секунды на болтовню, я достал из рабочего комбинезона Мусино кольцо и побежал вниз.
Из-под двери гримерной пробивался слабый свет.
Решив не стучать, я сделал глубокий вдох и кашлянул.
Никто не ответил. Я кашлянул еще.
Тишина.
Я потихоньку надавил на ручку и приоткрыл дверь.
В гримерной было убрано, но темновато.
Горела только маленькая лампочка над зеркалом.
Муся спала на кушетке, свернувшись калачиком. На ней было атласное платье на бретельках, а рядом стояли лаковые туфли. Платье было длинное, но очень открытое, и Мусина белая грудь почти вывалилась из корсажа.
Я осторожно приблизился и сел рядом, на пол.
В полной тишине я слышал слабое, но, очевидно, музыкальное и ритмичное Мусино посапывание.
Судя по всему, минут у меня оставалось совсем немного, не больше десяти. И другой возможности объясниться не ожидалось. Но я только смотрел на нее, почему-то не решаясь разбудить. Конечно, я продумал, что скажу, и десяти минут хватило бы. Хватило бы и пяти. Тем более, что я был почти уверен: она уже моя, много слов не понадобится.
Но разбудить ее я не мог.
Наконец, я приблизился и поцеловал Мусю в щеку.
Она чуть фыркнула, мотнула головой, но не проснулась.
Я повторил поцелуй – с тем же результатом.
“Все, целую в губы”, – решил я и тут же услышал шаги. Молниеносным прыжком я оказался у электрического шкафа, открыл его двери и закрыл их за собой.
В шкафу почему-то пахло то ли краской, то ли побелкой.
Дверь бесцеремонно распахнулась, и сразу включился свет.
– Встать, рохля! – услышал я голос Игоря. – Даю пять минут!
Я увидел, как он подошел к Мусе и наклонился.
– Ой, нет! Не трогайте меня! Не надо, пожалуйста! Я уже встаю, – лепетала Муся. – Не надо, Игорь!
– Ладно уже, усохни, кикимора. Недотрога еще мне нашлась. Рыло умой, и вперед! И не лыбься на публику, не пугай народ.
Муся быстро встала, умылась, стала поправлять прическу.
– Не старайся, головой дергать будешь – все растреплется, – Игорь открыл дверь. – Ну, давай уже, двигай костылями!
Муся послушно вышла, Игорь – за ней.
Он даже не выключил свет и не закрыл за собой дверь.
Я прождал полминуты, оставил свое укрытие и отправился наверх, за кулисы – слушать Мусю.
Несмотря на обещание мамаши, я не собирался претендовать на место в первом ряду. Тем более, в свое рабочее время.
По дороге встретился Григорич.
– Ну что, Жорка так и не появился?
Я только пожал плечами.
– Цыганская морда исчезла, как рубль, – резюмировал бригадир. – Игорь уверен, что это он его бумажник зацепил. Обещает, что из-под земли Жорку достанет, ну, и – соответственно. Говорит, у него там полторы тысячи баксов было, ну и документы. Поймает Жорку – убьет. Он уже, бля, и в милицию бумагу накатал. А где это ты вымазался?
Глянув в зеркало, я ужаснулся: весь белый, как пирог в пудре. Где вымазался? В шкафу, конечно.
Я любил стоять за кулисами. Любил наблюдать, как меняется выражение лица подвыпившего певца или потной балерины при пересечении – туда и обратно – условной черты, отделяющей видимую зрителю сцену от закулисного пространства, где уже можно стать собой, что-то глотнуть, вытереть пот или просто облегченно вздохнуть. Или – скривиться. Или – засмеяться.
Но выступление оркестра – это, конечно, совсем другое дело. Тут не бегают взад-вперед, и за тяжелой портьерой я был один. Мамаша и администрация сидели в первом ряду.
Коротко раскланявшись с залом, Муся повернулась к маленькому столику, раскрыла футляр, протянула руки к лежащей в нем скрипке и замерла.
Зал снова разразился аплодисментами, но быстро затих.
А Муся все стояла, касаясь пальцами инструмента.
– Мусенька! – услышал я из зала.
Муся, конечно, тоже услышала маму, нерешительно (так мне показалось) взяла скрипку и, чуть отвернувшись, стала водить по ней смычком. Потом повернулась и кивнула дирижеру.
Тот поднял руку, взмахнул, и оркестр заиграл: сначала – тихо, потом, постепенно – громче, громче. И вот подключилась Муся. Вернее, ворвалась – нервно и резко, быстро меняя плавную линию.
Я смотрел на нее и, слыша вылетавшие из-под ее рук звуки, сожалел, что не настолько разбираюсь в классической музыке, чтобы понять, борется ли Муся с этим летящим по залу потоком или тонет в нем.
Мне казалось, что она играет нормально, обычно.
Я почти не видел ее лица, но, всматриваясь в зал, заметил, что многие сидят, раскрыв рты.
Концерт длился долго, очень долго. Дирижер не опускал рук, и музыка все тянулась, и тянула за собой оркестрантов и моего ангела Мусю, а за ней – всех, сидевших в темном зале.
Почувствовав, наконец, приближение финального апофеоза, я обошел сцену и подошел туда, где уже топтался поджидавший Мусю народ: Игорь, замглавреж, еще кто-то.
Появились и мамаша с басом-администратором.
Муся долго раскланивалась, потом все же повернулась и пошла за кулисы, прямо на меня.
– Мусенька! – растопырила руки мамаша.
Решив, что другой возможности может и не быть, я выскочил из-за ее спины, обнял оторопевшую Мусю и поцеловал в щеку. Получилось вполне удачно.
– Ты – мой ангел. Я тебя люблю! – шепнул я ей на ухо и отошел, стараясь ни на кого не смотреть.
К моему удивлению, едва взглянув на меня и ловко миновав мамашу, Муся метнулась к Игорю. Только теперь я заметил, что драгоценный инструмент все еще в ее руках.
– Это не она! – крикнула Муся, поднимая скрипку. – Это не Гварнери!
Игорь только открыл рот.
– Это моя скрипка, а не Гварнери Пальцева! – повторила Муся. – В футляре лежала моя скрипка.
Все испуганно расступились. Игорь уставился на Мусю.
– Как? А где … Где же Гварнери?
– Не знаю. Наверно, она осталась в моем номере, в гостинице, в футляре от этой. Может быть, они перепутались … Я … Я не знаю. Я сегодня не играла.
Игорь молчал, но мне показалось, что я слышал, как скрипнули его зубы.
– А кто … Это вы с Обломом вчера складывали скрипки? – повернулся он ко мне.
– Скрипку в футляр положил Григорич. Я только помогал уложить футляр в чемодан.
– Так, отлично, – процедил Игорь. – А где … – но тут же осекся и повернулся к мамаше.
– А вы что-то помните? Кто складывал скрипки?
– Я … я не знаю. Боже, что это такое!? Как это могло случиться? Куда же она делась? – запричитала мамаша.
Игорь резко повернулся и побежал. Но тут же вернулся.
– Роман Александрович, и вы … как вас там … поехали со мной, быстро!
– Что? Куда вдруг ехать? – удивился бас.
– За скрипкой, в гостиницу. Вы мне там нужны.
– Но зачем?
– На всякий случай. Объясню по дороге. Это быстро, на машине – пять минут.
– Я … простите, но я, правда, не могу, – мямлил замглавреж. – Я должен быть в театре …
Я потихоньку приблизился к Мусе и успел шепнуть ей на ухо: “Не уезжай с ними. Постарайся остаться. Скажи, что устала”.
– Боже, Мусенька, как же это случилось? – завывала мамаша.
– Не знаю, мама. Наверно, скрипки и футляры перепутались. Эта – моя. Выходит, что Гварнери осталась в гостинице.
– Как – осталась?
– Не знаю, я их не открывала. Игорь наверно …
– Выходит, ты играла не на Гварнери? – сообразила мамаша. – А как же люди? Они ведь думают, что слышали Гварнери!
Но Игорь уже потянул ее за руку.
– Диана Борисовна, вам тоже придется проехаться со мной. Муся, а ты пока отдохни. Я за тобой вернусь.
– Чем же я могу помочь? Я же … – пыталась возразить мамаша. Но Игорь, не отпуская ее руки, быстро пошел по коридору. – Мусенька, мы скоро, – донеслось до нас.
Я понял, что это – мой шанс.
Кроме того, я понял кое-что еще.
Я поймал Мусин взгляд.
– Проводить тебя в гримерную?
Она молча кивнула.
Я взял ее за руку (в другой она все еще держала скрипку), и мы пошли, сопровождаемые любопытными взглядами.
В гримерной я выключил большой свет и, усадив Мусю на кушетку, сам сел на стул.
– Спасибо, – сказала Муся. – Вы один тут нормальный человек.
– А я думал, мы перешли на “ты”.
– Да. Да, конечно. Но зачем ты это сделал? – спросила она, глядя в сторону. – При всех. Зачем эта рисовка?
– Не рисовка. Я боялся, что ты сразу уедешь, и я не успею сказать … того, что сказал.
– Зачем? – повторила она. – Зачем эта реклама?
– Не реклама, – спокойно возразил я. – Просто я тебя люблю.
– Нет. Это – неправда, ты гонишь.
– Это правда.
– Не верю. Ты … ты же меня совсем не знаешь. Я некрасивая. Только не уговаривай меня, что это не так.
– Но это в самом деле не так. Не знаю, как тебе объяснить … Красота, как музыка. Все любят попсу и мало кто любит классику. Потому что ее нужно понимать.
Волнуясь, я встал и, сделав несколько шагов туда-сюда, сел рядом с Мусей и взял ее свободную от скрипки руку.
Она отвернулась, но руки не убрала.
– И ты ее понимаешь? – спросила она.
– Классику – не очень, а тебя – да. Мне так кажется.
– А, тебе кажется …
– Нет, я уверен. Между нами есть линия, мы с тобой связаны. Ты – мой ангел. Просто раньше я не знал, что ты есть.
– Ты смеешься. Никакой я не ангел, можешь не стараться. Ангелы кого-то охраняют, а я сама … ну, ты знаешь.
– А я однажды видел ангела, играющего на скрипке. Кажется, на какой-то фреске. Наверно, Микеланджело.
– Тоже – ангел.
Стало тихо.
– Скажи, а вчера ты притворилась, или это в самом деле был обморок?
Муся только пожала плечами.
Я чувствовал, как тикает время, и решил поменять тактику.
– Извини меня: все и так на тебя давят, а тут еще я.
Опять – тишина.
– Пожалуйста, не молчи, – сказал я и отпустил ее руку. – Если хочешь, я сейчас уйду, и – все.
– А чего хочешь ты? – спросила Муся.
– Только одного: чтобы ты от меня не отворачивалась.
Муся повернулась.
– И все?
– Почти.
Я не спеша приблизил к себе ее голову. Она не отстранилась, и только закрыла глаза. Я вдохнул поглубже и поцеловал ее в губы. Она ответила не сразу, ее губы и плечи были напряжены. Но скоро послышался мягкий, жалобный звук упавшей на пол скрипки, и я почувствовал на спине Мусины руки.
Мой ангел стал моим.
Впрочем, дверь гримерной была не заперта, и вообще, место было не подходящим, а время – слишком напряженным.
Скоро мы услышали шум многих ног, перекрываемый голосом мамаши: “Боже, что же будет? Они же отменят концерт!”
Мы с Мусей разбежались в разные углы, при этом я успел положить скрипку на стол и включить свет, а она – поправить свое концертное платье.
Первым в гримерную ворвался Игорь. Не обратив на нас внимания, он схватил со стола скрипку и тут же бросил ее обратно. (На этот раз звук инструмента был гораздо трагичнее.) Потом он легко перевернул кушетку, отодвинул стол, открыл тумбочку.
Запыхавшаяся мамаша бросилась обнимать Мусю.
– Доченька, она пропала! Футляр был пустой – ее нигде нет! Нам же теперь все отменят! Мусенька, что же нам делать?
Протиснувшийся следом Григорич тоже бросился на поиски.
– В шкафу своем посмотри! – подсказал Игорь.
Мы с Григоричем открыли дверцы электрического шкафа, сняли все щитки. Скрипки нигде не было.
– Провода сплел как в аптеке! – укоризненно шепнул Григорич.
– Игорь, неужели ничего нельзя сделать!? – взывала мамаша. – Мы же теперь пропали! Вы же бывший милиционер.
– Всем ребятам – пример, – не удержался я.
– Сделать можно, – прогудел Игорь. – Роман Александрович, зайдите внутрь и закройте дверь. Ничего, ничего, втяните живот. Значит, нас здесь шесть. Те же шесть человек, бывшие здесь вчера, когда скрипка еще была. Ее взял кто-то из нас, или тот молдаван,
