которым ей очень хотелось, чтобы это предложение родители поскорей услышали. Ну, во-первых, ей уже почти тридцать сравнялось, а замуж выйти ни разу не пришлось. Но было и во-вторых – это я чуть позже узнал… Короче говоря, купили мы торт и заявились… Я, кстати, первый раз в такой ситуации оказался. До этого как-то без родителей дело обходилось, потом уж им, беднягам, сообщали, когда, стало быть, свадьба… Да ещё похмелье у меня до конца не выветрилось, так что я себя слегка под наркозом чувствовал. Но всё прошло, как по писанному. Тёща будущая поблагодарила за честь и слегка всплакнула. Светка закраснелась и в свою комнату убежала. Будущий тесть (простой был человек!) спросил сурово:
- Ты в армии служил?
Я ему:
- А как же?! Ракетные стратегические…
- А я в артиллерии воевал, - одобрительно кивнул он, и мы засели за чай с тортом. Поняв, что вполне уместно, я и бутылку вина достал, «Кюр д*Амюр»…
Но в тот же вечер и началось… То есть тогда я совершенно не придал значения, но в подсознании-то всё отложилось. Мы со Светкой вышли погулять, и она сообщила, что ей срочно надо кой-куда съездить. Оказывается, у неё был давний любовник. И она очень к нему прикипела. Но любовник этот собирался в Израиль, а Светка туда ехать категорически не хотела. «Я бы родителей этим убила», - сказала она… Поэтому-то она и выглядела как свободная от любви женщина. Она хотела от неё освободиться, и до меня тоже пыталась, но пока не выходило. А сейчас, видите ли, ей показалось, что она действительно освободилась. Но, как честный человек, она обязана была это сказать своему давнему любовнику в лицо…
Ну вот скажи, кто её за язык тянул? Честность – это, конечно, хорошо, но соображать-то всё-таки надо! Да мне начхать тогда было на её прошлых любовников, но потом, и довольно скоро, сработало «Это»…Так, что ли, на фрейдистском жаргоне? «It»? Ты не знаешь, да и хрен с ним, я тоже в этом слабо разбираюсь, может, чего и путаю… В общем, если по-простому, – говно попёрло вовсю. Но это после, а в тот вечер я совершенно безмятежно её проводил до искомого подъезда. И ждал на улице часа полтора – без всяких задних мыслей. Только помню, что подмерзать начал (ноябрь!), да сигареты приходилось экономить – мало оставалось, а ларька поблизости не было…
Ревности – клянусь! – никакой не чувствовал. Вообще ничего не чувствовал, кроме предвкушения. Как мы сейчас поедем ко мне, в тёплую комнату, как выпьем винца (у меня ещё было в запасе), а потом, потом, потом… Тут и Света вернулась, спокойная и вроде бы довольная собой. И я вообще думать перестал – как отрезало…
Он замолчал, глотнул пива – явно чтобы смягчить сухость во рту. Я дежурно плеснул в стаканы.
- Вот попробуй провести эксперимент, - пережив напиток, предложил он. – Сядь где-нибудь в сквере на скамеечку и понаблюдай. Пройдёт мимо женщина, посмотри ей вслед. Ручаюсь, она немедленно выписывать начнёт, жопкой активней заколышет. И ведь совсем не факт, что она осознанно будет чувствовать твоё наблюдение. Это у неё спинной мозг срабатывает, независимо от мозга головного. Если не начнёт – значит, не женщина. Или ещё, или уже! Попробуй, у меня ни разу осечки не было… Или возьми – слова всякие. Нравятся им в постели непристойности, нравятся! Некоторые от них одних уже и млеют. Только тут – в зависимости от воспитания, наверное, - с разным знаком. Кто любит грубости, кто – нежности, но обязательно чтобы кондовым матом, чтобы такие слова шептались, какие приличные женщины как бы и знать не должны… Да, «не должны», как же! Да у них все эти понятия (а стало быть, и слова!) из ума вообще никогда не выходят. Мужики ещё могут о политике там подумать, о жизни на Марсе, а эти… Только об одном!.. Помню, в ранней молодости шли мы как-то с приятелем за двумя барышнями, хотели было познакомиться. Приблизились – а у них, оказывается, такой разговор идёт, что у нас уши завяли. А мы ведь отнюдь ханжами не были, тоже могли поговорить, но не до такой уж степени! Они своих любовников обсуждали, детально. По частям, так сказать. Ну, мы, честно говоря, тогда оробели и знакомиться не стали… Это я потом такой умный стал, когда сам уже сознательно ощущал себя кобелём и больше никем. Тогда мне женская натура и открылась: рыбак рыбака… Для них сластолюбие – начало начал. Вот, говорят, женщины ценят не секс, а нежность. А нежность – что, не секс, что ли? У них просто воображение богаче. Ты её по руке погладил, а она уже всё себе представила. Ну а если до этого ещё цветы преподнёс, ей вообще ничего больше не надо, она в постель с тобой просто от одной благодарности заляжет…
Он хрипло засмеялся и прикурил новую сигарету от старой. Я забыл сказать, что дымил он, как паровоз. Я тоже, конечно, покуривал, но гораздо умеренней.
- Я не слишком сложно выражаюсь? – озабоченно спросил он. – Хочу, чтобы ты меня понял. Вот насчет сластолюбия…
- А что?
Он заботливо разъяснил. Даже привёл в пример рассказ Бабеля об одесском шофёре начала прошлого века, который, не сопротивляясь, отдал свою шикарную доху уличным громилам, а через две недели отстреливался на крыше от погромщиков до последнего патрона, давая уйти жене и детям. Их этот шофёр действительно любил. Доха же ему просто – нравилась. Пусть очень нравилась, но любовь – это когда готов жизнь отдать за предмет. За Родину ли, за человека любимого – неважно. Остальное, стало быть, если речь идёт о взаимоотношении полов, любовью не называется, а называется сластолюбием, похотью. Тоже эмоция, имеющая право на существование, но путать не надо… Его объяснения, такие заботливо-подробные, меня порадовали. Значит, я правильно реагирую. Значит, он раскроется (освободится) до конца. И теперь уж я знал, чем ему ответить!..
-… А со Светкой я просто плыл сначала, как по морю. – Он сузил глаза, будто вглядывался туда, в давно прошедшее. – Я от неё буквально отлипнуть не мог. И вот что интересно! (И паскудно, конечно) – Чем я активней к ней приставал, тем больше меня червячок точил – некой неполноценности. И – тоже по дурости, конечно, - стал я ей разные эпизоды из своей прошлой жизни рассказывать. О том, как я первую жену не любил. О том, как вторую любил. Вообще о разных своих бабах… Вроде как юмористически, но с таким, знаешь, хвастливым подтекстом. Мол, ты мне цену-то пойми! Ну, и она тоже – начала воспоминания. А может, это я у неё стал выспрашивать, сейчас уже не помню, но ведь могла же и на выспрашивания отвечать не слишком честно; уж я бы не осудил… Понимал же, что не только не второй у неё, но и не третий. Не в вакууме ведь она жила до тридцати почти лет! И ничего в этом, конечно, страшного. Ничего – если не вдаваться в детали… А мы вдавались. То есть она – уступая моим подначкам. А может, тоже увлекаясь немножко хвастовством. Дескать, не один ты такой любвеобильный! Я тоже кое-что повидала… Ух, дура!.. – Он сам разлил водку, торопливо глотнул и уже не заедал ничем, только запил пивом…
– Вот даже сейчас, через столько лет, вспоминаю – трясти начинает… В общем, поведала она мне, постепенно, но в те же самые начальные дни, изрядно. Как и кто её невинности лишал. Кто в рот научил брать. Кто этот… куни… куилл…, тьфу! – Кто первый ей лизание мохнушки продемонстрировал… Похвастала, что и в групповухе разок-другой поучаствовала. Что непосредственно передо мной у неё в любовниках киноактёр довольно известный состоял. (Параллельно с тем, давним, который в Израиль намылился) Что один большой спортсмен, вегетарианец и йог, совсем слабаком оказался, зато другой, простой тренер их бывшей женской группы по оздоровительной физкультуре, «просто замучил»… В общем, человек восемь вспомнила!.. Мне бы и тогда сообразить, что восемь любовников за двенадцать лет «взрослой» жизни – совершенные пустяки, что, скорее всего, она не обо всех и рассказала, а и это пустяки, потому что теперь-то она меня, а никого другого, любит… Но детали, детали проклятые! Да ещё воображение, соответствующе настроенное. Вот этот актёр, например. Он мне самому всегда нравился. А теперь ничего ведь не стоило представить себе, как именно он её обнимает, как тычется своей лысиной куда-нибудь ей в живот… Не могу…
Он отвернулся к окну и полез за носовым платком. Я помалкивал, только плеснул ещё и осторожно пододвинул стакан к нему. Он выпил, не оборачиваясь, и некоторое время тёр глаза платком. Потом глубоко вздохнул и понёсся дальше:
- Я уж без подробностей, хотя самого тянет иногда всё это ещё раз, в который уж раз, пережевать, насладиться, так сказать, горечью. Ну вот, один пример. Я вдруг начал думать о её долговременной любви. О том моём предшественнике, что в Израиль или, может, Америку, не знаю, собрался. И, ей-Богу, почувствовал унижение – за неё. Как же так, какая же это любовь, если он не может ради этого остаться?.. Ну, конечно, выпытал у Светки кой-какие детали. В частности, что он предпочитал с утра, а не с вечера. Злорадно посвятил её в некоторые нюансы мужской физиологии («утренний сухостой», сам знаешь!), а потом каждый раз, когда уже у меня возникало именно утреннее желание, не упускал случая напомнить: «Ну, ты же привыкла с Махлиным!»… Он ещё и позвонить ко мне в квартиру однажды осмелился! Я его послал и трубку швырнул. Светка сказала потом, что телефон мать ему дала по ошибке. Он, мол, какую-то девицу использовал; женский голос, подружка, то-сё… Ну уж, конечно, я не поверил. Вернее, так. На самом деле я поверил, но сделал вид. Да если бы я Светке не верил на самом деле! Не знаю, удавился бы, наверное. Или её бы зарезал. В общем, совершил бы что-нибудь определённое. По крайней мере, точно бы знал, как к этому относиться. Я тогда так выражался – для порядка, но, конечно, в ключе ироническом: «О подозрениях и речи нет! Их вообще не может быть! Если только тень подозрения, даже нет – тень тени…» В том-то и дело, что я чувствовал: всё нормально. И ревновал тем не менее, как последний дурак. И ведь не наигрывал!. Может, только чуть-чуть… Да и вообще, надо сказать, распоясывался.
Я – в её лице – как бы мстил, что ли, всем своим предыдущим бабам. Одной – за то, что женила на себе, а потом сама же и бросила. Другой – за то, что вообще не оценила. Ну и вообще – всем… Вот, например, я пиво люблю, и всегда любил. А первая моя жена сам его запах не переносила, особенно в сочетании с креветками. Помню, я носовые платки после пивной тогда просто выбрасывал, она их даже в грязном белье не терпела… Так что мне, когда жил со Светкой, полюбилось делать?! – По дороге с работы заходить в пивную. Специально, нарочито, даже не очень и желая! Чтобы, значит, медленно выцедить пару кружечек, зажевать какой-нибудь жареной картошечкой, чипсами по-теперешнему… И чтобы прочувствовать, что меня ждут! С любовью ждут! И с ужином – как полагается. А я, стало быть, небрежно извинюсь, что вот, мол, в пивной на полчасика задержался… Потом, позже, когда у нас всё уже окончательно стало рушиться, Светка призналась, что ненавидела это моё пиво до печёнок: и запах, и глаза, дескать, какие-то подмасленные становились… Я и более серьёзного пьянства не чурался, и тоже – почти нарочно. У меня, конечно,
