СНЫ КОМАНДОРА

который тоже отправляется в Японию на «Надежде» с солдатами и барабанщиком для придания более высокого статуса посольства.
Камергер Резанов, после разбирательства, явно повеселел и щедро позвал всех к себе на обед, предлагая закрепить мир добрым застольем. Но офицеры по одному высказались, что им не досуг обедать у камергера и, извинившись, отправились на корабль.
Но Иван Федорович Крузенштерн снова всё же поехал на берег к Кошелеву и Резанову, чтобы проследить за правильностью исполнения условий заключенного соглашения.
Крузенштерн не стал настаивать на письменном соглашении сторон, проявив свойственное ему великодушие. Он полагал, что уже достаточно было сказано и было видно, что камергер понял абсурдность претензий, которые после острого спора стали выглядеть достаточно вздорными и беспочвенными.
В результате конфликта, могло свершиться так, что прибыв в Петропавловск и Крузенштерн, и все его офицеры с двух кораблей покинули бы их, отправившись назад сухопутными путниками, поскольку камергер обвинил Крузенштерна в нарушении субординации, неподчинению человеку, которому поручена руководящая миссия Императором Александром I.  Резанов грозил Крузенштерну арестом, кандалами и чуть ли не эшафотом.
И здесь нужно отдать должное Крузенштерну, который проявил себя дипломатом: предложил принять оружие в знак покорности и сложить с себя полномочия командора кругосветного плаванья, понимая, что это сразу отрезвит камергера.
Иван Федорович Крузенштерн так писал об этом в прошении в торговую компанию: ….«ежели бы угодно было Главному Правлению лишить меня команды всей Експедиции, то… быв подчинен Резанову, полезным быть не могу, бесполезным быть не хочу».
В другом письме Крузенштерн так описывает конфликт: «Его превосходительство господин Резанов в присутствии Областного коменданта и более 10-ти офицеров назвал меня бунтовщиком, разбойником, казнь определил мне на ешафоте, другим угрожал вечною ссылкою в Камчатку. Признаюсь, я боялся. Как бы Государь не был справедлив, но будучи от него в 13 000-х верстах, — всего от г. Резанова ожидать мог, ежели бы и Областной Командир взял сторону его. Но нет, сие не есть правило честнаго Кошелева, он не брал ни которую… После вышеупомянутых ругательств, которые повторить даже больно, отдавал я ему шпагу. Господин Резанов не принял ее. Я просил, чтобы сковать меня в железы и как он говорит, „яко криминального преступника" отослать для суда в С.-Петербург… .. Я письменно представлял ему, что уже такого рода люди, как назвал он меня, — государевым кораблем командовать не могут. Он ничего слышать не хотел… но когда и Областной комендант пред ставил ему, что мое требование справедливо, и что я должен быть сменен, тогда переменилась сцена. Он пожелал со мной мириться и идти в Японию…Сначала с презрением отвергнул я предложение его; но, сообразив обстоятельства, согласился… Экспедиция сия есть первое предприятие сего рода Россиян; должна-ли бы она рушиться от несогласия двух частных лиц?.. Пусть виноват кто бы такой из нас не был, но вина обратилась бы на лицо всей России. И так, имев сии побудительные причины, и имея свидетелем ко всему произошедшему его превосходительства Павла Ивановича (Кошелева), хотя против чувств моих, согласился помириться; но с тем, чтоб он при всех просил у меня прощения, чтоб в оправдание мое испросил у Государя прощение, что обнес меня невинно.
Я должен был требовать сего, ибо обида сия касалась не до одного меня, а пала на лицо всех офицеров и к безчестию флага, под которым имеем честь служить. Резанов был на все согласен, даже просил меня написать все, что только мне угодно: он все подпишет. Конечно, он знал сердце мое, он знал, что я не возьму того письменно, в чем он клялся в присутствии многих своей честью. На сих условиях я помирился…».
«…Пусть иcследовают наше дело по собственным доносам Его Превосходительства, которые, я уповаю, подобны его словам и приводят, конечно, всякого в ужас, но не думаю по одним поношениям, без всякого оправдания осудили меня, почему и не мучусь будущим, ибо уверен в правосудии законов моего отечества, хотя публичный суд для меня имеет нечто страшное, но вижу, что сие для оправдания моего необходимо. Мог ли я при отправлении своем из России ожидать, что по возвращении буду судим «яко криминальный преступник?»

Вот так переживал случившееся с ним морской офицер Иван Крузенштерн, совершенно не сведущий в интригах, а свято и доблестно исполнявший возложенный судьбой многотрудный подвиг кругосветного плавания.
Любопытно, что в рапорте от 16 августа Александру I, приведенного выше, Николай Резанов не словом не упомянул о  попытке арестовать и отстранить Ивана Крузенштерна, а напротив, отзывается о нем как об опытном и хорошо знающем дело капитане, стараясь скрыть конфликт.
В рапорте императору камергер Резанов пишет о планах посольской миссии, и об изменении её состава. Пространно излагает свои намерения по посещению Русской Америки и подробно описывает свой обратный путь в Россию через Камчатку сухопутным маршрутом для изучения богатой природы и жителей полуострова.
Николай Резанов описывает Малкинские термальные источники, которые он приказал теперь именовать Александровскими в честь Его Императорского Величества, и другие природные щедроты камчатского края, излагает целесообразность переноса столичной резиденции камчатского коменданта в Петропавловскую гавань.
В своих же записках камергер, стараясь показать себя в более выгодном свете, пишет, что великодушно простил офицеров и Крузенштерна только после того, как те дружно пришли к нему при парадной форме и искренне извинялись перед ним.
Но в записках других участников конфликта ход событий описывается иначе.
Ситуация складывалась так, что если бы камергер Резанов не сгладил развязанный  им конфликт, а обиженный отправился в Петербург искать защиты в столице, отказавшись от посольства в Японию, то предстал бы перед императором не выполнившим и доли возложенных на него поручений.
Что же касательно позиции Крузенштерна, то при поддержке генерала Кошелева, он бы вероятно продолжил плавание. Ведь для этого у него были все основания и воля исполнить порученное.
В такой ситуации камергеру Резанову ничего не оставалось, как спешно мириться с Иваном Крузенштерном, забыв на время о своих претензиях на необоснованное лидерство и славу.
Как засвидетельствовал Герман Левенштерн, именно коменданту Камчатки все были обязаны исправлением скандальной ситуации, что особо подчеркивал Иван Федорович Крузенштерн:
«У Крузенштерна была идея поместить портрет Кошелева перед своими письмами, если их разрешат ему издать. Потому что без Кошелева ничего не вышло бы с поездкой в Японию. Наше путешествие закончилось бы с прибытием на Камчатку».
Стоит и нам поблагодарить Павла Ивановича Кошелева за то, что смог он, разумно разрешив конфликт, оставить возможность для завершения первого кругосветного плавания российских моряков.

26. ГРАФ ФЁДОР ТОЛСТОЙ

Граф Фёдор Толстой в плавании неожиданно сдружился с Кабри.  Француз, праздно  шатающийся по  палубе и граф, также изнывающий от безделья, сошлись коротко, бражничали и порой засиживались без ограничений и часами говорили по-французски, вспоминали милую Родину Кабри – Францию.  Нашлись общие темы для разговора и граф увлечённо взялся учить француза русскому языку, по обыкновению подшучивая и посмеиваясь над наивным страдальцем, отправляя его то к коку на камбуз за «затрещиной», то к помощнику капитана «дать квасу пенного, чтобы морда была ох..нная». Француз, не владея тонкостями «скверного», как он говорил, делано морщась, языка, поначалу безоговорочно веря графу, шёл не задумываясь и коверкая слова, передавал просьбу. В ответ, получив, под хохот присутствующих, затрещину от кока, пучил глаза от обиды и даже плакал, но скоро понял суть игры и, наблюдая, как это веселит команду, сам стал участником забавы, с удовольствием выговаривая сложные, редкостные, а часто матерные слова, сам хохотал вместе с моряками.
По прибытию на Камчатку, когда казалось, начинается то основное дело, ради которого и была направлена посольская миссия, Резанов в резкой форме объявил графу Толстому, что выводит его из состава миссии и отстраняет от поездки в Японию за его непозволительные на службе шалости.
– Вы, граф, недопустимо вели себя в плавании! Ваши шутки, поведение за пределом добропорядочности! Вы рассорили меня с капитаном и командой! Я Вас отстраняю от посольства, о чём доложил уже Императору в своём докладе! – гневно выговаривал Фёдору Ивановичу Резанов, досадливо притоптывая ногой пол в каюте, куда пригласил графа для разговора.
– Позвольте, камергер! Я не ангел конечно и за это плачу тем, что вынужден терпеть Ваше общество столь долго, но обвинять меня в том, что занимался интригами, ссорил Вас с Крузенштерном и командой, не достойно! Это ложь! Не Вы ли интриговали в Бразилии и меня этим увлечь пытались!? – возмутился граф Толстой, но помня, что Крузенштерном наложен жёсткий запрет на дуэли, только сжимал губы, сверкал своими темными глазами, а закончив разговор, с досадой ударив ладонью в косяк двери, вышел вон.
После исключения из посольства граф Толстой в сопровождении  Кабри по прибытии в Петропавловск, переселился на берег и занял комнатку в домишке рядом с трактиром. Комнату оплатили из полученных за пребывание в посольстве денег и сразу загуляли, отъедаясь камчатской рыбой – чавычей, кижучем, селедкой. Хлеба недоставало, но в изобилии была  красная солёная икра и мочёная в берестяных туесах брусника.
В один из дней, когда утреннее невесёлое похмелье сменилось весёленьким опьянением, в комнату к опальному графу заглянул Фёдор Шемелин. Приказчик компании был совершенно раздосадован после встречи офицеров с Резановым, когда камергер прилюдно обидел, оскорбив его. Шемелин поведал о встрече камергера с офицерами и о примирении Крузенштерна и офицеров команды «Надежды» с посланником императора.
– А вот Головачёва камергер выставил как предателя! Чуть ли не заявил, что Пётр был с ним заодно! Это ли не подлость?! – закончил свой рассказ Шемелин, в сердцах выпив полстакана водки и сморщившись, заел спиртное ложкой икры.
– Вот, каналья! – в сердцах выкрикнул граф, вспомнив обидные слова камергера в его адрес и решение отчислить его из посольской миссии.
– Я его проучу, этого прохвоста, выскочку! – продолжил граф Толстой и, нацепив на портупею шпагу, вышел вон и решительно направился к дому камергера. Кабри и Шемелин направились следом, понимая, что Фёдор Иванович не в себе и может натворить беды.
Граф Толстой вошёл в дом без стука, резко отворив  дверь. Камергер, сидевший за столом и занятый составлением очередного письма в Петербург, вскинул голову, а увидев графа, вскочил со стула и вышел ему навстречу.
– Вы, камергер, подлец! Я Вас презираю за ваши подлости! Извольте  принять вызов! Я хочу драться с Вами! Выбор оружия за Вами, – извольте выбрать шпагу или пистолеты?! – вытаращив свои круглые чёрные глаза, кричал граф Толстой, готовый кинуться на Резанова.
– Как Вы смеете, граф,