ЛИКВИДАЦИЯ БЕЗГРАМОТНОСТИ

забыть о бунте, срочно найти принцессу похитить, переправить в Рим. Мы сошьём для неё мантию, она заставит англичан, поцеловать туфлю римского папы.
— — —
Заговорщики торопливо покинули собор. Джон, забыв о наказе Сэссиля не покидать потайное место под исповедальней, выбрался наружу, направился к графу Рэйли, чтобы тот немедля спрятал дочь Филиппа Сидни.
И тут Донна по-русски остерёг его внутренний Голос:
— Иван, вернись в собор! Лизу уже спрятали! Хочешь, чтобы и твоя голова украсила лондонский мост?
Джон опрометью кинулся обратно в собор, но спрятаться под исповедальню ему не дал граф Ратлэнд. Сидя на ступенях кафедры, он, листая рукопись пьесы, спросил:
— Джон, ты решил исповедаться. Говори на чьей ты стороне?
— Я обещал Сессилю подслушать встречу заговорщиков. Но уже случайно подслушал папистов. Они собираются похитить вашу жену. Да-да! Граф, я даже знаю, при встрече, аббатиса Уэйтли протянет вам крест-кинжал со словами «Жертвуйте всеми».  Вы, же отзовётесь словами: «Иисус опознает своих». Так?
— Меня уверяли, что об этом пароле знают только трое…
— Роджер, отдайте ножны для кинжала мне, я предъявлю их Уэйтли вы же уходите к жене. Через исповедальню есть проход в крипту. Оттуда наружу. Идём же.
Взяв фонари, они вошли в исповедальню. Джон сдвинул напольную плиту, сошёл в крипту. Граф спустился следом, обойдя гробы, они оказались в подземном ходе
— Итак, святоши прослушивают наши исповеди, перед Господом — проговорил Ратлэнд, — После успешного восстания, мы разнесём продажную церковь по камешкам.
— Роджер, глупости, войска королевы уже окружили город.
Они быстро прошли подземный ход, выбрались в подвал заброшенного дома, оставив внизу фонарь, поднялись в помещение, из окон которого разглядели мрачно возвышающийся собор, который только что покинули. Подъехала карета и послышались встревоженные голоса Лиз и Мэри. Женщин расспрашивали о графе Ратленде.
— Роджер, отдайте ножны! И скройтесь в Бельвуаре.
— Джон, я обещал Эссексу, — он схватился за голову.
— Граф, католики Лондона не поддержат вас, они останутся верны королеве и будут только зрителями вашей трагикомедии. 
— Больно, — со стоном выдавил граф, — но я возвращаюсь.
— Тогда не говорите никому о том, что я сижу в исповедальне. 
Они вернулись в храм, сели на скамью. От головной боли лицо графа исказила гримаса страдания, он попробовал пошутить:
— Нравственная маята Гамлета гораздо сильнее моих мучений.
Джон, вспомнил, как московитянка наложением ладоней излечила твою головную боль, и решил помочь Роджеру.
— Джон, мне гораздо лучше. Но с кем ты будешь завтра? С кем?
Внезапно в дверь застучали, послышался голос графини Мэри:
— Граф Роджер, немедля отворите, я слышу ваш голос…
Ратлэнд направился к двери, а Джон через исповедальню, соскользнул в лаз, сел кресло, задвинул плиту, через щель увидал, как вошла графиня Пэмбрук, подозрительно осмотрев собор, спросила:
— Граф Роджер, с кем вы тут только что разговаривали?
— Я декламировал сонеты. А как вам, графиня, удалось выследить меня?
— Идите к жене Лиз, она ждёт вас у собора, в карете.
— Мы договорились не встречаться и только переписываться.
— Граф, двое в масках ограбили её. Исчезла пьеса Марло о Пречистой. Если пьеса окажется в руках католиков, то уже скоро соавторы, которые спрятались под псевдонимом Шекспир, окажутся на костре.
— Возьмите, — Ратлэнд протянул Мэри пьесу, — к счастью, Донн перехватил её. Завтра, наши актёры, без подписи цензора, поставят спектакль, уверен вопли Пречистой, пробудят совесть народа и решимость королевы к реформам насквозь прогнившей церкви, где Библию назовут книгой преступного еврейского суеверия и мракобесия.
— Граф, прочь из города, где каждый третий готов обнажить оружие. Немедля с женою отправляйтесь в Бельвуар, — вскричала графиня.
— Если мы, не покажем образцы мужества, то на кого же будут равняться лондонцы? Давно пора строить козни против власти освещённой Библией.
— Подумайте о Лиз. Больше года вы только считаетесь мужем её. Обвенчавшись с нею, вы превратили в соломенную вдову! Вместо встреч лишь письма с пьесами. Я хотела разорвать вашу, но содеялось невероятное. Лиз теперь грезит вами и готова ради пьес…
— Мэри, повторяю, я болен и не хочу плодить больных детей. Я обещал вашему брату жениться и выполнил волю Филиппа. Лиз моя жена, но она свободна. Графиня, сейчас не время для семейных разборок.
— Завтра будет поздно. Если племянница пойдёт за вами под королевские ядра, то следом пойду и я. Граф, не погубите нас. Хотите я вызову тень брата. — Мэри закружила вокруг Роджера, спиралеобразно разводя руками, отчего пламя свечей замерцало. — Хотите дух её отца, рыцаря Сидни образумит вас. Посмотрите, на распятие. О, Филипп…
Раздался колкий смех мужа Лиз:
— Мэри, остановитесь, ваши египетские фокусы смешны.
Глядя из крипты, Джон, подумал, когда-то в танце так же блуждала московитянка. И не понимая происходящего, не своим голосом медленно изрёк:
— Роджер, послушай меня, рыцаря Филиппа, отца твоей жены.
— Филипп, брат мой, образумь мужа дочери, — воскликнула графиня, — между ними был заключён бесчестный договор. Лиз и я не понимали, на что соглашались...
Джон под исповедальней подвывал Голосом Нехристя, — внемли мне. Не пуля испанца убила меня, а подлость завистника еврея, что крался позади.
— Ратлэнд, — Мэри бросилась к упавшему Роджеру:
— Мэри, — Роджер приподнялся, — только что я был в загробном мире. Скиф Христос, сказал, мне библейская ложь заставит нас воевать.
— Я ухожу к Лиз, — сказала Мэри, — сейчас она придёт за вами. Умоляю, Роджер, порадуйте её, хотя бы обнимите свою жену.
— Нет, Графиня, я болен, моё лицо изуродовано болью, но я готов переговорить с нею, но только через окошко исповедальни.
Когда Мэри вышла, Роджер застучал ножнами в плиту:
— Джон, вам бы играть на сцене духа отца Гамлета. Вот что! Я ухожу по подземелью, постараюсь убедить Эссекса отказаться от бунта. Остановим католиков. Тебе, Джон, вручаю ножны от кинжала и свой камзол. Сейчас сюда придёт моя жена. Знаю, ты боготворишь Лиз. Мы не виделись давно Наши голоса похожи. Заставь её покинуть Лондон. Джон, спаси меня от позора стань соавтором. Спаси её и моё имя. Лиз мечтает о ребёнке. Задуй свечу. Мы давно не виделись, в темноте она не разберёт, кто есть, кто.
— Граф, опомнись! Роджер, с этим сюжетом вы справитесь сами.
— Болезнь Венеры не излечима, я неприкасаем, заживо я истлеваю. Посему. Сотвори мою деву жену женщиной. Или она не заслужила счастье? Обучи Лиз искусству чувственных утех, — Ратлэнд яростно вытащил тебя из исповедальни, содрал с Джона шубу набросил её на себя, а плащ с родовым гербом на друга, захватив фонарь, спустился обратно в крипту, оттуда взмолился, — Джон, почаще называй её Фениксом… — его шаги затихли.
— — —
Заскрипела дверь собора. Джон спрятался в исповедальне, закрылся на задвижку, отодвинув занавеску на оконце, увидел вошедшую Лиз. Жена соавтора, облачённая в костюм воительницы, с фонарём в руке, приблизилась к исповедальне, позвала:
— Ты здесь, милый муж. Роджер, мы встретились. Открой, отзовись… Умоляю…
— Графиня Ратленд, немедля уезжайте! В Лондоне опасно, — смятенно выговорил Джон. — И я вовсе не тот, за кого вы меня принимаете. Лиз, плакать напрасно, я слушаю только глазами. Простите, Феникс, жена, уезжайте в Бельвуар. Всё потом?
— Я почти счастлива, ты женой меня назвал! Я так давно не слышала твой голос, он обрёл силу и звонкость. — Лиз поставила на пол фонарь задёргала дверцу, — открой сколько ещё длиться тягостному обету? Впусти, я только обниму тебя. Если завтра ты погибнешь, я не проживу и дня. Я хочу с тобой пойти против королевы и её секретаря.
— Феникс, мы же перед Богом условились не касаться друг друга, жить только ради персонажей наших пьес, не нарушайте нашу клятву. — пристыдил девственницу Джон.
— Сейчас я проклинаю Бога, ибо клялась ему языком, а не сердцем. Голубь, выйди, Муж, подари мне стеклянные глаза, ибо мои ослепли от слез и скоро обессмыслятся от унижений. Прости меня, милый скряга и растратчик времени. Роджер, я боюсь завтрашнего дня. Открой, краса вселенной, слава о тебе уже летит по свету. Я люблю тебя.
— Я тоже люблю вас точно тысяча братьев.
— Милый, открой, подскажи, где мне найти алхимика-монаха со склянкой снотворного. Уснуть бы так лет на триста, проснуться и послушать, что будут говорить люди о наших персонажах. Голубь мой, театр ещё способен изменить кровожадное лицо Бога? Помогут ли пьесы улучшить человека, сумеют ли люди в перипетиях сюжета догадаться о нашей целомудренной любви, о тайной игре потрясающего копьём?
— В карете, вас ждёт тётка Мэри. Покиньте Лондон. Иначе как в Париже… — Без тебя никуда. Одна судьба у наших двух сердец: замрёт твоё и моему конец. Я вижу, как у моего меланхолика всклокочены волосы, воспалены глаза, слышу голос сел от волнения. Умоляю, открой, только оконце и я останусь девой, Жанной Д’Арк
— А Пенелопа сколько ждала Одиссея? Уберите фонарь за исповедальню, я приоткрою оконце, — промямлил Джон, — Господи, останови возжелавшую девственницу!
Графиня через оконце притянула голову Джона к себе, целуя, заговорила: 
— Завтрашний день таит бездну неизвестности, поэтому эта ночь принадлежит нам. И никто нам, не помеха. Даже Распятый евреями Христос.
— Лиза, вы любите не меня, а боль мою, — выдохнул полузадушенный Джон.
— Прошу не зови меня по имени, ибо я ревную тебя к старухе-королеве. Я вижу, как, нюхая табак и чихая, она запускает свои кривые пальцы в твои вихры, и тогда мне хочется...
— Феникс, уговорите Эссекса помириться с королевой.
— Роджер, завтра случиться ужасное. Посему я расторгаю наши договоры. Тётя учила: в любви нет стыда. Я зацелую тебя до беспамятства. Подари мне тесное «ты.  Открой дверцу. На минуту. На миг. Быть вашей вдохновительницей более не желаю, я хочу…
— Наша невинная игра затянулась. Отпустите меня.
— Я хочу стать матерью ваших детей, моих детей, наших детей…
— Графиня, вам не затянуть меня на лоно предвечного, даже супружеской цепью. Не унижайте себя и меня. Я не хочу, чтобы мои дети славили неправедного Бога, чтобы их подвергали унижениям грязные священники, что ежедневно требуют жертв, чтобы политические пройдохи превращали их в пушечное мясо, не хочу. Но если необходимость стать матерью будущих грешников стала наилучшей для вас целью, то обратитесь к любящему вас Джону или Бену. Феникс мой, детей ваших я воспитаю как своих. Поверьте, я не намерен подчиняться инстинкту и множить слабое потомство. От головных болей мои глаза иногда начинают смотреть зрачками внутрь. Сюда идут. Мы же договорились не прикасаться друг к другу, — упрашивал Джон и пытаясь представить, как бы Роджер вёл себя на его месте. — Ваше чувство, которое вы называете любовью, лишь безумие, приправленное жаждой обладания или похотью влечения.
— Граф, наши дети никому не позволят помыкать собой. Если моя истерзанная душа не трогает тебя, может, взволнует моё тело? Не сопротивляйся… — Лиз нашарила задвижку, сдвинула её и, открыв дверь, втиснулась в исповедальню. Неловко путаясь в распахнутых одеждах, жарко прильнула к Джону, обнажённой грудью. — Пусть голубь мой живёт вечно…