Свои берега

чем крематорий, где человеческие останки огнём расщепляются в пыль, и узнать потом нельзя будет - своего ли это родственника пепел тебе выдали, или так - сожгли кучу народу, помешали кочерыжкой в печи, да разложили по урнам. "У индусов моду переняли - для дешевизны. Да никогда в России трупы не сжигали! И ты меня, когда умру, тоже, пожалуйста, не сжигай! Слышишь!?" И он кивнул обещая, а сам представил как она в одиночку волочит мёртвую бабушку в ванную, и как ей при этом тяжело, и как там она трёт голое захолоделое тело намыленной мочалкой, а потом, смыв пену душем, вытирает полотенцем и волочит обратно, как обряжает бабушку в ночнушку и выкладывает на стол, и что ему, когда умрёт мать, придётся делать то же самое. "А знаешь что... - сказал он, прищурившись, - а ты живи долго-долго!" И мать в ответ как-то кисло улыбнулась и поцеловала его в макушку.
  Той же ночью, в полудрёме, практически засыпая, он решил, что, когда вырастет, непременно станет скульптором, и тогда высечет бабушку из куска  цельного белоснежного мрамора. Это необходимо сделать, и начинать тренироваться нужно прямо сейчас, пока из памяти не выветрились её черты (хорошо, что на свете есть такая вещь, как пластилин!)... Он смотрел в лицо бабушки. Оно было каменным и улыбалось.

  После похорон к ним раза три наведывалась Веруньчик, вызывая мать на серьёзный разговор. Ведь это была и её бабушка, втолковывала матери Веруньчик, и по-справедливости, ей, Веруньчику, должно перепасть кой-какое наследство. Хотя бы бабушкины иконы. Или вон тот старинный кованый штопор, с которым Веруньчик так любила играть в детстве (старина сейчас в моде - она знает). Или, скажем, самовар. Зачем же посеребрённому самовару киснуть у тёти Люсечки в кладовке, когда самое место ему - на кухне тёти Ж.? Или взять, допустим, жилплощадь. Жили они с бабушкой втроём, значит, треть площади, почитай, была за бабушкой, теперь бабушка умерла, а она, Веруньчик - хоть здесь и не проживает - её внучка, то бишь наследница, и значит... Мать отвечала, что во-первых, жилплощадь остаётся за теми, кто на ней прописан - так у нас в государстве поставлено дело. ("Но по-справедливости... - возразила было Веруньчик. - А прописаться я готова!") А во-вторых, если уж на то пошло, кроме Андрея и Веруньчика, у бабушки осталось ещё два внука, и тогда всё по той же справедливости надо делить бабушкину долю на четверых, что совсем уж абсурдно: тогда Веруньчику достанется полтора квадрата, хватит только шкаф втиснуть и там жить. В-третьих, на самом деле её с бабушкой поселили не в нынешнюю однокомнатную квартиру, а в комнату, в которой они мыкались сначала вдвоём, а потом, когда появился Андрей, втроём восемь лет и совсем недавно переехали, причём доплачивала за лишние метры, а затем выплачивала долги отнюдь не Веруньчик. И в четвёртых, она взяла бабушку к себе и ухаживала за ней до последнего возможно потому (у ней закралась такая мысль), что больше никто из бабушкиных детей не захотел её к себе забирать. Она, конечно, понимает тягу Веруньчика к воспоминаниям детства и так далее, поэтому она, так и быть, отдаст той штопор и пару икон.
  После уходов Веруньчика мать пребывала в совершенном недоумении. Получалось, над их жилищем, над только их домом и крепостью ни с того, ни с сего подвис на длинном осветлённом ромашкой волоске племянницы тяжёлый дамоклов меч, готовый раскромсать его в коммуналку. А Веруньчик, она такая славная, милая и недалёкая, сама до подобной гнусной беспардонности не додумалась бы, наверняка её отец настропалил. Бедная девочка больше года обитает без материнского догляда...
  К зиме из загранкомандировки вернулась тётя Ж. и тогда они уже вдвоём приходили к матери клянчить вещи, причём тётя Ж. каждый раз приводила всё новые, приемлимые аргументы в свою пользу, вспоминала всё то доброе, что она когда-то для бабушки и для матери сделала, и кончилось всё тем, что мать, не желая ссориться ни с сестрой, ни с племянницей передала им половину иконостаса, фарфоровую фигурку русской красавицы с зеркальцем... и штопор, конечно.  


ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДЯДИ ВАСИ

  Андрей всё ждал, когда же дядя Вася признает его достаточно большим для того, чтобы, усадив напротив, понаповедать ему наконец о своих подвигах. Может, у дяди Васи было и немного наград по сравнению с телевизионными ветеранами, но все они были боевыми (во всяком случае, так говорила мать). Представлялись истории с мотоциклетками, летящими под откос, с засадами и рукопашными схватками в развалинах и в траншеях, с кучами немцев, рассыпающимися в прах при разрыве гранаты, и один очень удачный рикошет от медной пряжки ремня (а второй - от медали "За Отвагу"). Короче, дядя Вася в этих его фантазиях был главным героем фильмов про войну.   
   "Мам, а чего дядя Вася никогда не рассказывает о том, как воевал? Пусть расскажет!" - канючил Смыслов время от времени.
   "Вот и спроси сам его - в следующий раз, когда к нему приедем."
   "Я стесняюсь..." - признавался Смыслов, краснея.
   "Вот и я стесняюсь. Не любит он о войне вспоминать. Понимаешь?"
   "Ну пожалуйста..."
   "Ладно. Это дело с тётей Лидой надо для начала обмозговать. Меня-то  одну он не послушает, а вот вместе авось мы его уломаем. О-хо-хо,  хохонюшки..."

   И вот наконец аккурат на день рождения дяди Васи долгожданное чудо  свершилось: после недолгого шушуканья на кухне с женой и сестрой дядя  усадил племянника за стол, покрытый тяжёлой цветастой скатертью с  бахромой, кручёные нити которой Андрей, бывало, со скуки заплётывал в  косички, а потом отпускал пальцы, и косички расплетались, кружась  каруселью, - и указав на выключенный телевизор в углу, поинтересовался  кстати, смотрит ли он передачу "Служу Советскому Союзу"?
  Андрей кивнул.
  "А видел там автоматы, с какими наши сейчас бегают?"
  "В смысле?.."
  "Ну... Современные эти?.. Автоматы."
  "АК-47? - переспросил Андрей, чувствуя, что нужно показать дяде, что он во многом уже разбирается. - Ну да... Они у нас и в школе есть. В кабинете НВП. Только мы НВП ещё не проходили."
  "Между прочим, с такими вот в войну немцы бегали." - поведал для начала дядя Вася, прищурившись, а потом для веса цыкнул одной стороной рта, блеснувшей коронками из нержавейки.
  "Вообще-то, у них другие были. - вдумчиво проговорил Андрей, немного удивлённый путанице в дядиной голове, и даже заподозрил тут розыгрыш взрослого над мальчишкой. - Только назывались они не автоматы, а пистолеты-пулемёты. Цельнометаллические. "Шмайсеры".
  "Да не! - не те! - досадливо отмахнулся дядя. - Я ж говорю - как наши, нынешние. С деревянным прикладом, ручкой пистолетной, рожком изогнутым. Ну? - понял?"
  "Чего молчишь? - спросил после паузы угрюмый дядя Вася, и Андрей увидел, как обычные дядивасины навыкате глаза мгновенно превратились в колкие щёлочки, и весь он сморщился, как от кислятины. - Ты чего, малой - не веришь, что ль, мне?"
   Андрею неудобно было перечить дяде, который всё же, похоже, морочил его, но в данном случае это было делом принципа.
  "Дядь... - сказал Андрей и запнулся, не зная уже, как ему правильнее обращаться теперь к дяде: как раньше - запанибратски "дядя Вася" и на ты, или отстранённо на "Вы" и по имени-отчеству? - и решил пока избегать обращений... - Наш автомат - это же "АК-47", верно? То есть он сорок седьмого года разработки. А война в сорок пятом закончилась..."
  Ему самому понравилось, насколько его выпад был прост и аргументирован. То был ответ науки пустоте фантазии. Год назад мамина подруга из редакции большого издательства подарила Андрею две толстые книги: "Великая Отечественная Война в фотографиях" и "Оружие Победы", и он их обе умял запоем! И нигде в них не было сказано, что у немцев имелись автоматы, похожие на наш "АК".
   "Так ты, что ж, думаешь, я тебе вру?! - прошептал дядя Вася с каким-то хрустящим нутряным рыком, и несколько раз ткнув большим пальцем себе в грудь, загрохотал. - Ты думаешь, я немцев вот с такими вот автоматами не видел?! Это я-то?.. Это... я-то... их... не видел!? Да они с такими вот и бегали! А мы с "Пепеша". И ничего! - мы их, - тут дядя Вася дунул себе на ладонь и вновь перешёл почти что на шёпот, - делали!" Подумал и добавил: "Серьёзные немцы бойцы - не спорю. Япошки - те, конечно, послабже будут. Но мы их делали!"
  Дядя Вася поднялся, стукнул досадливо ладонью о столешницу, отчего пепельница подпрыгнула на скатерте с бахромой, крякнул, и отправился на кухню справиться у женщин, когда те накрывать начнут. Пора бы уж. В общем, так о своих подвигах дядя Вася в тот раз ему и не рассказал, а следующего раза, как и следующего дня рождения у дяди Васи не случилось...

  Спустя  год, на Пасху, мать Андрея выудила из серванта с раздвижными стеклянными дверцами малюсенькую, будто игрушечную бутылочку "Три Звезды" московского розлива, незнамо сколько лет там стоявшую, улыбнулась и сказала так: "Сейчас я пригублю коньячку на праздник, а тебе, Андрюш, я покамест разрешаю понюхать пробку - узнаешь, как пахнет настоящий коньяк! Если хочешь, можешь даже пробку лизнуть! Ладно, ладно! - обязательно попробуешь, но только на язычок - договорились?"
  Потом отвернула пробку (подавшуюся на удивление легко) и понюхала горлышко.
  "Что такое?.. Совершенно ничем не пахнет. Хм... Такого быть не может! Странно..."
  Мать лизнула пробку и нахмурилась. Опрокинув бутылочку, отпила глоток.
  "Ты с коньяком, часом, ничего не делал? Не открывал?" - спросила она, подозрительно косясь на Андрея.
  "Нет." - ответил он, ещё не вполне понимая , что она имеет в виду.
  "Не хулиганили тут без меня с друзьями? Точно нет?"
  "Да что случилось-то?"
  "Нету тут никакого коньяка. Вода одна подкрашенная."
  "Может, спирт испарился?"
  "Да как бы он испарился? Из закрытой-то тары?"
  "Может, на винзаводе чего-то нахимичили?"
  "Ага! А кажется, я знаю, кто эту пакость сотворил. Только он один на такое способен. Вот что он за человек, а?!"
  "Ты о ком, мам?"
  "О ком, о ком... О дяде Васе твоём! - о ком же ещё!? Очень-но на него это похоже! То есть, значит, он, когда у нас в последний раз был, чем-то меня отвлёк, я вышла, а он тут же выдул по-тихому коньяк, а в пустую бутылку заварку из чайника налил, пробочку завинтил и обратно поставил. Вроде как так и було! И всё это быстро - в один миг! Вполне в его духе! Вот ведь... Словно мне этот коньяк забесплатно достался! О-хо-хох! Вася ты, Вася..."
  Села на табуретку, задумалась и промолвила: "Да я б ему сейчас сотню таких бутылок купила... Сама бы купила. Только этим его не воскресишь..."


ТЁТЯ Ж.

  Забеги тёти, благо проживали сёстры рядом, в соседних домах, случались по утрам в будни, в самые горячечные минуты, когда мать собиралась на работу, до которой ей было ехать и ехать, а нужно было ещё отзавтракать и переделать тысячи разных дел. "Послушай, Люсь,что этот Какашкин опять сотворил!" - гомонила с порога тётя Ж. заместо приветствия, и далее эмоционально перечисляла последние грехи мужа. "Ну что ты так волнуешься? - почти искренне удивлялась мать. - В конце концов всякому человеку свойственны недостатки... Ну вот он такой! Кстати - кх - а почему