Предисловие
Ваганьковский холм – одно из самых таинственных мест Москвы. В древности на вершине этого холма находилось языческое капище, где обитали духи, обладавшие такой великой и страшной силой, что всходить на холм осмеливались только волхвы, знавшие, как с этой силой обращаться: они творили здесь сакральные обряды и изменяли ход судьбы. Впрочем, языческие духи не всегда бывали страшными: порой они любили и веселье, поэтому древние жители Москвы устраивали здесь гуляния, называемые «ваганками» и давшие название всей местности.
Влияние язычества ощущалось в Ваганьково и гораздо позже, так что даже властная Софья Витовтовна, дочь могущественного правителя Литвы и жена московского великого князя Василия I, сына Дмитрия Донского, не могла с этим справиться, хотя всей душой была предана христианству. Она построила на Ваганьковском холме и вокруг него двенадцать церквей для очищения от языческой скверны, но всё было напрасно – чем больше боролись с языческими духами, тем более они сопротивлялись. Шутки нечистой силы отличались жестокой насмешливостью, что вполне ощутил на себе благочестивый царь Иоанн Васильевич Грозный. Стоило ему посетить в Ваганьково обветшавший дворец своей прапрабабки Софьи Витовтовны, как в царя вселился зловредный бес, заставлявший его творить срамные непотребства: Потешный двор, устроенный Иоанном Васильевичем на Ваганьковском холме, поражал вакхическими оргиями не только смиренных москвичей, но и видавших виды иностранцев.
Лишь через много лет, молясь и каясь, Иоанн Васильевич упразднил Потешный двор; радея о пользе государства, царь перестроил его в пыточную тюрьму, где истязали и убивали противников российской державы. Тут же в глубоких подвалах хранилась царская казна и еще многое из того, что Иоанн Васильевич хотел скрыть от людских глаз; его богобоязненный сын Фёдор после смерти отца приказал замуровать эти ужасные подземелья, а внешние постройки сравнять с землёй, – за исключением церквей, конечно.
Алексей Михайлович, второй царь из новой династии Романовых, полностью отдал Ваганьковский холм церквам и монастырям, переселив живущих в близлежащей слободе москвичей за реку Пресню, где возникла деревня Новое Ваганьково, – а его сын царь Пётр, относившийся к земельным владениям Церкви пренебрежительно, пожаловал Старое Ваганьково своему любимцу Александру Даниловичу Меншикову. Он выстроил на холме роскошный дворец в голландском стиле, однако долго пожить на заколдованном месте Меншикову не пришлось: вскоре после смерти Петра он закончил свои дни в глухой ссылке, а все его владения были конфискованы. Ваганьковский дворец вначале перешёл семейству Романовых, а затем в нём была устроена богадельня, – но и она не устояла здесь, придя во времена правления Екатерины II в столь плачевное состояние, что стыдно было за первопрестольную столицу.
Между тем, земли Ваганьково, находясь в самом центре города, значительно выросли в цене. Не приходиться удивляться, что невзирая на дурную славу Ваганьковского холма, охотников заполучить его в собственность было немало. Всех обошёл Пётр Пашков, капитан-поручик лейб-гвардии Семёновского полка. Отец Пашкова состоял денщиком при царе Петре, чистил ему сапоги и подавал рюмку водки по утрам, благодаря чему имел большие привилегии при царском дворе и ловко направлял их себе на пользу. В результате, из денщиков он сделался губернатором в изобильном городе Астрахани, а сына своего определил в гвардию.
Пётр Пашков по ловкости нисколько не уступал отцу: получив от него приличное состояние, он оставил военную службу, женился на богатой купчихе и занялся продажей хмельного. В России это прибыльное дело, и Пашков поставил его на широкую ногу: через несколько лет он стал главным поставщиком водки в стране. Попутно он всеми правдами и неправдами приобретал земли с крестьянами – подкупая канцелярских чиновников, оформляя подложные закладные и просто-напросто захватывая чужую землю самовольным межеванием. Всё ему сходило с рук, ибо имел он большие деньги и большие связи.
Заполучить Ваганьково было вожделенной мечтой Петра Пашкова: именно здесь, напротив Кремля и на одной высоте с ним он хотел выстроить себе дом. К счастью, в Москве тогда переменилось начальство, что способствовало осуществлению мечты Пашкова. Ранее московским губернатором был Иван Юшков, который, как и многие русские губернаторы, рассматривал вверенное его заботам хозяйство как вотчину, данную ему в кормление. На благоустройство города шли лишь жалкие крохи с жирного губернаторского стола, а поборы с населения достигли немыслимых размеров. При этом даже солидные подношения от заинтересованных людей не спасали от волокиты и необязательности московских чиновников в исполнении нужных решений.
Пашков так и не смог ничего добиться от Юшкова, но тут в Москве вспыхнула чума, в короткий срок охватившая весь город. Московские власти во главе с Юшковым немедленно покинули древнюю столицу, бросив народ на произвол судьбы. Оставшиеся без призора, отчаивавшиеся москвичи взбунтовались, так что из Петербурга пришлось присылать войска, дабы вернуть народ к повиновению. Императрица Екатерина была крайне возмущена поступком Юшкова и назначила в Москву нового губернатора – Захара Чернышёва.
Чернышёв, в отличие от Юшкова, вёл дела разумно и рачительно: он и сам был не обижен, и Москва была им довольна. Поборы и подношения сохранились, однако Чернышёв установил в этом отношении чёткий регламент, нигде, разумеется, не записанный, но неукоснительно соблюдающийся. В итоге, Москва существенно преобразилась к лучшему: всего за несколько лет были выправлены обветшавшие улицы, расчищены от грязи рынки, построены новые присутственные места и торговые лавки. Довольная императрица удостоила Чернышёва орденом святого Владимира за славные труды во славу Отечества.
Пашков сразу же нашёл с Чернышёвым общий язык, чему способствовала не только некоторая степень родства между ними, но и сходство во взглядах на жизнь, – и через непродолжительное время Чернышев распорядился выдать Пашкову документ на вечное и потомственное владение Старым Ваганьковым. Территория получилась обширной, однако, не довольствуясь этим, Пашков прихватил ещё часть чужих владений; соседи подали жалобу, дело дошло до Сената, но, благодаря опять-таки Чернышёву, всё закончилось полной победой Пашкова.
Заполучив заветное Ваганьково, Пашков решил построить здесь нечто удивительное, такое, чего никогда ещё не было в Москве. По общему мнению сведущих людей, справиться с этой задачей мог только Василий Баженов, архитектор, трудившийся над заказами самой императрицы и сильно уже потрясший Москву своими грандиозными замыслами. Поразмыслив, Пашков обратился к нему, и Баженов взялся за строительство дома на Ваганьковском холме.
Удивительная находка
Тихим августовским вечером на берегу Москвы-реки возле Кремля стоял прилично одетый господин и смотрел на строительные работы, которые велись здесь. Кремлёвские стены и башни уже на треть высились от земли; вся набережная была полна грудами кирпичей, горами песка, мешками с известью и крепёжным лесом. Рабочие накрывали холстиной и рогожей выложенную за сегодняшний день кладку и спорили, надо ли накрывать песок и известь?
– Дождя не будет, чего зря накрывать! – говорили одни.
– А вдруг к утру польёт? – возражали другие. – Беды не оберёшься.
– Нет, не польёт, – не сдавались первые. – С чего ему полить? Небо ясное.
– А коли будет? – в свою очередь, не хотели сдаваться и вторые. – Ежели кладку накрываем, так уж и песок с известью заедино.
– О чём спор? – вмешался подошедший десятник.
– Так, вот, Павлантий Африканыч, об укрытии, – сказали рабочие, – вот они не хотят укрыть известь с песком, а мы думаем, что надо. Кабыть дождь не полил.
– Навряд дождь будет, – снова возразили первые.
– «Навряд, навряд!» – передразнил их десятник. – А коли в самом деле польёт? Что тогда?.. Не гневите Бога, ребята, укрывайте всё немедля!
– Эхма! Эдак дотемна провозимся, – сокрушённо вздохнули рабочие. – А в брюхе бурчит, не ужинали ещё.
– Я бабам наказал сытный кулеш с салом сварить, да хлеба каждому будет по фунту, – ну уж и по чарке, так и быть, нынче славно поработали, – прищурился десятник.
– Вот за это спасибо, вот это, стало быть, дело! – зашумели все рабочие разом. – Ты не беспокойся, Павлантий Африканыч, вмиг всё укроем, в лучшем виде!
Наблюдавший эту сцену прилично одетый господин в сердцах стукнул тростью об землю. Десятник повернулся и внимательно оглядел его: лицом тот был похож на дьячка – нос покляпый, лоб неширокий, волосы собраны сзади в пучок; однако лицом благороден, взглядом смел, осанка не согбенная. К тому же, камзол, жилет и панталоны из дорого бархата; башмаки с серебряными пряжками; чулки явно не российского производства, и шляпа так же. А трость вовсе удивительная: черного гладкого дерева с большим серебряным набалдашником, а на нём – мёртвая голова и какие-то знаки по кругу. На безымянном пальце господина – перстень, и тоже с мёртвой головой, а в глазницах её камни, видать, немалой цены.
– Виноват, ваше благородие, – сказал десятник, подойдя к нему с почтительной улыбкой и слегка кланяясь. – Не могу знать ваших званий и должностей, а потому прошу простить, если не так обратился. Изволите по обязанности наблюдать наши работы или из простого любопытства? Сюда многие благородные господа приходят променад сделать: любопытствуют, как священные кремлевские стены заново воздвигаются.
– В стенах-то что священного? Разве что поп их в свое время окропил? – раздражённо отозвался господин. – Так неужели всё, что святой водой окроплено, священно, а что не окроплено – нет? В таком случае, срамные части твоего тела священнее твоей бороды; Ломоносов, – слыхал про такого? – написал: «Борода предорогая! Жаль, что ты не крещена. И что тела часть срамная тем тебе предпочтена...».
Десятник смешался, не зная, как ответить на такое богохульство, и предпочёл неопределённо произнести:
– Ну это как Бог приведёт…Вам, господам, виднее…
– Никакого смысла в стенах кремлевских нет, – продолжал раздражённый господин. – Ни священного, ни оборонительного! Крепостью Кремль перестал быть с развитием современной артиллерии: уже царю Петру пришлось строить новые укрепления вне кремлевских стен, дабы отразить предполагавшееся наступление шведского короля Карла на Москву.
Единственно, вижу в этих стенах историческую ценность, память о нашем прошлом, – переведя дух, сказал господин. – Но и пусть бы оставались со стороны Красной площади и, если угодно, с речки Неглинки, но тут-то, – тут-то зачем?! – выкрикнул он, распаляясь. – Какой чудесный, какой необыкновенный вид открылся бы с Москвы-реки на кремлёвские холмы, не будь тут стен! А на холмах, вкупе с древними соборами, стояли бы величественные здания в духе римского Форума, каким он был в золотой век Рима! От них шли бы к реке прекрасные сады с лестницами и террасами, с фонтанами и всяческими садовыми украшениями... И всё это было возможно, всё это начало уже осуществляться, – а далее и вся Москва
