СНЫ КОМАНДОРА

непозволительный акт.
«Один из японцев поднялся наверх и спросил, можно ли посетить корабль. После утвердительного ответа на палубу поднялись около 30 человек. У некоторых из них было по два меча, у многих по одному, были люди и совсем без мечей. Эти люди заняли всю палубу. После этого на палубу поднялся старик – должно быть, главный начальник японцев. Должно быть, старый банжос – ревизор губернатора (а может быть, и сам губернатор incognito)», – оставил запись о своих впечатлениях от первой встречи с японцами Герман Левенштерн.
Посол Николай Резанов, облачившись в свой мундир камергера с золотым камергерским ключом*, при ленте и орденах, Мальтийском кресте ордена масонов выглядел вполне убедительно. Он, окруженный офицерами, так же при парадном убранстве и строгих на выправку солдатах, предъявил послание императора Александра к императору Японии,  потребовал сопроводить его на берег и дать возможность продолжить посольскую миссию, а именно потребовал аудиенции с императором Японии для вручения письма и подарков от императора России.
* Ключ камергера, который вручают при присвоении титула. Носится на цепочке на мундире.

На аргументы сановника, что запрещено иностранным судам входить в бухту у японских берегов, Резанов напомнил ему о разрешении японского правительства одному российскому кораблю раз в год заходить в порт Нагасаки, и предъявил рескрипт выданный Адаму Лаксману императором Японии. Банжос недоуменно смотрел на предъявленный документ и был обескуражен как наличием какого-либо документа, так и настойчивостью русских и сбитый с толку пообещал выяснить у губернатора, действительно ли в настоящий момент подобное разрешение.
После этого от представителей японских властей последовали многочисленные вопросы о цели прибытия, дате отправления из России и еще множество вопросов, которые тщательно записывались офицерами, сопровождавшими банжосов.
Наконец дали разрешение зайти на рейд бухты, но встать позволили только в почтительном отдалении, практически в открытом море и до дальнейших распоряжений в бухту заходить строго запретили.
На следующий день прибыла новая, ещё более многочисленная комиссия японцев, с которыми прибыли и голландцы. Голландцы торговали я Японией в знак особого расположения, а их миссия ютилась на выделенном хозяевами островке, огороженного высоким забором из бамбука.
Японцы поднялись на корабль и потребовали сразу сдать порох и всё оружие, включая ружья и пушки. Обескураженный предложением Крузенштерн, согласившись, что порох можно сдать на время стоянки в порту, попросил хотя бы пушки и ружья оставить на месте, так как без пороха стрелять из них становилось невозможно.
Японцы пошли совещаться.
После сурового распоряжения о сдаче пороха Крузенштерна и Резанова вновь стали испытывать вопросами, причем вопросы задавались те же, что и накануне в первый день прибытия в порт. Все ответы внимательно выслушивали и вновь аккуратно документировались сразу несколькими писарями.
Через некоторое время с лодок на корабль поднялись голландцы. Среди них были резидент Дуф, капитаны Мускетир и Бельмер, путешественник барон Папст. Пришлось наблюдать, как японцы заставляют унижаться голландцев, при которых те могли находиться, только склонив голову в поклоне и опустив руки по швам. При этом японские господа сидели вальяжно по-турецки на диване, а переводчики и голландцы стояли в строгом почтительном поклоне перед ними. Зрелище было и забавным, и удручающим.
Так описывает встречу российской миссии в Нагасаки Герман Левернштерн:
«Наконец японцы с многочисленными церемониями и поклонами поднялись на корабль. С поклонами же они пошли в каюту нашего посланника. Там было задано много вопросов через голландского переводчика. Первым требованием было не стрелять без их разрешения. Затем послали за голландцами, находившимися в лодке, украшенной голландским флагом.
Наконец голландцы прибыли на корабль. В правом углу каюты они склонились перед японцами. Пока старик через переводчика говорил с голландцами, они стояли перед ним в правом углу навытяжку. Японский же переводчик пытался объяснить Крузенштерну, что тот также должен преклониться перед японцами, как голландцы. Не хватало только того, чтобы переводчик схватил Крузенштерна за спину и нагнул ему голову»

В результате препирательств между прибывшими на корабль чиновниками и российскими офицерами японцы забрали весь порох с корабля, который заставили моряков перегрузить на японские лодки, но оставили на корабле пушки, ружья и разрешили офицерам и послу Резанову оставить при себе шпаги.
По всему было видно, что этот великодушный шаг японцам дался нелегко.
На просьбу посла Резанова оставить при нём ещё и вооруженную охрану, положенную по статусу как посланнику Российского Императора, высокомерный бонжос, скривив недовольно широкое лицо, ответил достаточно грубо, указав на вопиющую недопустимость этого.
В ответ на вопрос японского высокого банжоса, готов ли российский посол следовать японским обычаям, подобно тому, как это делает голландская миссия, которых они почитают как друзей, Резанов, наглядевшись на обращение японцев с голландцами, ответил вдруг достаточно резко:
«Нет, ибо почитаю слишком японскую нацию, чтобы начинать нам дело безделицами, а обыкновения ваши, ежели они издревле с голландцами состоялись, ни мало для меня не удивительны, но у нас они другие, и при том они также непоколебимо сохраняются».
Ответ посла явно разочаровал японского вельможу и он, тщательно запротоколировав с помощью переводчиков ответ Резанова,  отправился назад.
Следует отметить, что посол Резанов полностью проигнорировал подробные инструкции, которые уму были даны министерством иностранных дел о правилах, форме и этикете ведения переговоров с японской стороной, которая очень склонна почитать особый такт и ритуал переговоров, а также лесть вместо колкостей. В данный момент следовало, конечно, поступить хитрее, показать смирение. Но посланник не на шутку вдруг пропитался духом высокомерия, напрочь забыв всяческую дипломатию.
Только после того, как российский корабль был обезоружен, после затягивания времени, бесконечных согласований правил пребывания русских в Нагасаки, «Надежде» дали возможность войти в бухту и встать вдали от берега под охраной многочисленных лодок на якоря.
Потянулись дни томительного ожидания разрешения сойти на берег. Всё это время к российскому кораблю приплывали многочисленные зеваки, среди которых были женщины и дети,  чтобы рассматривать диковинку ‒ корабль и моряков из далекой страны.
Как отмечают очевидцы тех событий, камергер Резанов совершал всё новые и новые оплошности перед японцами, недопустимые для статуса государственного посланника.
Он горячится при разговоре с японскими сановниками, демонстрируя нежелание следовать традициям при переговорах, вступал в необоснованную, пустяшную полемику, кричал при японцах на подчиненных, унижал их, порой едва только дело не доходило до рукоприкладства.
При японских сановниках камергер Резанов обычно бывал строго одет, но в отсутствие на корабле японцев, ходил по палубе как обычно и было неряшливо одетым в нижнем белье или в халате, под которым у него часто ничего не было одето. Ветер шевелил, раздувал халат резкими порывами, и порой открывались забавные для всех присутствующих виды. Японцы, подплывающие посмотреть на русский корабль, среди которых конечно было полно осведомителей, хохотали при виде посла, в столь неприглядном виде он представал перед ними. Японцы всегда настолько строги в этикете, что нарушение его норм считают оскорблением, а поездки к российскому кораблю воспринимали как выход в театр, где они могли видеть публичную демонстрацию неподобающего поведения. Посланник же у них прослыл главным героем бесплатного представления.
Но Резанов оставался непреклонен в своих пристрастиях, а замечаний ему делать никто не решался, в основном из недружественных соображений. При этом посол, как следует из записей Германа Левенштерна, сам отзывался при этом о японцах уничижительно:
«Сословие знатных японцев более культурно, чем считает Резанов. К сожалению, наш посол говорит о японцах как о полудикарях».
«У Резанова для всех подарков одна оценка на языке: «Это сделано в России». На ящике, из которого вынули золотого слона, стояло: «Lоndоn». Переводчики, стоявшие рядом, увидели это и спросили, для чего такая надпись. Резанов сказал: «На вещах, изготовленных в Петербурге, пишут «Lоndоn», и наоборот, так поступают во всей Европе. Резанов находит удовольствие в том, что он выставляет японцев в смешном свете и глумится над ними. Он и не подозревает, что собственно сам и является посмешищем».

При этом камергер продолжал гнуть свою линию в поведении, демонстрируя высокомерие и отклоняя предлагаемые ему правила и традиции японских переговоров,  показывая на публике свою неряшливость и неуважение распущенным внешним видом. При каждой новой встрече с японцами Резанов требует непременно ехать в столицу к императору для личного разговора, стращая японцев гневом их монарха за недопустимое с посольством обращение. При этом горячится и старается казаться очень строгим.
На японцев это не действовало. Внимательно слушая посла, бонжос кривил рот, и высокомерно задрав подбородок, резко отвечал. Без перевода было ясно, что значили его слова.
Только через месяц японцы дали разрешение подойти российскому судну ближе к берегу и встать на якорную стоянку, что и было исполнено командой «Надежды» верпованием. Японцы внимательно контролировали процесс, отслеживали каждый маневр судна, следуя на лодках шаг за шагом за российскими моряками, изучая внимательно приёмы управления судном.
А посол Резанов продолжал терять лицо перед японцами.
Главной добродетелью знатного японца считается терпение и спокойствие. Если человек гневается, кричит, ругается,  − то он, по мнению японцев, теряет лицо, что расценивается как потеря достоинства. Такой человек уже оказывается недостоин уважения истинного японца.
Вильгельм Тилезиус*, – хороший художник, нарисовал на досуге открывающийся с «Надежды» вид на берег. На рисунок попал Крысий остров (Носуми-сима) и остров Папенберг (Такабока-сима). Рисунок показали японцам из свиты, самому банжосу и он всем очень понравился. Японцы одобрительно кивали, улыбались, и было заметно, что очень довольны рисунком, ожидая, что он будет им подарен.
*Вильгельм Готтлиб Тилезиус фон Тиленау – естествоиспытатель и врач, художник-иллюстратор и гравёр. Член Петербургской академии наук.

Резанов, придя в кают-компанию, отметив одобрение японцев рисунка и, видимо приревновав Тилезиуса к японскому восхищению, вместо того, чтобы дипломатично и любезно предложить рисунок в качестве подарка бонжосу, устроил тут же безобразный разнос Телезиусу за его, прямо скажем замечательную, инициативу.
Долго не успокаиваясь, посол обозвал Вильгельма всячески, стал пугать увольнением и, в конце концов, потребовал охрану, что бы отправить обескураженного бедолагу под арест.
Охрана на этот нелепый