Педагог

     Лейтенант по имени Слава, вчерашний выпускник сухопутного Пензенского артиллерийского училища стал офицером военно-морского флота.
      Как? Просто. Перед выпуском в училище пришла разнарядка на флот. Ротный построил курсантов и скомандовал:
      - Раздеться до пояса! Кто в тельняшках - выйти из строя!
      Из шеренги вышли несколько парней, «любителей» моря, которые видели флот в кино, во сне и в гробу, но для куража носили белосинеполосатые майки, на флоте прозванные тельняшками.
      - Вы идете служить в военно-морской флот! - вердикт ротного был как приговор после суда.
      Славик попал на военно-морскую техническую базу, расплесканную в адовых дальневосточных сопках, где его поставили по стойке «Смирно», обложили матом и быстро переодели в истлевшую на складе служивую одежду. После сдачи установленных зачетов лейтенанту выдали пистолет и назначили в караул. Отправили охранять «особо важный государственный объект», а заодно и небольшую гауптвахту воинской части.
      По Уставу, гауптвахта при воинской части была запрещена, но на флоте если нельзя, но очень хочется - то можно! Командир, которого подчиненные моряки задербанили до ручки нарушениями воинской дисциплины, обойдя подводные камни в виде вышестоящих начальников, «хапспособом», то есть руками тех же матросов выстроил гауптвахту, похожую на свинцовые венецианские камеры. Огородил абвахту забором и оплел колючей проволокой. Выкопал сортир для арестантов, чтобы те не пачкали какашками экологически чистую дальневосточную природу, и поставил вооруженного часового.
       На кичу садили пьяных матросов, а так же использовали как морг, после очередных ЧП со смертельным исходом. По блату за мзду в виде спирта сюда сажали и из соседних воинских частей. Гауптвахту охранял караул, размещенный в старой караулке, про которую можно было сказать словами бессмертного Александра Сергеевича Пушкина:
                                                                                           В глуши, во мраке заточения,
                                                                                           Тянулись дни мои,
                                                                                           Без божества, без вдохновения,
                                                                                           Без слез, без жизни, без любви…
    Представьте каменную избушку с деревянными перегородками, покрашенных ядовито желтой краской. В комнате бодрствующей смены стоял дубовый деревенский стол, обожженный для «красоты» паяльной лампой и покрытой лаком, две длинные лавки времен освоения Дальнего Востока. Несколько оружейных пирамид с карабинами СКС и противогазами в ячейках угрюмо стояли вдоль стены, будто приговоренные к смерти.
     В небольшой комнате отдыха караульных стоял жесткий деревянный топчан с грязными подголовниками. В кухне притулилась закопченная печка, топившаяся сырыми дровами. По потолку летали как хлопья сажи мухи. Стоял тошнотворный запах карболки и кислой капусты. Комната начальника караула с запахом пота и обреченности тоже вызывала ужас и тоску. Пахло тревожно, словно перед штурмом Рейхстага.
    Не смотря на это, Слава был убежден, что воинская служба - это застывшая музыка, а он виртуозный музыкант. У него из попы еще не выветрился дух мечтательности и романтизма. Когда  кончалась чаша терпения - он брал следующую. Парень был в состоянии безысходного оптимизма, да и перед Уставами пока был чище, чем вздох ангела. Славик был романтиком. А кто из нас в юности им не был?
    Начальники в отношении его были спокойны: «Не знает - научим, не хочет - заставим!"
     Когда молодой офицер попадает в самостоятельный караул, он, конечно, испытывает в душе страх перед неизвестностью, растерянность и желание зашхереться куда-нибудь под плинтус. Но это кто как. Кому служба - беда, а кому - мать родная!  Жизнь в салаге кипела, словно чай под трехкиловаттным кипятильником в трехлитровой банке. За те «два понедельника», что Слава прослужил в части, парень ничем себя еще не запятнал, а главное - подвигов никаких еще не совершил. А как хочется!
     Однажды, во время несения караула к нему дежурный по части с лукавым волшебством приволакивает за нестриженые шкирки две военные неожиданности. Пьяных в муку «годков» - матросов по последнему году службы.
     - Принимай лейтенант подарочек! Пьют, суки, каждый день, чтоб у них на пятке хрен вырос! - сделав паузу, поворачивается к матросам и говорит. - Лишаю вас всех наград! - и начинает отрывать у матросов пуговицы на клапанах брюк.
   Перед молодым караульным дарованием в сумерках предстала пара полуживых морских кальсонов, которые сквозняк из двери караулки полоскал как бриз паруса. Парни, своим видом доказывали служивую аксиому: «Солдаты держатся за землю, а матросы - друг за друга!» Перепутавшись руками и ногами, будто выброшенные на берег водоросли, пьяницы не забывали при этом икать. Это были не матросы, а тихий ужас.
     - Меня, матроса Тихоокеанского флота на кичу? - начинает возмущаться один из них.
     - А я не п-пьяный… - пытается выдавить из себя другой
     - Как это не пьяный? Да вас же шатает как камыш на сквозняке!
     - Н-ни как н-нет…
     - Ладно, хорошо, а скажите «сыворотка из простоквашино», - Слава решает проверить матроса на «вшивость», как это делал ротный в училище.
     - Я э-это и т-трезвым не выговорю, - продолжая качаться, как грот-мачта в шторм отвечает парень.
     - Тогда дыхните в стакан! - лейтенант продолжает проверку матроса «народными» приемами.
     - Т-ты вообщето х-хто? - искусанный дежурным по части восклицает один из «годков».
     - Я офицер! - как полагается по Уставу отвечает молодой начальник караула, застегивая крючки на кителе.
     - Н-ничего, э-это сейчас лечат! - пытается шуткануть алкач.
    - Не ты, а «товарищ лейтенант»! - поправляет матроса лейтенант, хотя полгода назад был сам в аналогичной ситуации, - или я фуражку ношу, чтоб голова не мерзла?
     - Х-хто? Х-хто? - глядя на молодого офицера своим мутным коровьим пьяным взглядом, мычит дурилка.
    - Жак  Кусто! - как бы в рифму отвечает Славик, не чуждый юмора, после чего со значением поправляет кобуру с «Макаровым» на бедре и, как положено, представляется. - Я начальник караула! А вот вы… кто? Как ваши фамилии?
    - К-кто? К-кнехт в пальто! Ик! - военного пьяницу начинает разбирать икота. - Какой ты к черту офицер? Ик! Кур-р-рица не п-птица, лей-тенант - не офицер! Ик! - очередной раз, икнув водочным перегаром в юношеское лицо начкару, не подумавши говорит крамольные слова, которые вслух говорить нельзя. - Ты пока салага! Ик! Тебе еще до офицера срать и срать!!
     Лейтенант пять лет евши в училище дерьмо ложками, такого монолога не мог себе представить даже во сне. Другой бы в такой ситуации, возможно, стушевался и вел бы себя иначе, но только не наш Славик, уже прошедший в училище первые «караульные университеты» и хорошо запомнивший воинский принцип - «Заслуги запоминаются, а просчеты - записываются!»  Вместо того, чтобы как в старину, заковать матросов-арестантов в кандалы, обрить им полголовы от уха до уха и отправить убирать снег в Сибири, решает заменить неуверенность волевым решением. Дает команду помощнику:
     - Выводных ко мне!
    Через мгновение перед лейтенантскими очами предстают «два молодца - одинаковых яйца» из караульного батальона. Между матросами и караульщиками всегда была негласная вражда как между морем и берегом. Каждый из них готов был при случае подсыпать друг другу перца под хвост.
    - Что прикажите, товарищ лейтенант?
    - Связать этих олухов и привязать к забору во дворе гауптвахты! - лейтенант с закаленными до чугуна мозгами, не долго размышляя, начинает обормотов воспитывать. - Периодически поливать из ведра холодной водой! Я научу этих пьяниц любить Родину своей страны и уважать молодых лейтенантов!
     - Эт-то не по у-уставу, - качаясь от водочного «сквозняка» как ветер в мае пытается взбрыкнуться один из них.
     - А пьете вы по Уставу?
    Хорошо, что все это происходило тихой бабьей осенью. Стояла теплая замученная погода. Полная сырного цвета луна, привязанная к соседнему дереву Большой Медведицей, с неподдельным интересом наблюдала через грязную форточку комнаты начальника караула за этой историей. На её лике можно было прочитать немые вопросы: «Чем все это дело кончится? Что еще может придумать и выкинуть этот до безумия инициативный лейтенант?»
     Архаровцы, привязанные к гнилому забору в дворике кичи и облитые ведром ключевой воды полностью промокают до мошонок. К середине ночи от лейтенантской «учебы и воспитания» у матросов зуб на зуб уже не попадает, но зато чудаки трезвеют как от вида покойника. Просятся на личную аудиенцию к начкару.
    - Т-товарищ лейтенант! - стоя мокрыми и дрожа всеми фибрами помятых портвейном физиономий, обращаются разгильдяи к молодому офицеру. - П-простите нас, п-погорячились. Мы все п-поняли! Вы... вы настоящий, требовательный офицер! - и, немного подумав, как в школе перед директором в один голос добавляют. - Мы б-больше не б-будем…
     Педагогический эффект воспитания был бесподобным. Вскоре этому лейтенанту все матросы срочной службы начали при встрече отдавать воинскую честь, что по не писаной традиции в части было «не принято». Матросский беспроволочный «телеграф» быстро передал - в части появился офицер с «пулей» в голове, который, как и полагается по Уставу для выполнения приказания применяет все возможные и невозможные средства и способы. С ним лучше не связываться, чтобы не было мучительно горько за прожитые годы.
      Славика сразу же в части прозвали Педагог.