мы сидели за одной партой. Конечно, в школу и из школы ходили вместе. А уж как ругались и ссорились! Правда, мирились через четверть часа, будто ничего и не было, напрочь забыв повод, по которому только что цапались.
        Снова зима – снежная, дивная! Мы с Ленкой катаемся на санках, возим друг друга по очереди. Наш дикий хохот согревает ледяной воздух – до того мы жарко ржём! И носимся, будто в нас живут очумительной силы моторчики. Мы вообще умели уставать?
        Постоянно валимся в снег, сапоги (валенки?) уже полны доверху, а мы всё никак не можем расстаться и разойтись по домам, хотя ранняя зимняя тьма давно накрыла двор. Но нам нужно ещё сбегать на другую сторону дома и покататься с горок на картонках. Иначе программа не выполнена.
        Весной у нас, помимо классиков и скакалок, игра в бадминтон. Помню, мы опять так хохочем, что у меня слабеют ноги, я не могу удержать ракетку, сажусь на корточки, схватившись за живот, и скулю, умоляя Ленку прекратить меня смешить.
        Но самое желанное, тайное и вожделенное – это телефонный звонок и ликующий Ленкин голос: «Кать, приходи!». И я по-быстрому набиваю портфель всем необходимым и несусь в соседнюю девятиэтажку к подруге. Мы вместе делаем уроки, а потом играем. Или слушаем пластинки. Или просто болтаем.
        Когда я оставалась дома одна (любила это дело!), то приходила моя очередь набирать заветный номер на аппарате цвета топлёного молока: «Ленка, приходи!» И через десять минут запыхавшаяся подружка, взлетевшая на пятый этаж, уже стояла на пороге. Мы скоренько управлялись с уроками и начинали Большую Игру. Самую любимую!
        Называли её шёпотом «про Л.». «В каждой строчке по три точки после буквы л…». Л, если кто вдруг не понял, означает «любовь». «Про Л.» - игра во взрослую жизнь. Мы наряжались «по-взрослому» (длинные юбки из платков, шаль на плечи, браслеты и клипсы) и превращались в томных дам из серьёзного зарубежного кино, очень мало похожих на наших мам. Изображали что-то явно из французской жизни. Не очень помню, как вела ту игру я, но Ленка была кем-то в стиле Катрин Денёв, про которую мы тогда ещё понятия не имели. Немногословная, загадочная, изящная, немножко печальная… У меня так не получалось, мне казалось, что я рядом с ней – пень пнём, деревянная, громкоголосая тётка Фрося, фефёла неповоротливая, хотя и с роскошными чешскими клипсами на ушах. А Ленка так изящно умела носить сумочку на плече, это что-то! С моего плеча эти проклятые сумки почему-то постоянно сваливались (и так до сих пор, кстати).
       Те игры были очень целомудренны: мы «работали» врачами или учительницами, у нас имелись любимые мужчины, с которыми были очень, очень сложные отношения. Вот их мы и обсуждали. Кажется, своих непослушных «детей» тоже песочили. О боже, как это, наверное, выглядело смешно и забавно! Но какой же мы ловили кайф. Игра игрой, но как резвящиеся щенки или котята, изображающие охоту и драку, репетируют взрослую жизнь, так же и мы неосознанно готовились к ней, учась понимать и проживать ещё неведомые нам чувства и страсти, повторяя действия и слова, подслушанные у взрослых или увиденные в кино.
       В эту прекрасную игру можно было играть, когда никого из взрослых не было дома. Серьёзное и тайное действо. Кстати, вовсе без кукол, которые теоретически могли бы выполнять роль «детей», но тогда было бы уже не настолько «по-настоящему». Нет, о детях мы только говорили, рассуждали: о проблемах, о болезнях, об их оценках в школе и о поведении. Какие куклы, что вы, всё серьёзно! Мы горестно вздыхали, потирая лбы, страдая из-за шалостей наших «детей» и неправильного поведения «мужей»… По моим нынешним воспоминаниям, те игры были для нас ничуть не менее захватывающими, чем Диснейленд, которого для нас, советской малышни, не существовало вообще. Даже в теории.     
       

       Уже сколько десятков лет мучаюсь чувством вины за две свои детские глупые гадости по отношению к Ленке. О них я рассказывала не раз, не хочу снова. Некому абстрактному ребёнку я, разумеется, прощаю, считая, что в этом возрасте и при том воспитании, которое я получала, подобные позорные поступки были неизбежны. Но я, к счастью, довольно быстро всё поняла и накрепко, на всю жизнь усвоила уроки.
        А Леночка моя была необычной девочкой: она ни разу ни в чём меня не упрекнула, не устроила обидных сцен (хотя поводы вполне того заслуживали!), не отказалась от дружбы. И это о многом говорит, кстати. О том, каким эта нынче красивая, умная, потрясающая женщина была благородным и мудрым человеком с раннего детства.
        Кстати, она, самая близкая моя подружка до пятого класса, бывавшая в Моём Доме чаще других – очень, очень часто! – ни разу не упрекнула меня за мои воспоминания, за мемуары, за то, что я выплеснула наружу. Леночка никогда не позволила себе сказать что-то вроде «ну, я-то знаю, я бывала в том доме», хотя ведь ещё как бывала! Но она слишком умна для этого, слишком «тонко настроена» и всё понимает. При этом, к счастью, подобного моему опыта у неё и близко нет: её семья была замечательной, дружной, любящей. Казалось бы, именно она имела все основания вскинуться потревоженной птицей: «Как так? Невозможно! Я всё видела и знаю! У меня были идеальные мама и папа! Фу, какая бяка эта Шпиллер-Щербакова!» Но – нет. Ничего, кроме сочувствия и мягкого «Как же так, милая? А я не знала ничего! Бедная ты моя!»

        В те же годы был у меня (у нас) дружок-одноклассник по имени Тима (в этом случае имя изменено). Так вот, сейчас он, даже не попытавшись связаться со мной, поговорить, бездумно занял в моём страшном конфликте сторону безопасно-привычную – родительскую. Я не осудила бы его, если б мои аргументы в нашем несостоявшемся разговоре его совсем не убедили. Тогда он мог хотя бы промолчать и дистанцироваться от всей ситуации – в память о детской дружбе. Но он не промолчал и не дистанцировался – и это при том, что даже не сделал попытки разобраться, связавшись со мной, что в наше время, мягко говоря, несложно. То есть, ему стало «всё ясно» с самого начала – ведь он тоже у нас бывал, и родители наши немного, но общались. Хотя его значение в моей жизни не идёт ни в какое сравнение с тем, что для меня значила Леночка.
        Эх ты, Тимка! Разочаровал.

        Лена… Одна из самых моих больших печалей – потому что нам пришлось расстаться в наши одиннадцать лет. Хотя тогда я ещё не могла осознать, кого и что теряю.
        В детстве расставания происходят легко, ведь впереди ждёт столько нового, интересного, прекрасного! Просто нет времени печалиться. Расстаёмся? Ну и что? Ведь будут новые друзья и вообще – что-то там прячется за поворотом, аж лопаешься от нетерпения и дрожащего ожидания этого необычайного! До прошлого ли, оставшегося где-то позади? Будет ещё лучше, будет прекрасно, не о чем горевать!
        Не помню, когда мы с Леной попрощались. Теоретически было так: 4 ноября – последний день перед каникулами в школе, а 10 числа я уже поехала учиться на Бутырку. Когда мы простились? В школе? Или виделись в каникулы? Забыла!
Зато помню, что прощание наше получилось… суховатым, что ли. Мне кажется, нас обеих накрыло нечто вроде непонимания и неверия: как это – больше не будем вместе, не увидимся? Как это – всё позади и навсегда? Что такое «навсегда»?
        Помню, несмотря на тревожно-радостное ожидание неведомого будущего с непременными приятными сюрпризами (а как же иначе?), в душе скребло недоумение – а куда денется Ленка, наши игры, как этого всего может не быть? Недоумение не оформлялось в конкретные слова и мысли, оно было иррациональными, на уровне чувства-ощущения некой нереальности происходящего, из серии «этого не может быть». Об этом было странно думать, я не понимала своих эмоций, а, главное, они причиняли незнакомую, новую боль. Поэтому хотелось не думать об этом вообще, не чувствовать, отстраниться.
        - Ну, пока! Ты звони! – лёгкая улыбка, неловкие объятия и… всё.
        Может, Лена чувствовала то же самое? Для меня-то это было самым первым серьёзным расставанием в жизни. И я не отдавала себе отчёта, что чувствую. В голове крутились мысли «Есть же телефон, будем созваниваться, ездить друг к другу в гости хоть каждую субботу!». Ага, как же…
        Заметив же Ленкину некую отстранённость при прощании, я расценила её совершенно однозначно: «Ах, так ведь она совсем не переживает! Ей всё равно!» Даже плакать захотелось… Глупое, глупое детство. Мне тревожно и неуютно, а Ленке всё равно? Она, небось, так же думала про меня.

        Такая тема, очень, как выяснилось, непростая. С каждым годом всё более и более, причём. Как легко скакать с места на место в детстве, правда? Даже если тебе где-то хорошо, кто-то дорог именно тут, но перемена мест не пугает, не огорчает, а только радует и дарит надежду на исключительно положительные перемены.
        Потом, когда вырастаешь, дело усложняется: уже не так просто оставлять насиженный уголок, трудно расставаться с людьми, которых «нажил» именно здесь. Всплакнёшь, покидая. Хотя утешение приходит быстро – ты молод!
        Неожиданно кое-что для меня оказалось важным и стало теперь уже окончательным. С каждым… ну, не годом, конечно, а десятилетием, расставания и перемена мест давались всё труднее и вовсе не по «физическим» причинам. Исключительно по психологическим. Очередное жильё становилось всё более родным, чем старше становилась я. Будто бы с годами во мне сильнее проявлялись главная кошачья черта – привязанность. И к месту, и к людям, и к обстановке: к запахам, звукам, привычному виду из окна.          Стало намного сложнее прощаться с дорогими людьми, вплоть до тяжёлых рыданий, зарывшись физиономией глубоко в подушку, чтоб никто не услышал моего воя. Но! Очень важное но. Расставаться, оставаясь на своём месте, куда легче, чем уезжая! Вот, что со мной приключилось окончательно и бесповоротно. Мне больно бывает провожать, но, если при этом я, вся в слезах и соплях, возвращаюсь в свой дом, то скоро найду утешение. Только не уезжать самой! Только не взрывать сразу две бомбы в сердце – разлука с человеком и разлука с моим местом, с моей «норкой», где я всегда хочу быть, где всё родное, место моей силы и любви. Там мои собаки, мои вещи, мои часы, картины, мой трельяж и любимая подушка.
        Последний рывок случился двенадцать лет назад: я уезжала навсегда и за тысячи километров из своего дома и от совсем взрослой, но обожаемой дочери. Теперь тот момент мне видится порой в ночных кошмарах, ни за что не смогла бы повторить такой поступок! Умерла бы на месте.
        Возможно, возраст и нездоровье. Оба-два. Но факт есть факт: вряд ли теперь смогу «безнаказанно» сменить