Восемьдесят тысяч мыслей за один день вокруг, да около плиты

приветливого – высидели! На освободившееся за столом место пришли второй механик и матрос, что таскал с утра кашу на мостик старшему помощнику (как говорил знающий Саня, они были дальними родственниками, и старпом парня сюда и подтянул). Парень, впрочем, тихий и всегда Ячменеву благодарный. И второй механик Николай был безусловным союзником Андреевича. Это он приволок сюда первого незадачливого повара: «Может, кэп из-за того и взъерепенился, что я через голову его действовал». А поваренок был знакомым его хорошим, и Коля, получалось теперь, здорово парня подвел, ведь обещал жизнь на судне безоблачную – будет тот кататься, как сыр в масле.

Ан, не вышло! Сразу наперекос пошло. Парняга проспал первый завтрак («Ну, так мы пятнадцать часов в дороге были!»), и хоть моряки сами все на столы организовали, боцман проснувшемуся в сладкой неге, как обычно к обеду, капитану добросовестно доложил – застучал.

А тут еще болезнь морская! «Мы есть приходим, - рассказывал Ячменеву сердобольный Саня, - а он на палубе сидит – ведро помойное обнимает!.. Ладно – дали ему таблеток. Но, а кэп все равно списал – через боцмана, понятно… А пацан аж плакал, когда уезжал: «Я с работы в ресторане уволился, кредит взял – думал, сейчас заработаю!». А ему, видишь, даже шанса не дали».

- И сказал о том, что списан повар, всем только накануне, вечером, - особенно негодовал Николай. – Тихушник!

Но, на то капитан по случаю дал Андреевичу вполне простое объяснение:

- Заранее не говорили, потому что опасались, что он нас потравит!

Услыхавший то Саня по уходу капитана блеснул Ячменеву горячим восточным взором:

- Вот люди, да! Сначала гнобят, а потом боятся, что отравят!

По вполне понятным причинам, Николай никогда не хвалил Алексея Андреевича, но благодарил исправно, и никоей опасности от этого сильного и – безошибочно угадывалось – доброго человека новому повару не было. Только что, масло сливочное Коля ел с хлебом каждый раз – и за обедом, и за ужином, но, исправно пополнял масленку с этого стола Ячменев: для своих нетрудно.

Последним к обеду, как всегда, пришел по окончание своей вахты в рулевой рубке старпом. Но, с этим вообще никогда никаких вопросов не было – эх, кабы все такие едоки были!

Закончен, смело можно было сказать, обед.

Лихо Андреевич отстрелялся!

И удивительное, но и привычное дело: как только сошла на нет тревога и напряженность обеда, сразу навалилась усталость и сонливость. В сон потянуло так, что захотелось бросить все – и полную мойку посуды, и плиту с опустевшим противнем и кастрюлей, неубранные в салоне столы, и пойти завалиться спать. «Рубило» так сильно еще и потому, что за переживаниями обеденными Ячменев безотчетно приложился, наконец, к еде, да приложился основательно: к каше своей замечательной троекратно, а и котлетку лишнюю по ходу пьесы «затрепал». Вспомнились тут и слова Марины: «Ты видел хоть одну кошку, или собаку, чтобы поела, а потом принялась бегать и прыгать?.. Вот-вот – и человеку после еды прилечь надо».

Да – кошку, или собаку… Алексей Андреевич вдруг загрустил от одного воспоминания.  Волна куража хоть и нахлестывала мощно и весело на валуны существующей реальности, но все же откатывалась обратно, не в силах эту суровую  поколебать. И встал теперь перед глазами коричневый, в свете уличных фонарей, ноябрьский вечер позапрошлой осени. Стояли на остановке люди, время от времени скрываясь под ее навес от принимавшейся сеять с неба мелкой мрази. Ячменев стоял чуть поодаль – тесниться ему не хотелось. Ехал от тещи домой. Ванную он старикам новым кафелем выкладывал.

А автобус все не шел на временно организованное теперь здесь кольцо: мост, что начинался в пятидесяти метрах, ремонтировали к предстоящему чемпионату мира по футболу. По сему поводу, и остановка была поставлена новая, модерновая, с покатой прозрачной крышей, и такими прозрачными боками. Ее даже не успели расписать граффити, но вандалы уже исправно проломили  одну боковину. Деревянную, окрашенную в темно-коричневый цвет скамейку во всю длину облюбовала кошка с потешной круглой мордочкой и полосатым - серым чуть не до зеленого – окрасом. Малахит под слоем пыли – вот был ее цвет. Была кошка бойкой, но на подвальную все же не походила – достаточно упитанна и чиста. Скорее всего, просто выходила на вольные хлеба – поклянчить что-то у ждущих на остановке автобуса людей, а если повезет, и раскрутить кого-то сердобольного на пакетик кошачьего корма из зоомагазина, что находился на углу дома – через тротуар только и перейти, не полениться.

Ячменев видел кошку, приезжая ближе к полудню, почти всегда она провожала его, вместе с другими пассажирами, темными вечерами. Подкармливал постоянно.

И сейчас кошка, сбежав из-под навеса, расположилась неподалеку от Ячменева, точно напротив дверей магазина: напоследок сорвать.

А на дороге, что абсолютно пуста была сейчас от редких, в образовавшемся тупике, автомобилей показался небольшой щенок. Самостоятельный – поневоле уже. Тоже крепенький, не благородных кровей, но симпатичный вполне, семенил неизвестно куда, заглядываясь на каждого прохожего: не найдет ли дворняга в нем доброго хозяина наконец. Того, кто укроет его от этой слякоти и непогоды, накормит и отогреет. А уж пес будет верно служить этому доброму человеку!

Говорят: «щенячий восторг».  Так вот у этого на морде виделась щенячья улыбка. Добрая, наивная, заискивающая чуть: «Я – хороший, правда!».

И такая беззащитность и неприкаянность слезилась в собачьих глазах!..

Щенок поравнялся с Ячменевым, отыскав его глаза, а тот устыдился себе – что не отыскать сейчас в карманах хоть какой-нибудь завалящей косточки: можно было ведь сегодня припасти и для собаки, да кто же знал!.. Ячменев хотел уж было позвать собачонку – разобрались бы у дверей зоомагазина! – но тут из под ног грозно поднялась кошка, и щенок инстинктивно отпрянул от бордюра, испугался, обежал место по середине дороги: «Не-не, я ничего - бегу себе дальше!».

Учен уже был, видно, племенем кошачьим…

Попадутся ли ему на пути, наконец, добрые люди?.. А без них – выживет ли животинка грядущей зимой?

В мире, услышал как-то по телевизору достоверные сведения Андреевич, несмотря ни на какие кризисы выбрасывается два миллиона тонн пищевых отходов в год. И он каждый день выбрасывал отходы за борт: «Ешьте, рыбёхи!». Частенько вспоминая при том бедного щенка: тому бы с такой горы косточек хватило и одной. А уж колбасные обрезки, которые безжалостно посылались в мусорное ведро, дабы утонченные натуры (хватает, ведь, боцману подобных и на рыболовных судах) не заподозрили, чуть косо или толсто порезанный кусок выудив, что держат их за «свыней»: это ассорти уж таким пиром для щеночка неизбалованного бы было!
«Маленькая собака до смерти щенок»… Вот и ему жена порой, в момент вспышек гнева, говорила в сердцах: «Ты просто из детства так и не вырос!». Наверное, так оно и было. Но да ведь, и Господь сказал: «Если вы не обратитесь, и не будете, как дети, не войдете в Царство Небесное».

А и тосковал Ячменев всегда по детству и юности совершенно отчетливо. Как хороший археолог, откапывал в интернете осколочки того безвозвратно ушедшего времени. Скачивал старые фото, находил одноклассников. Знал, где сделал шаг неверный от другой, быть может счастливой своей судьбы. Не мог только никак разыскать школьной своей любви – той девочки-умницы, что так и осталась на всю жизнь самым чистым женским образом. Впрочем, у нее-то наверняка все счастливо и благополучно, и даже хорошо, что ему никогда не придется рассказать ей про себя.

Читатель дорогой! Пока Ячменев, которому никак надолго останавливаться - дабы не уснуть на ходу и вовремя со всем поспеть,- чистит картошку на драники, что запланировал нынче на полдник, может, прервемся чуток? Чаю выпьем, отдохнем, а то и покемарим после обеда – мы же нормальные, свободные люди: уж и на том спасибо, что до этого места добрались! 

                2

Из расчета две с половиной картошины на человека, почищено уже было достаточно. И Алексей Андреевич с шумным вздохом поднялся со своего стульчика – «тибареточки», на которую за весь присаживался только во время чистки овощей: все-таки, это был относительный отдых – хотя бы для ног. Была и опасность, особенно с утра, когда он чистил лук, морковь и картофель на суп, в сон начинало клонить постоянно. Особенно при чистке лука – глаза слезились, приходилось моргать, и если сжимались ресницы сами-собой, то открывались глаза после двух-трехсекундного забвения с явной неохотой.

Сам уже был, как овощ!

Ячменев и здесь нашел выход – кружка крепкого, горячего чая, из которой прихлебывать доводилось после каждого овоща, ситуацию исправляла. Этакий файвоклок на ходу. Алексей Андреевич к такому и по матросской былой работе был вполне привычен, и даже полюбил подобное чаепитие. К тому же, и темп чистке, от глотка до глотка, задавался и ускорялся: стынет ведь напиток богов!

Слава Богу, хоть картошки чистить здесь надо было немного – на тринадцать-то человек. Да еще, кто-то на полдник тоже не придет.

Парят его с этим полдником, ох, парят! Не должно этого полдника быть  - по распорядку на подобных судах, где один только повар, общепринятому! Нет полдника на торговых судах – трехразовое питание. Потому как, по здешнему – «по-деймовски»,  если – даже по часам посчитать: в половине седьмого, как не крути, на камбузе надо уже быть, а убыть с него получается, в лучшем случае, лишь в половине десятого. Вот тебе и пятнадцать часов работы чистоганом – что не говори!

Эх, родимая ты сторона! Где только наш брат заправляет – везде шельма!

Вот за то нас варяги справедливо не любят.

Да, что делать – если жизнь такая стала? Тебе за работу платят копейки, а ты плати везде по большому счету. А уж коль волею счастливого случая попал на какое-то заработное место – местные хозяишки своей самозваной властью сто раз тебя размажут, и сто шкур с тебя сдерут. Узурпация, мать-перемать, власти. Кто этот капитан, такой, чтобы т а к у ю власть чинить – разве о н  деньги платит?!.

От мыслей таких заунывных впору было скатиться Ячменеву в сиюминутное озлобление, но сознание тотчас пришло на помощь, вовремя подкинув нужные сейчас воспоминания. И Андреевич тихо и пока еще грустно улыбнулся. В ассоциативном ряду, вмиг возникшем в мозгу, он вспомнил тех отважных людей, что в поисках заработка денег для своей семьи отважно брались и за то, что делать в помине не умели, или не могли.  Вспомнил, и отдал их дерзости должное: «Уважуха!».

- Была одни повариха, - рассказывал в прошлом рейсе второй повар, - так она вообще вкуса не чувствовала, прикинь!

- В смысле, запахов не чувствовала?

- И запахов тоже, но и вкуса – вообще, напрочь!

- И как же она работала? – изумился тогда Ячменев.

- Так и работала – на глаз специи примеряла, пока не вычислили, да не выгнали.

Молодец женщина!

Еще одну отважную женщину – и тут уже громко рассмеялся – вспомнил Ячменев: в одном из  «Приколов нашего «Городка» увидал уж два, наверное, десятка лет назад . Хоть и не всегда их принимал Алексей, но порой на тамошние розыгрыши стоило посмотреть! Как и на тот, хранимый памятью, когда пришла женщина