шли еще не просохшие слезы.
Она молчала, и я чувствовал, что обязан заполнить паузу.
– Наверно, это глупо звучит, но могу ли я как-то вам помочь?
Муся опустила глаза, и я испугался, что она снова заплачет.
– А вы кто? – спросила она.
– Лучано Паваротти.
Она чуть улыбнулась.
– А платка у вас нет?
– Извините, нет … Кажется, он остался в моем парадном фраке. Но тут есть умывальник.
– Ой, спасибо, я не заметила.
Она умылась, я подал ей полотенце. Надо было что-то сказать.
– Честно говоря, я никогда не встречался со знаменитостями.
– А я еще ни разу не встречалась с самим Лучано Паваротти, – опять улыбнулась она. – И никакая я не знаменитость, и не хочу ею быть. Я вообще больше играть не могу … Простите, это я так. Вам ведь это совсем не понятно и не нужно. А, правда, вы – кто?
– Я здесь электрик, – сказал я, с трудом удержавшись от желания похвастать своим недавним героическим прошлым.
– А я – мамино домашнее животное. Умею играть на скрипке. Из меня нужно сделать знаменитость, и тогда можно продавать. Чем больше знаменитости, тем дороже. – Муся замолчала и отвернулась.
– Но ваше имя напечатано на афише огромными буквами, – возразил я. – И я слышал, что раскуплено больше двухсот билетов. В нашем городе для концерта классики это, наверно, очень много.
– Да, конечно, я все это знаю. Но это – совсем не из-за меня. Это только из-за скрипки Гварнери. Даже, скорее, из-за рекламы. Я только победила в Харькове на конкурсе “Волшебный смычок”. То есть, как победила? Меня туда мама погнала. Она меня … ну, вы слышали. Почему мне там дали первое место – сама не знаю. Может быть, потому что мама как-то вышла на самого Пальцева. Она у меня пробивная. А тому надо было срочно сократить доходы. Он и сократил: купил на аукционе скрипку Гварнери – так совпало. И отправил меня с ней по Союзу, за все заплатил и дал рекламу. Это уже девятый город. А я …
Ее голос сорвался, рот искривился, из глаз потекли слезы.
– А я больше не могу! Не могу!! Я не могу играть насильно!! Вообще уже играть не могу. Музыка меня убивает, понимаете? Скрипка вытягивает из меня душу! Я ее боюсь, я от нее умираю! Вы извините меня, пожалуйста. Вы же меня совсем не знаете и наверно думаете, что я сумасшедшая?
– Нет, что вы! Я …
– И мама так думает. Она, конечно, меня любит … наверно … но она совершенно меня не чувствует, потому что все время продает. А я уже не могу играть, не могу! Я играю и чувствую, как душа из меня вылетает, или что-то там сгорает внутри … как это сказать … И становится пусто, будто ничего во мне нет! А иногда, наоборот: музыка меня заливает, я в ней тону. Особенно, когда с оркестром. И играю, только чтобы как-то выплыть. Я с ней борюсь, понимаете? Я со всеми борюсь: с мамой, со скрипкой … Я так больше не могу, я так не хочу!
Я протянул ей полотенце, но она не замечала.
– А что вы хотите?
– Не знаю … хочу уехать куда-нибудь, где не нужно играть. Просто исчезнуть … хотя бы на месяц.
Я осторожно промокнул ее слезы. Она не отвернулась, и я подумал, что могу завладеть ее сердцем. Правда, времени почти не оставалось. Тем более, если концерт отменят.
Но я решил попытаться.
Конечно, с такой примадонной, даже в лучшем случае, можно было рассчитывать не более чем на прощальный поцелуй, с последующей романтической перепиской и телефонными звонками. Но я действительно никогда не был знаком со знаменитостями, не переписывался с ними, и тем более – не целовался.
Вытирая Мусе лицо, я позволил себе коснуться ее щеки.
Она чуть вздрогнула, но тут же улыбнулась:
– Спасибо вам, электрик. Хотите, я буду называть вас Лучано? Вы, наверно, думаете, что я психованная, избалованная истеричка.
– Нет, я так не думаю. То есть я просто вижу, что это не так. По-моему, вы – ангел, – продолжил я, удивляясь собственной наглости. – Ангел, меня зовут Женя, и давай перейдем на “ты”.
– А меня – Муся. Но я такой же ангел, как вы – Паваротти.
– Но я не умею петь, как он. А ты умеешь играть на скрипке. Это как раз что-то ангельское.
– Или – сатанинское, как у Паганини.
– Нет, у тебя – ангельское. Жаль, что твой распорядитель унес черный чемодан, и я не могу услышать, как ты играешь.
– Кто – Игорь? Он не распорядитель, он – хранитель скрипки. Он был милиционером. Но он от Пальцева, и все его слушаются … И я – тоже. Да, наверно, вы правы, он у нас, как распорядитель … А для вас я, конечно, сыграю.
– “Для тебя”.
– Ой, да, простите! То есть, прости. Игорь унес скрипку Гварнери, а моя осталась у меня. Но она тоже итальянская.
Муся придвинула к себе огромную сумку с торчащим из нее черным футляром, вынула его, раскрыла и взяла скрипку.
– А у ангела душа не улетит? Я бы этого не пережил. Скрипачей много, а ангел – один, другого такого нет.
– Ничего подобного. Я без скрипки – просто ноль, меня без нее вообще нет, понимаете? Я только приложение к скрипке.
– Но я слышал … Игорь сказал, что, если ты не захочешь играть, концерт не состоится.
– А, притворство. Сколько раз уже было. Говорит одно, а потом подойдет, положит мне на плечо клешню, тяжелую такую, и … Деваться мне некуда. Ничего против них не могу.
– А может, тебе стоит упасть в обморок? – предложил я.
– В обморок? Но – как?
– Сыграть, притвориться. Притворство против притворства.
Муся с сомнением посмотрела на меня.
– А если они поймут, что тогда?
– Я думаю, сначала они испугаются. И отменят концерт. Главное, постарайся не улыбаться и продержись, сколько сможешь. Завтрашний концерт точно отменят, и у тебя будет передышка.
– Как же, жди, отменят они! Мамуля ни за что не согласится. Продано целых двести билетов! Для нее каждый концерт – ступенька к конкурсу Чайковского – она им бредит. Тюти-мути, Мусенька-Пусенька – марш на сцену! Это твое будущее, доченька!
Дверь распахнулась, в комнату ворвались Григорич и Жора.
– Женька, ты … А, извиняюсь. Мне нужна большая крестовая.
– Григорич, я все сделал.
– Молодец! Не перестарался? Смотри мне! Ладно, давай, бля, инструменты и приходи в полпервого в буфет. Хороший парень, – кивнул он Мусе на меня. – А ты, девочка, из филармонии?
– Я из Москвы.
– Вот как? Я тоже. Играешь на скрипке? Можно послушать?
– Конечно, можно, останьтесь! – почему-то обрадовалась Муся. – Сядьте здесь.
Григорич послушно присел на край кушетки, всем своим видом изображая заинтересованность. Жора забился в угол.
Муся сняла с пальца кольцо, взяла скрипку, прижала ее к плечу, несколько раз провела смычком по струнам и заиграла.
Она играла что-то очень знакомое, какой-то популярный классический фрагмент – наверно, специально для нас.
Но я никак не мог вспомнить его название.
Вдруг послышался шум, в комнату с криком ворвалась мамаша. За ней протиснулся бас. Огромному Игорю опять не хватило места, и он остался на пороге.
– Мусенька, моя же ты золотая!! Я же первая тебя услышала! Что же еще маме нужно – только, чтобы дочка взяла скрипку!
– И – какую скрипку! – подал голос Игорь.
– На улице – дождь, буфет закрыт, главный еще не пришел – нам же некуда было деваться, – тараторила счастливая мамаша. – Ну, и сидим мы в холле, сидим, и вдруг я слышу: ты играешь! Через бетон тебя услышала. Я тебя на другом конце света услышу!
– У света нет концов, – уточнил я.
Мамаша удивленно повернулась.
– Извините, Диана Борисовна, это я попросил Мусю сыграть.
– Да, мама, я играла для него, – подтвердила Муся.
– А вы кто? – мамаша удивленно смотрела на меня.
– Его зовут Лучано, – сказала Муся.
– Это наш сантехник, – буркнул бас.
– Мы – электрики, – поправил его Григорич.
Но мамаша уже бросилась ко мне на шею.
– Дорогой ты мой! Как я тебе благодарна! Завтра, на концерте, будешь сидеть в первом ряду, и поедешь с нами в Запорожье! Какой милый мальчик! И какое же красивое имя – Лучано!
– Имя как имя, – скромно промямлил я.
– Боже, какая же я счастливая! – не унималась мамаша. – Муся, доченька моя! Не хотела тебе говорить, но теперь, когда ты держишь скрипку … Нам же назначена сессия в Останкино, сразу после Запорожья, четыре дня, с шестого по девятое, в третьем павильоне, и не с кем-нибудь там, а с оркестром Гостелерадио! Правда, со вторым составом, но это нигде не объявят – я узнавала! Запись пойдет по первой программе! Какой же Пальцев молодец! Значит, следующий конкурс Чайковского теперь у нас в кармане! Теперь ты понимаешь, что бы было, если бы мы здесь отменили!
Мне показалось, что Муся побледнела еще больше.
Она молчала, и то опускала глаза, то смотрела на меня.
– Отлично! – сказал Игорь. – А теперь послушаем Гварнери.
– Да, конечно! – обрадовалась мамаша. – Доставай!
– Ой, не надо, мама! Я больше не хочу! – заскулила Муся.
– Доченька, дорогая, ну что же тебе стоит? – взвыла мамаша.
– Мы все тебя просим, – надавил Игорь.
– В самом деле, только по короткому фрагментику на каждой скрипке, – неожиданно подключился бас. – Только по паре минут.
Мамаша подвывала, к ней присоединились все, даже Григорич, а Игорь уже положил на стол черный, чуть удлиненный чемодан.
Муся смотрела на меня. Сколько мольбы и страдания было в этом взгляде! Но что я мог сделать? Только позорно молчать.
Мамаша почти оттолкнула Игоря и стала возиться с замком.
– Значит, три – ноль – три …
– Диана Борисовна, я же просил: не называйте цифры вслух, – остановил ее Игорь. – Мне теперь снова придется менять код. Дайте, лучше я открою, а то у вас опять заклинит.
– Не надо, я уже открыла.
В синих атласных внутренностях чемодана было выдавлено место для матового серого футляра, из которого мамаша благоговейно извлекла драгоценный инструмент.
– Смотри, какое чудо, – сказала она, показывая мне скрипку.
Не слишком разбираясь в предмете, я, конечно, выразил свое восхищение. Сидевший рядом Григорич издал уважительное “Бля!”
На вид скрипка была обычной, бежевого цвета, только на торце красовались трилистник и два потертых вензеля.
– Ей триста сорок лет. Да, Мусенька? – продолжала мамаша.
– И смычку? – поинтересовался я, не спрашивая о цене.
– Нет, этот смычек японский, из вишни. Но главное: скрипка! Столько лет, а звучит лучше любой современной.
– Вот и проверим! – объявил Игорь. – То есть, устроим экзамен! Роман Александрович, вы у тут нас самая большая знаменитость?
– Да все в прошлом, – смутился бас. – Лет еще десять назад … Но было бы интересно.
– Отлично! Вот мы сейчас и проверим! Вы отвернитесь, Муся сыграет на каждой скрипке, а вы угадаете, где какая. Согласны?
– Ой, как здорово! – обрадовалась мамаша.
Бас, улыбаясь, отвернулся, Муся обреченно вздохнула, взяла одну из скрипок, приложила к плечу и заиграла.
Мне показалось, что она играла спокойно, ни с кем не боролась – душа моего ангела никуда не улетала.
Когда она закончила, все зааплодировали, даже молчаливый Жора за моей спиной.
– Минуту, не поворачивайтесь! – командовал Игорь. – Муся, положи скрипку. Так, отлично, теперь бери другую …
В этот момент погас свет.
– … мать! – ругнулся Игорь. – Что такое? Кто здесь электрик?
Я кинулся к электрическому шкафу и наткнулся на уже сидевшего возле него Григорича.
– Ничего не трогай! – шепнул он мне. – Там, наверно, короткое. Я за фонариком сбегаю.
– Вы сидите, я сбегаю быстрей!
– Нет, это ты сиди здесь и к шкафу никого не подпускай. Подвинься, бля, дай пройду.
Григорич поднялся, но, очевидно, споткнувшись, упал.
Муся вскрикнула.
–
