Глава 1
Воин
Я – Нурибек. Воин Великой Орды. Под моим началом тумен. Тысяча
отборных воинов. Каждого я знаю в лицо. Имен не помню. Приходится
спрашивать сотников. Моя память не держит более десяти предметов или
событий. Видно, в детстве меня случайно стукнули головой оземь. А может,
не случайно. Значит я живуч, как змея, или змей, или змий. Грамота не
сильная моя сторона. Зато есть гибкое упругое тело, крепкий кулак и острая
сабля. Тело любят женщины, оно азартно и неутомимо. Кулака и сабли
боятся враги. Возможно, они желают мне зла, даже смерти. Это придает
дополнительный вкус жизни. Мне двадцать пять лет, И весной меня
будоражит цветущая степь. Яркость красок мутит глаза, а дурманящий запах
пьянит не хуже айрана. О. айран. Дивный напиток богов, окунающий в
нирвану безмятежности и покоя. Пусть утром придется отпаиваться
кумысом, не жаль больной головы. Степной воздух освежит быстро.
Когда вижу воина, готового отдать жизнь за родной тумен, то
подзываю сотника и спрашиваю имя.
- Гляди веселей, Акай, - тот испуганно оборачивается, но тут
же страх неожиданности сменяет улыбка гордости и верности. - Нас
ждут сокровища и женщины. Сколько не возьмешь - все твое.
Воевать и умирать надо легко и весело. Все в жизни непостоянно.
Мой отец, которого я никогда не видел, в юности побратался
с нынешним Великим Ханом Орды Джанибеком. Такое родство у нас
равняется кровному. Когда дядя стал Великим Ханом, я получил под
командование тумен. Мой тумен передовой. Мои воины начинают
сражение. Я выучился искусству боя у наших лучших мастеров.
Каждый день идет обучение. Поэтому мы живы. Каждый часть целого.
Часть силы, ведущей к победе. Вчера. Сегодня. В завтра я не верю.
Когда оно приходит, то превращается в сегодня. И это сегодня – наше.
Великий Хан объявил поход на Дамаск. Значит, казна опять
опустела, и нужно потрясти соседей вплоть до аравийской пустыни. Дело
нелегкое. И не в самих сражениях, а в том, что после грабежей трудно
поддерживать порядок. В некоторых туменах приходилось казнить
каждого десятого для повиновения остальных. Я против таких мер. Во
имя пославшей нас власти мы убиваем и грабим, ежедневно рискуя
жизнью. Так дайте нам погулять вволю. Юлий Цезарь был
снисходителен к вакханалиям после побед. Вот Чингисхан никого не
жалел ради дисциплины. И себе излишеств не позволял. Величайший
властитель. Сегодня боятся даже памяти о нем. Страх и уважение идут
рука об руку. Иногда страх так силен, что порождает бесстрашие,
которому подвластно все.
Армия готовилась неделю. Запасались продовольствием, особенно,
для лошадей. Готовили оружие и амуницию. Рассчитывали маршрут.
Прощались с семьями. Я как мог подбадривал воинов, понимая, что
не все вернутся назад. Но вернувшиеся могут беззаботно жить пол года.
Дамаск сказочно богат, а люди, живущие в нем, воевать не умеют.
Главное дойти. Путь неблизкий.
Шли хорошо. Нынче трудно собрать силу, равную нашей.
Саранчой мы опустошали чужое добро. Обоз стотысячной армии
пополнялся награбленным после каждого сражения. Впрочем, сражениями
это назвать было нельзя. Чаще всего, враг бежал после атаки моего
тумена. Многие города сдавались без боя. Там где мы шли, никому
ни до кого не было дела. Каралось лишь сопротивление. Добровольно
сдавшиеся милостиво лишались имущества, сохраняя жизнь. Забиралось
все. В этих краях можно жить без одежды и крыши над головой,
питаясь финиками и абрикосами, росшими повсюду.
Наконец, на горизонте смутным миражом возникли стены Дамаска.
Армия к тому времени сократилась вдвое. Неделю назад темник
Ильхан отправил половину воинов с обозом в Орду.
- Знатная добыча ждет нас в Дамаске, - говорил он перед
сражением. – Беспокоюсь, хватит ли телег доставить все в Орду. То, что
мы отправили обеспечит десять лет мирной жизни. Взятое здесь – в два
раза больше. Но придется жарко. Они не сдадутся. Дамаску
покровительствует султан Египта. Двадцать лет назад я один из
немногих остался жив после египетского похода. Даже против одного
корпуса мамелюков придется нелегко. – Он заметил меня и велел
остаться.
- Я обещал хану сберечь тебя, - сказал наедине. - Твой тумен мне
дорог. Не зарывайся и не кидайся плетью на обух. Чую – тяжко нам
завтра придется.
Взошло солнце, и завтра превратилось в сегодня. Я повел тумен
в атаку. Как наконечник стрелы, мои воины приближались к
ощетинившемуся копьями пешему строю защитников Дамаска.
Строй противника был широк, но глубины небольшой. Прорвем
без труда. Но где конница?
В бою не должно быть сомнений, но здесь пахло ловушкой.
Эта мысль быстро исчезла, придавленная ощущением силы и мощи
наших туменов. Никакие хитрости не сдержат такую лавину.
Нас неудержимо несло на копья. Но держат их обезумевшие от
страха люди, первая линия которых обречена. Найти ближайший
просвет, вклиниться, задавить конем левого, снести саблей голову
правого и вперед. Рубить и давить, пока враг не побежит. А потом
только рубить со спины. Догонять и рубить, пока не запросят пощады.
Так учил я воинов и в них уверен.
Уже были видны сверкающие на солнце наконечники копий, как
справа и слева два смерча пыли врезались в нашу атакующую волну.
Но мой тумен было не удержать, и через мгновение передовые воины
врезались в строй противника.
Предсмертные крики страдания и боли смешались с надрывным
ржанием погибающих лошадей. Строй оборонявшихся не дрогнул,
лишь слегка подался назад. Мы натыкались на трупы воинов и лошадей.
Первыми в бою они приняли смерть, но позволили врубиться в центр
строя. Ширина атаки сузилась. Более, чем пол тумена бились внутри
обороны врага, стремясь разорвать ее, обратить сирийцев в бегство
и рубить вдогонку их трусливые спины.
И тут сообщили, что сзади тумена никого нет, кроме конницы
противника.
Внезапно строй обороны распался, и мы оказались перед стенами
города, откуда полетели тучи стрел. Я понял, что вместо добычи нужно
уносить ноги и идти в прорыв. Прямо были стены, справа и слева –
вражеская конница, а сзади этот проклятый строй, который опять
сомкнулся, ощетинившись копьями. И этот строй снова нужно было
атаковать. Отпрянув от стен, отбиваясь с боков, мы вновь врубились
в центр строя. Но напора уже не было. Воины увязли в первых
шеренгах. Тумен исчезал на глазах. Моя сабля почернела от крови,
затупившись о черепа и кости. В какой-то миг я ощутил одиночество.
И тут же захлестнуло шею. Мир окутала тьма.
Глава 2
Одоление
Повеяло прохладой, ставшей устойчивым холодом. Резкая боль
в горле вернула к жизни. Я открыл глаза. Темноту помещения
пронизывал вертикальный столб света в углу. Мое ложе составляла
сухая шкура, непонятно какого зверя. Оружия не было. Постепенно
привыкнув к полумраку, возле света увидел кувшин с завернутым в
тряпье предметом. Это была лепешка сухого хлеба. С водой из кувшина
пошла хорошо. Долгое прожевывание разминало затекшие мышцы
лица. Глоталось больно. Войдя в столб света, с непривычки ослеп от
яркого солнца. Спина уперлась в стену, ноги стали ватными, мрак
услужливо погасил вспышку в глазах.
Сознание вернулось резкой болью чужого прикосновения. Стало
гораздо светлее. Бородач в тюбане осторожно ощупывал мое тело,
обнаженное до пояса. Прикосновения его были осторожны, но
болезненны. Видя это, он удовлетворенно кивал, оборачиваясь ко входу.
Глянув туда, я понял почему светлее. От большого серебряного блюда,
начищенного до блеска, отражавшего свет от входа. Разглядел и силуэт,
несомненно принадлежавший воину, причем начальнику не ниже меня.
Доспехи и снаряжение казались сросшимися с телом. Движения были
не броски и уверенны, отражая привычку повелевать. По едва заметному
знаку врач подошел к нему и кивнул головой. В ответном
движении чувствовалась благодарность, признательность и удовлетворение
услышанным. По едва видной лестнице мой целитель покинул темницу.
Силуэт приблизился. Я уже различал короткие волнистые волосы и
бороду, морщинистое обветренное лицо и взгляд, полный почтения и
участия. Этот взгляд заставил приподняться и сесть. Нужно уважать
достойного противника, особенно, оказавшегося сильнее.
Я слегка приосанился, стремясь сохранить достоинство в столь
неловком положении.
- Приветствую тебя, Славный Воин Нурибек, - произнес мой
надзиратель. - Я – Гаран. Мои воины пленили тебя. Это было непросто.
Восхищен мужеством тех, кто сражался вместе с тобой.
- Кто-нибудь из моих людей уцелел? – знанию языка я не
удивился. Сам знаю немало.
- К сожалению, из десяти пленных все умерли от ран. Их убило
солнце. Слишком поздно мы поняли это, но тебя удалось спасти.
Пришлось специально построить укрытие для защиты от смертоносного
жара.
- Большая честь для пленника, - только и осталось признать.
- Такой воин не может быть пленником, - возразил Гаран. –
Но лишь гостем. Пусть и по воле судьбы. Пусть не моим, а султана
Великого Египта.
- Самого султана? - я был удивлен интересом повелителя грозной
страны.
- Да. И за твою жизнь мне обещано целое богатство, равное цене
двадцати верблюдов. Я могу оставить службу, посвятив время семье и
хозяйству.
- Хороша награда, - согласился я. - Но как трудно перестать быть
воином, ведущим за собой других, верящих и готовых за него умереть.
При этом он сам готов отдать жизнь за каждого.
- Позволь, - я пододвинулся на ложе, он сел рядом. - спроси о
сражении, султане, всем, что сочтешь нужным. Я отвечу на все вопросы.
- Спасибо, - я был удивлен, но не имел права удивляться,
когда течение жизни резко меняет курс.
- Какому строю вы научили сирийцев? – я начал, не собираясь
отступать.
- Фаланге, строю древней македонской армии, - пояснил Гаран. –
В слаженном положении неприступна. Пять шеренг копейщиков с
копьями разной длины. Далее еще пять и еще. Глубина может быть
бесконечной. Конница сирийцев труслива. Их сняли с коней, чтобы
некуда было бежать. Сражаться или умереть. Поэтому, они стали стойки.
За победу над вами они дорого заплатили, но заслужили ее.
- Что произошло в сражении? - настала пора узнать все.
- Мы знали, что твой тумен станет наконечником копья и решили
сломать его, - обстоятельно
