"МАМА, НЕ ЧИТАЙ-2", ИЛИ СЧАСТЬЕ, ПОРЕЗАННОЕ КУСОЧКАМИ

мозг, очень внимательно следивший за собственной сохранностью и расставивший кучу предохранителей, заставил меня довольно скоро почти совсем забыть эту историю, намертво вбив в извилины слова «тёплый и уютный подвал».

        Спустя годы нужный предохранитель перегорел. И я заново, уже без всяких шор и сказочек, стала регулярно переживать тот вечер, когда сонное животное отправили в сумку, чтобы навсегда вынести на улицу. И я кричу - сейчас, теперь, в наши дни. Каждый раз. В голос. Потому что знаю, что надо было вцепиться в сумку, в котёнка, надо было драться и кусаться, надо было уйти вслед за папой и остаться в том «подвале» вместе с животным! Смешно… Я была всего лишь маленькой девочкой, безоговорочно послушной и верящей обожаемым маме и папе.
        Точно так же в голос кричу, вспоминая собственные грехи перед домашними животными. И ненавижу себя! Но и родителей тоже ненавижу за того несчастного малыша.
        Господи! Когда же изобретут таблетки, позволяющие забывать определённые моменты, ситуации, поступки? Ведь невыносимо каждый раз так мучиться, до воплей и желания самоубиться – не-вы-но-си-мо! Хотя всё справедливо: это и есть расплата. Поделом.
        Одно обидно: я совсем не уверена в том, что кто-то ещё из участников тех событий тоже кричал и ненавидел себя из-за выброшенного котёнка. Ведь есть люди, которые всегда правы, вечно найдут оправдания и даже заставят себе сочувствовать, совершив мерзость. И никогда не скажут: я был(а) сволочью, нет мне прощения. Тем более, что совершена мерзость была при ребёнке. Таким образом, я – соучастница.
        Мало мне своих грехов, ещё и чужие терзают душу.

        В конце жизни мать написала отвратительную автобиографическую вещь «Эдда…», в которой основные действующие лица – все коты и кошка, что последовательно жили в нашем доме. Вот только почему-то того котёнка-подростка она забыла упомянуть. Странно, право. Все коты-персонажи обожали её с мужем и, разумеется, нежно относились к сыну-алкоголику. А дочь, это исчадие ада, коты ненавидели, ибо мудро познали её гнусную, мерзкую суть. Ну, окей, ладно. «Она художник, она так видит». Но всё же – как насчёт выброшенного котёнка? Что думал он? Как он, выкинутый отнюдь не в летний период из тёплого пледа, сонный и прямо на улицу, оценивал чью-то суть? Как можно было забыть о таком важном персонаже?
        Вот у меня никак забыть не получается. Так и болит, болит, болит…


        У нас всегда жили коты и одна кошка. По малолетству я буквально обожествляла этих животных, обожала так, что, если честно, вообще не замечала, к примеру, присутствия собак в этом мире. Одним из моих главных занятий на улице, когда я малышкой гуляла в одиночестве, было хождение вдоль кустов и прочих зарослей, чтобы расслышать мяуканье. И если оно раздавалось, тут же садилась на корточки и изо всех сил звала «кис-кис-кис!». Если кис ко мне выходил, то начинались обнимашки. Тогда я не боялась никаких лишаёв или глистов, не знала про них и, о чудо, ничем ни разу не заразилась.
        А ещё я мечтала найти-спасти крошечного потерявшегося котёнка. И принести его домой. И выкармливать, растить. Но это было до того, как у нас появились свои коты. «Миссия спасения» была моей главной задачей очень долго, но мне ни разу не повезло.
        Зато, когда стала немного постарше, «везло» с голубями. В наших дворах водились дурные мальчишки, которые любили «подстреливать» птиц, уж не знаю, чем и как. Но после их игрищ на земле непременно оставался какой-нибудь раненый голубь. И, как только я это видела, то бросалась спасать: аккуратно подбирала и тащила домой. Странно, но это мне не запрещали: наверное, родители тоже не знали про опасность болезней, которые можно подхватить от птиц.
        Папа даже сконструировал из картонной обувной коробки некое подобие домика для моих раненых подопечных, домик мы разместили на балконе. Я заботилась о голубях, кормила, поила, ждала, когда они поправятся. Три раза получилось! Отсиделись пернатые, отдохнули и – улетели восвояси. А один из них (это было такое счастье!) много дней потом прилетал к нам на балкон – видимо, поесть. Запомнил, где на халяву и безопасно кормят.
        Двое же умерли. Я плакала, ругала себя – ведь наверняка какая-то моя ошибка тому причиной. Но мне было очень мало лет: откуда мне было знать, чем им можно помочь.
        Ещё маленькая дурочка мечтала устроить «разборку» с той кодлой мальчишек и специально ходила в места их появлений, сжимая в кармане… кулак. На полном серьёзе мелкая козявка собиралась броситься на парней с каким-то страшным криком, всех их напугать и устыдить! Видали бесстрашную глупышку? Но мне снова не везло – ни разу не довелось встретиться с врагами нос к носу. Или, напротив, повезло? Что бы сделали подростки-придурки с маленькой девчонкой? Могли бы и ударить, наверное.
        В материнском автобиографическом произведении я предстала исчадием ада, которого ненавидело всё живое, даже звери. Знаете, как ни смешно, но именно этот мотив её повести стал для меня самым обидным. Уж настолько неправда, настолько не про меня. И ужасно глупо! До какой же степени нужно было не знать собственную дочь? Или не хотеть знать.

                                                                 ДОРОГОЙ ДЛИННОЮ Я СОЧИНЯЛА
        Как принято в «хороших домах», в неполные шесть лет меня посадили за инструмент, для чего в кредит было куплено пианино «Лирика» (мир его праху). Больше года со мной занималась юная выпускница консерватории, что было легко, весело и в радость. А со второго класса меня, уже слегка подготовленную, отдали в районную музыкальную школу.
        Пока я жила в Моём Доме, то есть, в Останкине, музыкалка не была ни наказанием, ни тяжкой повинностью – ничем драматическим. Учёба в обеих школах давалась легко, ездить на городском транспорте никуда не надо было, до одной школы десять минут пешком, до второй – двадцать. Вдоль бараков, дальше по пустырю и вот она, избушка деревянная, двухэтажная, явно в далёком прошлом бывшая родным домом кого-то зажиточного. Отдельно стоящий симпатичный домик, теперь его уже снесли.
        Учительница по специальности была строгая, но не злая, и звали её так красиво – Анжелика Анатольевна; преподавательница по сольфеджио – добрая и спокойная толстушка, по хору – весёлая и смешная тётенька. Словом, всё складывалось нормально и спокойно. Тем более, что я нашла для себя преинтереснейшее занятие на те сорок минут, которые тратила на дорогу в музыкалку и обратно.
        Сочиняла истории, сказки. Это занимало меня до такой степени, что путь превращался в радость, даже если шёл дождь или было холодно. Уму непостижимо, но я нетерпеливо ждала ухода из дома, чтобы, пока не торопясь спускаюсь по лестнице, а потом иду по назначению со своей нотной папочкой, предаваться фантазиям, мысленно писать книгу. Увы, придя домой я не записывала ни строчки, на это моего пыла не хватало. Писать! Это ж так утомительно! Поэтому, к великому сожалению, нынче не помню ни единого сюжета, которые тогда выдавала каждый день по десятку.
        А однажды «написала» огромный сказочный роман! Он сочинялся, наверное, с месяц (по сорок минут в день)! И стало так грустно, когда вдруг всё завершилось: рано или поздно любой роман должен быть закончен, а про сериалы и мыльные оперы я в те времена понятия не имела.
        Попечалившись денёк над окончанием большой «работы», тут же принялась за следующую. Но столь длинного и увлекательного рассказа… то есть, романа, у меня больше никогда не получилось.
        Не спрашивайте, о чём была та громадная сказка, я плаˊчу потому, что не могу этого вспомнить! По смутным воспоминаниям, по ощущениям, у меня тогда вышло нечто совершенно потрясающее – с точки зрения младшеклассницы. Там было и про волшебников, и про любовь, и про другой мир… Что-то вроде Питера Пэна и Гарри Поттера одновременно. Предтеча фэнтези, про которое, опять же, мы тогда ничего не знали. Как жаль, как жаль…
        Хорошо, что не приходилось переходить опасные дороги, и путь в музыкалку был прямой и простой, через пустырь, где, кроме дикой грязи по осени и весне, вообще никаких опасностей, вроде бы, не наблюдалось. Ведь я настолько глубоко погружалась в своё сочинительство, что абсолютно ничего не видела, не замечала вокруг себя. Двигалась по внутреннему компасу и на автомате, а всем своим сознанием была где-то далеко, не там, где вышагивало моё физическое тело. Более того: однажды выяснилось, что я, как старушонка, иду и бормочу, глядя в никуда. Тот ещё видок, наверно. А вот как я про это узнала.
        Дураков у нас всегда было много, а уж дураков активных и приставучих… Иду себе, никого не трогаю, сочиняю, а навстречу дядька. Дурак, вестимо. И вдруг он обращается ко мне, противным голосом моментально вернув моё сознание в реальность:
        - Эй, девочка! Де-воч-ка! Слушай меня! Мне мудрые люди сказали ещё в детстве: если будешь ходить по улицам и что-то бормотать вслух, у тебя обязательно в скором времени умрёт мама или папа! И это оказалось правдой! Ты меня поняла?
        Я ошарашенно смотрела на него, как на идиота. Потом просто обошла препятствие и двинулась дальше. Почему-то совсем не испугалась сказанной им глупости, сразу идентифицировав взрослого человека как слабоумного, поэтому мысленно плюнула на услышанное. Но за собой стала послеживать и вправду ловила себя на том, что шевелю губами и немножко шепчу. Старалась сдерживаться и уметь думать, «не отвлекаясь от дорожного движения», как говорят автомобилисты. Словом, после глупой ситуации с дядькой, довольно скоро я научилась сочинять «в себе» и с закрытым ртом. Спасибо большое, прохожий дурачок!
        Часто думается, что, если бы мы не переехали на Бутырку и продолжай я учиться в той же самой музыкалке, то не возникло бы у меня столь адского желания бросить эту учёбу. Вся гадость началась в новой музшколе, что располагалась на Палихе, в четырёх остановках от новой квартиры. Советский транспорт со всеми его прелестями, дурная школа с жуткими преподами и адским расписанием – вот и итог: дикая ненависть к музыкальным занятиям, неприятие их и превращение процесса в настоящую пытку. И сочинять по дороге рассказы и романы вдруг внезапно резко расхотелось! И больше никогда такого не было. Но это позже, позже… Пока я живу в Моём Доме, в Останкине, и плохое только начинает потихоньку проявляться, робко стучась в дверцу судьбы, помаленьку меняя моё детство, по капельке убивая в нём радость, и постепенно, очень медленно, но всё же по крохе отнимая ощущение счастья и полноты жизни.
        Хотя я всё ещё любопытный, жадный до жизни, активный и весёлый ребёнок. Не так просто оказалось ту берёзку заломати!

                                                                                 ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ…

        Не получается не возвращаться к маминому бойкоту, слишком многое сходится в той точке, вернее, с неё начинается. Например, первые проблемы со здоровьем. Не детские совсем, настоящие, взрослые. Скажем, бессонница и головные боли. И это не всё, но, пожалуй, самое страшное и, как выяснилось, заложившее серьёзные мины, бабахнувшие во всю мощь, когда пришло время. Надо было лечиться,