махать руками перед вооруженным человеком, беря его на испуг, далеко не самый мудрый поступок. Спорщик тут же вздрогнул и, казалось, насторожился. Но через секунду его глаза сами закрылись, и он обрушился прямо под себя, где и стоял. Ситуация вообще становилась непонятная: сперва, неадекватный спецназовец запугивает своей бредовой идеей, затем какая-то черная магия руководителя, которая без прикосновения лишает человека сознания, и валит с ног. Что будет еще? Но тут у упавшего из шеи проступила и потекла кровь. Теперь становилось ясно, что это был смертельный удар кинжалом. Я сразу вспомнил ВП, как он учил меня защищаться от ножа, и у меня это вроде бы даже немного получалось, во всяком случае с ВП, но здесь я даже не видел ножа, и не заметил удара. Руководитель мастерски исполнил отвлекающее действие: смотрел и двигался совершенно не к спорившему, да еще эти слова успокоения, и поднятая открытая ладонь, символизировавшая просьбу перемирия. После такого многослойного запутывания и маскировки своего нападения, смертоносный выпад получился невидимым и неожиданным. Но потому-то он и достиг цели. А иначе бы спорщик наверняка смог увернуться, и открыл бы огонь, потому что словесную логическую почву обоснования своей агрессии, для себя он уже подготовил. Оставался последний шаг к началу реализации его недоброго плана. Но вот на этом последнем шаге руководитель его и остановил. Спецы настороженно переглянулись.
- Этот пусть лежит здесь, - спокойно сказал руководитель, обращаясь ко всем одновременно, - все по машинам, уезжаем. – И размахнувшись, кинул свой кинжал в самый центр бассейна. Его слова сняли всеобщее оцепенение, а руководитель уже взял меня за руку выше локтя, и потянул к машине. Все остальные последовали за нами.
- Погоди, - остановил машину руководитель, когда мы уже тронулись, выглянул в окно, и, обращаясь к спецам поравнявшейся машины, приказал.
- Останьтесь здесь. Заберите того, нашего. Оружие его в воду. Через час подожгите дом, и после тоже уезжайте.
Те согласно кивнули, и отъехали чуть в сторону, давая проехать остальным.
На обратном пути никто не проронил ни слова, все насупились, и хмуро молчали, думая каждый о своем.
Когда меня высадили у дома, я сам не свой поплелся к себе. Охранники доброжелательно поприветствовали меня, предусмотрительно открыв ворота. Я махнул им рукой, давая знать, что заметил их усердие, и направился к дому. Придя в свою комнату, достал из потайного отдела стола наркотические таблетки, и сунул в рот сразу три штуки, садясь в мягкое кресло. В кабинет вошла абсолютно трезвая Анжела.
- Привет, дорогой, как ты? – Сочувственно спросила она. Я в ответ лишь приподнял и тут же уронил пальцы одной руки. Что этот жест мог означать, я и сам не знал. – Устал? – Заботливо присела на корточки рядом со мной она, и ласково дотронулась до моей руки. Я почувствовал, что сейчас заплачу. – Проблемы на работе? – Продолжала она своей доброжелательностью теребить растревоженную душу. – Принести чего-нибудь? – Но у меня из глаз уже выкатились две первые крупные слезы. – Боже мой, случилось чего? – Наконец затревожилась она. – Володь, что случилось-то? – Я отрицательно покрутил головой, но у меня только еще сильнее полилась жидкость из глаз, и предательски затряслась нижняя губа, выдавая во мне преобладание не мужественности, а женского начала. – Ну чего ты плачешь, дорогой, любимый? Господи, как же тебе помочь? Володь, что произошло? Может пустырника принести? – Я отрицательно мотнул головой. – Может таблеточку? – Я приподнял три пальца. – Три таблетки? – Я опять отрицательно покрутил головой, продолжая плакать. – Уже съел три таблетки? – Я согласно кивнул. – Так это же очень большая доза! – Забеспокоилась она. – Я сделал круговое движение кистью руки, как бы отмахиваясь от ее беспокойства. И тут началось эйфорическое действие таблеток. Сознание поплыло куда-то в даль.
На следующий день я проснулся уже после обеда. Я лежал в кровати раздетый, но совершенно не помнил, сам раздевался и переходил из кресла в кровать, или помогала Анжела. Но ее рядом не оказалось. Смысла ехать на работу уже не было. Обычно в это время я обедал, и отправлялся домой, готовиться к брифингу. Но узнать, как на работе дела все-таки требовалось, и я нашел на стуле повешенную и сложенную аккуратно свою одежду, достал телефон, и набрал номер Виктории.
- Владимир, как у вас дела? - Без предисловий, на беспокойной ноте, начала разговор Виктория, - тут Самойлов уже четыре раза интересовался где вы, и как вы. Чтобы Самойлов кем-то из нас раньше интересовался, такого никогда не было. Я у него пыталась узнать, что произошло, и может что передать, но он молчит.
- Передай ему, что я все это время спал дома, и у меня все нормально. Этого ему хватит.
- Хорошо, сейчас же передам. У нас здесь тоже все нормально. Я подготовила тут для него список из двадцати компаний, но хотела сначала с вами его согласовать. Если завтра, то, наверное, ничего?
- Можешь отдавать сегодня, считай, что согласовано. – Отмахнулся я, теперь отчетливо понимая, как обстояли дела на самом деле с этими списками, и что холостыми патронами там и не пахло. Становилось ясно, что за каждым поданым нами с Викторией Самойлову адресом, текла кровь, много крови, и что мой дом, и мое состояние построено исключительно на человеческих жизнях, на крови, на целой реке, или даже море человеческой крови.
- Ладно, тогда сейчас же занесу ему список, а заодно скажу, что у вас все в порядке.
- Ну давай, - согласился я и разъединил связь.
В спальню вошла Анжела.
- Ну как ты сегодня, дорогой?
- Вроде, ничего.
- А ты ночью в кресле отключился, так мы тебя с нашей сиделкой еле до спальни дотащили. Оказывается, когда ты в полной отключке, такой тяжелый. Мы думали надорвемся, пока дотащим. Ты сам-то хоть что-нибудь помнишь?
Я отрицательно мотнул головой.
- А из-за чего вчера такой расстроенный пришел? Я раньше тебя таким никогда не видела. Что хоть произошло?
Я пожал плечами.
- Не помнишь? Ну и хорошо. Значит ничего серьезного, обычное нервное расстройство из-за перенапряжения на работе. Надо бы тебе отдохнуть. Куда-нибудь съездить. Расслабиться. Вот у меня дядя, так он знаешь как расслабляется? Он на охоту ездит. Настреляется там, где-то в лесу досыта, и домой приезжает счастливый такой, словно клад нашел. Хочешь, я его попрошу, чтобы он тебя пострелять взял?
Я отрицательно покрутил головой.
- А чего?
- Не хочу стрелять.
- Вот это правильно. Уважаю за это. Кстати, тут у одной нашей работницы горе большое сегодня, как раз из-за этой самой стрельбы. Представляешь, у нее сын охранником к одному олигарху устроился, а тот сегодня ночью напился, и у него белая горячка началась. У него целый арсенал оружия дома оказался. Так он пол ночи ходил по своему дому, стрелял по своим работникам. Заканчивались патроны, так он следующее оружие брал. Чего уж там ему мерещилось, не известно, но он перестрелял весь свой персонал, который находился в доме, а еще и всю охрану. Представляешь, не просто стрелял, а еще и каждого подходил добивал, чтобы уж наверняка. Затем поджег дом, собственноручно утопил в своем бассейне свою жену, и утопился сам. Так вот работница не переставая плачет, говорит, что сыну-то ее только двадцать лет исполнилось. Голубоглазый такой, всегда веселый, доброжелательный. Комара никогда не обидел, все отдаст, чтобы друзьям помочь, а надо же как судьба распорядилась.
- И что, он мертв?
- Да. Мертв. Этот сдвинувшийся олигарх в него целую кучу патронов в упор выпустил. Никаких шансов выжить у него не было. Белая горячка. Если решил утопиться, так топился бы в одиночку. Зачем столько людей с собой забирать? И куда Бог смотрит? Почему всякие негодяи живут себе, и живут, бед не знают, а невинные вот такие ребята не за что погибают?
- Бог?
- Да, Бог. Ведь бог распоряжается всем на земле.
- Распоряжается?
- Да, а ты будто не знал? Бог всем в мире распоряжается. Он позволяет рождаться людям, и он же их обратно к себе забирает.
- Думаешь?
- Володька, ты как маленький, что значит «думаешь»? Это всем известно!
- Что известно?
- Ну, Володь, известно, что есть Бог, что он всем распоряжается, что все в его власти.
- Все?
- Да. Без ведома Бога ничего в мире не происходит. Ты только подумаешь о чем-то, а Богу это уже известно.
- Только подумаю?
- Конечно. Даже еще ничего не скажешь, а он уже все твои мысли знает.
- Тогда почему он позволил убить невиновного?
- Вот и я не знаю, почему. Никто не знает, почему. Нам не дано понять поступков Бога. Мы по своим земным меркам все меряем, а Бог по вселенским. Икринке не дано понять мыслей лягушки. Так и тут. Если он кого-то забирает к себе, то это не значит, что человек в чем-то виноват. Это значит, что он уже готов.
- К чему готов?
- Готов к встрече с богом. Душа его готова к встрече с Богом. Дети маленькие умирают, они же совсем еще ни в чем не виноваты, и искать их вину бессмысленно. Но они умирают. Это значит, что душа их уже приготовилась к встрече с Богом, и попадет прямо в рай.
- Думаешь, попадет?
- Да, обязательно должна попасть.
- И душа того парня, сына нашей работницы, тоже попадет в рай?
- Володь, какой ты у меня наивный, ну конечно попадет.
- Может ей чем-то помочь?
- Работнице-то? Ну, если ты не против, то конечно помочь!
- Давай, только ты от себя ей поможешь?
- Ладно, Володь, а как ты планируешь, чтобы я ей помогла?
- Может денег дать?
- Точно! Правильно! Давай мы ей денег дадим! А сколько?
- Анжел, давай миллион дадим?
- Миллион? А не много? Хотя, чего я говорю. Помощь - дело Божье, миллион, так миллион. Кто сколько может. Трагедия-то вон какая. Никому не пожелаешь.
- А там это зачтется?
- Где?
- Ну, там, - поднял я к небу глаза.
- Чего? Миллион? Думаю, зачтется. Хотя батюшка один по телевизору говорил, что глупо молиться, и просить, чтобы Бог там какие-то заслуги не забыл, себе учел, в блокнот авторучкой записал, или денег у него просить. У бога просят, чтобы сил дал в трудностях, чтобы с пути не позволил сбиться. Вот ты сейчас дашь миллион, это ведь ты не Богу дашь. У бога и так весь мир его. Это ты свою душу чище делаешь. И вообще, в храм бы тебе сходить надо. Ты крещеный?
- Нет.
- Покреститься надо.
- Думаешь?
- Да, думаю.
- Зачем?
- Чтобы душой с Богом общаться. Как по-твоему, подсвечник в храме, он православный?
- Подсвечник?
- Да, подсвечник.
- Ну, наверно.
- Да, нет, конечно. Вот у нас в храме много таких подсвечников, которые для вида только туда ходят, крестятся всеми правильными способами, а у самих внутри никакой веры, только одно на уме: дай, дай, дай. Только Бог, не директор банка, он деньги не раздает. В храме душой с Богом общаются.
- Да нет, мне в храм нельзя.
- Почему?
- Я в Бога не верю, да и нагрешил я уже столько, что мне в храм никак нельзя.
- Володь, таким, как ты, как раз в храм и надо, чтобы покаяться в грехах своих. Признать их, и просить Бога, чтобы не позволил больше совершать новых плохих поступков. Ты же у меня знаешь какой хороший. Ты и Зло несовместимы.
- Еще как совместимы. Это и пугает. Есть такая пословица: «В тихом омуте черти водятся», так это про меня. А как не грешить, если к спине нож поставят?
- Володь, ну ты хандришь уже второй день. Какой нож?
- Да это так, в переносном смысле, гипотетически, образно, аллегория такая.
- Володь, хватит меня
С уважением, Пётр