Цикл 2 или карусель
Геннадий Хлобустин
КАРУСЕЛЬ
(сказки для деток)
Эти сказки действительно для деток.
Для деток не то, чтобы «продвинутых»,
а просто привыкших думать, понимать,
интересоваться. Детки они ведь тоже
разные бывают. Кто только в носу
привык ковыряться, а кто с самого
рождения передвигается по жизни,
как по чуду. И для взрослых –
которые не утратили в себе деток –
тоже эти сказки. Они и расположены
так не случайно – от детства
к старости. Но ни старость, ни смерть
– не венец. Венец – новый виток,
и поэтому последняя сказка -
снова о детках. Отсюда и название.
«Карусель» – не цикл рассказов,
хотя все они достаточно самостоятельны.
Карусель – вся наша жизнь.
И если она прожита и честно на неё
взглянуть post faktum, то окажется,
что в начале было детство и в конце
тоже было детство. А кому сильно,
немыслимо повезло – у тех
и в середине было детство…
ПО ОДНОМУ
(Басня)
Ребёнок кричал и кричал – зараз требовал целую корзинку пирожных. Мама ему говорила: «Сына, не плачь, но будет: каждый день – по одному». Но сына не унимался. Он кричал и кричал. Снова и снова. Наконец мать не выдержала. Она пошла в ближайшую кондитерскую и принесла оттуда целую корзинку пироженых. Сына обрадовался и кричать перестал. Затем он их съел все до одного, и его стошнило.
Мать, убирая после него, сказала:
«Постарайся запомнить и впредь – по одному».
ИГРЫ
( Басня )
Подалирии кружили высоко по отдельности, будто слепые, шарахались то вниз, то вверх. А когда вдруг соединились, нашли друг друга, то закружили вместе. И хоть с виду всё так же бестолково, но уже – вместе. Вместе уходили внезапно вбок, вместе взмывали неожиданно ввысь, вместе падали. Нельзя было не залюбоваться. Казалось, вот-вот стукнутся крыльями, разобьются или пооботрут пыльцу. Ан-нет, ещё долго резвились, кружили, баловались, иногда сливаясь воедино над огромными вербами – в одно пёстрое пятнышко, иногда чуть-чуть отдаляясь, но по-прежнему – тонко чувствуя друг друга. А потом вдруг так же молниеносно и – разлетелись. Скорее всего, навсегда…
Так и мы… люди. Такие у нас – свадьбы, такие и жизни. Скоротечные… Скоротечные знакомства, скоротечные браки, скоротечные расставания… Мы ведь не бабочки?..
ШАРИК
( Рассказ одного мужчины )
Я был молод, удачлив в бизнесе, - поначалу, и на первые деньги сразу приобрёл старый дом – «на сошках» ещё, как строили встарь. Он стоял на отшибе, один почти на самом гребне оврага, и только спустя несколько лет с противоположной стороны дороги начали потихоньку застраиваться.
Сразу вздумалось заиметь сторожевую собаку – калитка ветхая, штакетник повсюду гнилой, и, хоть собак я особо никогда не любил, но всё же понимал – без неё тут нельзя, какой-то «звоночек» нужен.
И однажды тесть привёз нам из села собаку. Чёрный весь пёс, мелкий ещё щенок, глаза умные, серьёзные, и по всему было видать – служака будет добрый. Не долго думая, назвали мы его – Шариком и стали жить вместе. Я, жена, дочка годовалая и – Шарик. Поначалу он даже с нами жил, в домике, хоть и тесно, а веселее как-то, особенно дочка ему рада всегда: «Салик, Салик», - бывало из своего манежика стоя его окликает, а он уши навострит, поведёт ими потешно и уже на задних лапках стойку делает, а передними в манежик упирается, тычется слюнявой мордашкой своей к дочкиной ладони. А она заливается громко смехом: «Салик, Салик», - и такое счастье на личике у неё написано, что не передать!
Ну, а как Шарик подрос – сладил я ему будку новую, и стал он жить во дворе. Кто мимо не пройдёт, непременно облает. Не зло, но голос подаст. «Звоночек».
А когда мы разошлись через пять лет, начал меня его лай раздражать. Я и вообще-то городской, а тут вдруг и вовсе один в дому остался… А он здоровый стал, заматерел, и лает так зычно, что далеко слыхать было, до самой балочки, понимаете, каково тогда под самыми окнами? Я его и в сарай запирал, и бил изредка не больно, - ничего не помогало… Хотя, как теперь посмотрю, и дурак же я был – ведь он пёс сторожевой, службу исправно на подворье нёс, а служба эта – лай именно и есть, и ничего другого… Наверное, Шарик сильно мне тогда удивлялся и постичь не мог, чего такого хозяин от него хочет…
Стал он с цепи уходить, на ночь. Ну, думаю, и слава Богу, хоть тебя, оглоеда, не слышно будет, посплю спокойно. Но как прикину иной раз, что совсем один останусь, без «звоночка», так и страшно отчего-то становится. Поутру мой Шарик заявляется, кормлю охотно, не задираю, но снова сажаю на цепь. Ничего, идёт сам, не ерепенится. А ночью снова уходит. Так у нас с ним и шла борьба: день – мой, ночь – его… А потом я плюнул, и уже его не привязывал. Стала собака вроде как и моя, а вроде бы уже и ничья – гуляет сама по себе, где ей вздумается. И за три и даже за пять километров от двора люди Шарика встречали и потом мне о том говорили. Но иногда он забегал и во двор.
Проснусь, выйду к уборной – сидит, а только светает ещё на улице. Вернусь, вынесу ему поесть чего-нибудь. Поест, вильнёт хвостом, и – след простыл. Как говорится, ни тебе здрасьте, ни тебе до свидания.
Но переезжал я всё-таки с лёгким сердцем – соседу, что недавно отстроился напротив, Шарик приглянулся. И когда они там чего-то ладили, вместе с женой, в доме, он непременно у них под ногами ошивался, весёлый и довольный; стало быть, заключил я, кормят там его, и в хорошие руки мой Шарик после меня определился.
С тем я и отбыл – совсем неблизко, в другую область. А домик старый свой продал. И Шарика, конечно, с собой не забрал. Оставались тут жена бывшая да дочка-кровиночка, а я вот – уезжал… насовсем… Не до Шарика тогда было… видит Бог…
Однажды, года два как прошло, на летние каникулы приехала к нам с бабушкой дочка, школьница уже, и за разговором вдруг выяснилось, что Шарика убили. Не издох именно – а убили.
Я сказал: « Этого не может быть. Шарик был – сама доброта, кому нужно было его убивать?».
«А ты не знаешь, папа, - ответила дочка, - что самых добрых и убивают».
Однако выяснилось, что Шарика не просто убили, а – зверски, схватив за задние лапы и размозжив ему голову о стену.
Мне вдруг стало не по себе. Захотелось дочку оградить от этого воспоминания, прикрыть как-то собою, и я неуклюже попытался солгать.
«Нет, дочка, это была другая собака… Или ты не правильно поняла…»
«Правильно, папа, я всё поняла! Тётя Валя, что в соседнем доме жила, рассказывала маме! Я знаю точно».
Я смотрел на дочку, на слёзы, неожиданно появившиеся в её глазах, и, мотая головою, твердил себе вполголоса: « Как-кая сволочь… все мы... какая сволочь… и как ей – после всего этого – надо жить дальше?»
Я подумал: « Боже, она уже выросла, она уже всё про нас знает».
БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ И БАБОЧКА
(Басня)
Поутру, под хороший, порывистый ветер, детишки запускали бумажного змея с пригорка. Он так высоко поднялся в небо, что с земли стал едва различим – только точка.
А на лугу в этот час с цветка на цветок перепархивала бабочка. Иногда она забиралась в сочные, холодные от росы соцветия и пила оттуда нектар. Иногда просто кружила, для радости.
Бумажный змей поднимался всё выше.
Бумажный змей уже парил наравне с птицами. И птицы таращили глаза: что за чудо? и откуда этот аляповатый монстр вдруг взялся и как летает без крыльев?
Бумажный змей, наблюдая интерес к нему – загордился. Он возомнил себя выше птиц. Неожиданно порывом ветра его снесло, а затем на мгновение рвануло книзу, и он успел разглядеть бабочку на цветке- совсем ничтожный плевок краски.
«Смотри, – надменно прокричал он бабочке, – как я высоко!».
«Высоко, да не сам, - возразила бабочка и пуще прежнего уцепилась за стебелёк. – Ты на привязи».
«А мне плевать! – восклицал в упоении небом бумажный змей.
Детишки отпустили последние метры ниток, и он снова взметнулся ввысь, ещё круче. – Я вижу мир! – радостно, что есть мочи вопил он с вышины. – И этот мир прекрасен! А ты?.. Тебе выше своей травы никогда не взлететь!».
«Под-думаешь… - нехотя препиралась бабочка. – Зато я крыльями обнимаю землю. И слышу, как она пахнет… А ты знаешь, как пахнет земля? Нет, не знаешь… Да и откуда тебе, оболдую раскрашенному, знать про то, если ты бумажный, ненастоящий?».
«Зато я высоко! – не унимался бумажный змей. – И пускай высоко я не долго, пусть я, как ты говоришь, действительно болтаюсь на привязи и пусть даже я ненастоящий – но я летаю по-настоящему! И, чёрт меня побери, если я когда-нибудь впредь забуду этот сияющий небосклон, этот очарованный свежий воздух!.. Я знаю, что сегодня меня опять запрут в чулан, где среди грязи и рваного тряпья я буду валяться до следующего ветра. Но даже если это и мой последний полёт – мне хватит! Я видел мир, как он есть. И этого - достаточно…».
Бабочка молчала. Наверное, ей было что возразить, но какая же умная бабочка примется спорить с ненастоящим бумажным змеем?.. А она считала себя умной – эта бабочка.
Вдруг ветер резко усилился. Надсадно рвануло провода на столбах. Всполошились птицы. Небо почернело и на землю обрушился ужасный ливень.
Детишки оплошали, замешкались. Им не сразу удалось смотать нитки на бумажном змее. Картон сильно намок в небе, отяжелел и свалился на землю. Бумажного змея больше не было. Он – умер.
А бабочка, едва упали первые капли, сложила крылья домиком и схоронилась под широким листом, в траве. Там было сухо и хорошо. Она сидела без шороха и долго думала о том, что с высоты поднебесной прокричал ей перед смертью бумажный змей.
ДЕМБЕЛЬСКИЙ АККОРД
(рассказ моего кума)
Однажды, за неделю примерно до дембеля, мы заступили на ночное боевое дежурство, и, естественно, сразу по приходу стали маяться от безделья. Мы все, человек семь-восемь, сидели кто на чём за огромным планшетом из чёрного плексигласа, вдоль и поперёк густо испещрённого сеткою квадратов по всей территории Советского Союза. Над нами было 130 метров всколупленной, вздыбленной земли, донельзя нашпигованной всевозможными приборами и техникой, на верху – отлогая, якобы настоящая каменистая горка, с редкими тщедушными берёзками да кривыми кленками, - маскировка, стало быть, командного пункта – чтобы дураки- американцы не допёрли,
