Свои берега

Часть 1. САМОЕ НАЧАЛО.


ТЁТЯ ОЛЯ

  Стоял июнь. Самое начало. Андрей Николаевич Смыслов лениво прохаживался перед раскрытой дверью ритуального автобуса, выстукивал шаг наконечником "Фултона" и то и дело прислушивался к приятному скрипу своих новеньких дырчатых полуботинок, дешёвых как всё китайское, однако чистой кожи и итальянского фасона. Чуть поодаль подошедшие только что окружили Татьяну. "Да-да, - озабоченно морща переносицу повторяла она, - да, конечно... Минут десять, думаю. Пока вывезут и всё такое прочее..."
  Появилась Веруньчик - в пышном кремовом платье с оборками. Протиснувшись сразу к Татьяне; почти скороговоркой - бред тифозника в сильном жару, каким его изображают актёры - поинтересовалась: "Уф! Я не опоздала? Бежала, прям промокла вся, а автобус не остановился, а следующего долго не было... А как у вас? Уже?.." "Нет-нет, пока ничего... Пока ждём..." По асфальтовой  дорожке вспугивая с чёрно-бурых газонных заплат воробьиные стаи прошелестела больничная "Волга". "Надо же - тётя Оля! Ты когда нам позвонила... Как я тебя понимаю  - у меня мама почти такого же возраста... - выводила Веруньчик особым страдательным тоном. - Недавно она, ты знаешь, тоже в больничке лежала. Да нет, неплохо подлечили. У-гу... И ведь всё на мне теперь, всё на мне... А совета получить не у кого."

  Полная пожилая дама между тем долго расспрашивала мужа Татьяны о мёде. Он уверял, что мёд везде продаётся обманный, замешанный на манке или из химии, поэтому не лечит, а вот когда он поставит у себя на участке улья, вот тогда...
  Наконец всех позвали внутрь.
  На каталке в самом простом обитым синей материей гробу лежало тело, почти эфемерное, кое-как обозначенное светлой тканью, платьем или ночнушкой, из ворота которой вырастала густо напудренная голова со знакомым горбоносым профилем.
  Татьяна достала из сумки бумажные вещицы.
  "Это, кажется, надо положить в руки, чтоб держали, а это укрепить на лбу."
  Веруньчик взяла вещицы, наклонилась над телом и, немного поковырявшись и пискнув раза два "не получается", распрямилась с победной улыбкой.
  "Цветы, давайте цветы!" - предложила Татьяна.
  Ёлочкой разложили цветы: в ногах оказались гвоздички, розы пустили поверху, так, чтобы самые крупные приютились в изголовье. Собравшиеся обступили гроб. Веруньчик накинула с плеч на голову траурный кружевной платок и в полной тишине начала причитать: "Ой тётя Олечка! Дорогая наша тётя Олечка! Ты сегодня покидаешь нас. Ты была чудесная женщина, замечательный душевный человек. Так пусть земля тебе будет пухом... ("Да, да - пухом..." - повторили кругом.) Мы никогда тебя не забудем. И в этот день, в этот тяжёлый день... Печальный... Вот... ("Это у ней профессиональное, годами выработанное, - шёпотом пояснила Сергею Долгову пожилая дама, - плачится, жалуется, клянчит..." "А кем она?.. Врачом?" - пробормотал Сергей.  "Нет. В школе. Педагог.") Тётя Олечка... Мы прощаемся с тобой, тётя Олечка. Нам, конечно, тяжело, тётя Олечка, но, тётя Олечка, память о тебе, тётя Олечка..."
  "Вер, на кладбище прощаться ещё будем... " - подсказала Татьяна.
  "А-а-а..." - протянула несколько разочарованно Веруньчик и, убрав носовым платком с края глаза накатившуюся слезу, виновато улыбнулась.
  "Я думаю, в автобус, что ль, надо садиться..." - пробормотал кто-то.

  На выезде с кольца автобус безнадёжно зарылся в пробке. От просочившейся в салон  выхлопной гари Смыслова здорово болтануло, накатило и остановилось где-то под "яблочком" воспоминание об испорченном пончике, купленным сдуру в жару на базаре. Пожилая дама, которой, казалось, гарь была нипочём, нарочито громко восхищалась современным строительством.
  "Архитектура, я смотрю, красивейшая! Да, для народа теперь строят со вкусом - дом железобетонный, из плит, а внешне будто кирпичный. И почему раньше до такого не додумались!? И как быстро возводят: день - этаж, день - другой!"
  "Да, очень красиво, - согласился сидевший рядом с пожилой дамой пристрастный к мёду татьянин муж, обладатель крутого ирландского подбородка и ломаного узбекского носа, говорун и умница, которого все величали запросто Владимиром. - У нас, вот увидите, когда с кладбища приедем, тоже дом ничего. Планировка современная. Кухня большая. С жильём теперь проблем нету. Нам теперь дачу отстраивать нужно. Квартира её (он кивнул на гроб) теперь как раз под это дело и пойдёт. Я ж участок взял огромный - двадцать соток. И ехать удобно - пятнадцать минут по трассе - и ты там. Забором пока кирпичным огородился, а на дальнейшее освоение тити-мити (тут он, нежданно осклабившись, протёр щепотью перед самым носом пожилой дамы), тити-мити нету."
  "Да, - нервно кивнула пожилая дама, - с деньгами сейчас трудно."
  "Сейчас вообще трудно. - откликнулась сзади Татьяна. - Особенно мужчинам. Стрессы..."
  Веруньчик вдруг захихикала, прервав на полуслове обращённый к Сергею Долгову монолог о неблагодарных детях: "Угу... Вот поэтому-то они все поголовно и не работают!"
  "Да, поэтому не работают." - повторила эхом Татьяна, приопустив одновременно голову и веки. - Такая нынче жизнь."
  "Ох... - вздохнула Веруньчик, ехидно поводила головой от плеча к плечу, и вновь обратилась к троюродному брату, впилась глазами в кирпичного цвета нос и усы - топорщившийся ежом аксессуар мужественности. - Ну так вот, мой милый братик, что я хочу тебе сказать..." Она нашла благодатную почву - по привычке давно семейного человека Сергей Долгов терпеливо сносил всякий женский словесный продукт.
  Между тем уже сказано было, что Наташка-то дома не ночует, матери не слушается, одевается безобразно, просто гадко: в такие мини - дальше некуда! И работа у девчонки странная - в салоне красоты ногти красит. А рядом - дверь в дверь - массажные кабинки... И что тут думать?
  "Я говорю: "Давай подъеду посмотрю что у тебя за работа такая. С начальством твоим пообщаюсь, с коллегами..." Она: "Нет!" Я тогда говорю: "Раз ты дома не ночуешь, по какой-то надобности работу свою от матери скрываешь, то мне, думаю, сама знаешь, как тебя следует называть." Ну, понятно, и назвала. А она, негодяйка, как подскочит - я на постели лежала, яблоко кушала - и прям хлоп меня вот сюда. Вот сюда - между глаз. Кулаком! Во - синяк даже до сих пор остался! Видишь? А хорошо ли это - мать свою бить? Я что - не имею права поинтересоваться чем она там занимается? Если у меня сердце болит? У-у?"
  После кончины мужа Веруньчик пребывала в поиске. Так тяжёлая лиана, вдруг повисшая в воздухе, раскачивается на ветру и тянет во все стороны усики в надежде за кого-нибудь зацепиться. Она забегала по тёткам - советоваться, поскольку советоваться привыкла (так уж она была воспитана); но она бы оставила их всех в покое - это совершеннейшая правда - ей было бы достаточно и мамы, единственной верной своей подруги, но та из-за инсульта что-то совсем перестала соображать.
  "В школу просто не успеваю. Отпрашиваюсь, отпрашиваюсь, а на меня уже косятся. Директриса интересуется - буду я работать или нет. "А вы как думаете? - говорю. - Если я за мамой ухаживаю? Вот вы бы что на моём месте сделали?" А она мне: "На вашем месте пока находитесь только вы." Такая вот толчея в ступе. Она мне так, а я опять: "Вот я вам и говорю: если бы вы были я, то вы бы как поступили?"

  "Много ваших уходит... - задумчиво сцедила полная пожилая дама, упершись глазами в окно. - Два года как Люба умерла, а Германа с Витей хоронили - будто вот только что..."
  "Да, -  Татьяна кивнула несколько безразлично, как поддакивают смирившиеся с невзгодами люди. - Года не прошло."
  "И правда, - согласился Смыслов, - года не прошло..."


ГЕРМАН И ВИТЯ

  На прощание они с матерью тогда не успели: перепутали выход метро, не там повернули, в результате получили крюк, и тут двери им отсекла милиция в серых куртках - в Склиф приезжал Президент на встречу с жертвами теракта - мелким обывателям сказано было обождать. Противно всё это было: и этот дождь пакостный, осенний, и террористы, и серые куртки, и Президент...
  Вышли Сергей Долгов и Татьяна с Владимиром. "Уже отправили," - сказала Татьяна. "Как же так получилось?" - спросила мать. "Когда квартира занялась, они на лестницу выскочили оба - ещё живые были; их в реанимацию отвезли, да видно надышались гарью..." "А отчего полыхнуло?" "Никто не знает. Может, Витя курил в постели... Он же дымил как паровоз... Неизвестно."
  На Короленко дочки Татьяны (две крепкие молодицы в чёрных брюках) приготовили стол, он застыл важно посреди комнаты: весь в накрахмаленной скатерти, в нетронутых пока блюдах - словно богатый жених на свадьбе. Вокруг стола теснились нерешительные люди. Наконец сказано было: "Садитесь... Кому как удобно..." - и люди расселись. Кроме родственников прибыло трое бывших сослуживцев Германа. Все с жёнами. Один, забархатившийся манжет его рубашки всё время порывался осесть в тарелку, вспоминал Корею, уточнял, что Северную, он там бывал, там страшно не любят японцев, а русских - наоборот; другой, моложавый ещё старичок, гордился, что имел честь работать под началом ныне усопшего Германа Климентьевича, широкой души человека, гражданина и патриота, внесшего свой вклад в общее дело. "Какую страну развалили!" - запричитал тут Владимир. "А какой вклад он внёс, если не секрет?" - поинтересовался Андрей Николаевич. "Какой?.. - задумался моложавый ещё старичок. - Ну, к примеру... Ступицу наша группа разрабатывала. Мы ж двигателисты... Знаменитый "КБ-300"! Ступицу для двигателя. Их потом на МиГ двадцать первой серии ставили. Серьёзная работа..." "Да-да..." - закивала Татьяна. Тот, который вспоминал Корею, перешёл на Микулина и начал травить байки о нём. "Академик! Герой Труда! А вообще-то, положа руку на сердце - он был чистой воды авантюристом. Удачливым авантюристом, добавлю." Третий, по имени Борис, попросил слова. "Ну скажи, скажи..." - пробормотал Владимир.
  "Я близко знал нашего дорогого Германа Климентьевича. Мы не только коллеги - являясь также его соседом по лестничной площадке я, так сказать, имел счастье и честь наблюдать его жизнь изнутри. Это был удивительный и, как только что справедливо заметил мой коллега, большой души человек, всегда интересовавшийся политикой, культурой, последними научными разработками... Он до последнего буквально фонтанировал идеями... В конце восьмидесятых увлёкся лазерами. Думал как приспособить их, как это тогда модно было называть, под конверсию. Чтоб лодки подводные для утилизации резать. Просто так-то, автогеном, не разрежешь - у них же сталь особая, да и толщина - во! - тут говоривший опустил голову и несколько долгих секунд стоял как зачарованный. - Несколько слов о его сыне... Виктор, конечно же, был гением. Чёрным гением, его демоном, так сказать... Вы понимаете, о чём я... Что ещё?.. Уникальные это были люди! Память о них навсегда останется в наших сердцах!"
  "Герман говорил, что пишет заметки, воспоминания... Он мне бумаги показывал! - проухала тётя Оля, бродившая челноком из комнаты на кухню. - Вот бы опубликовать."
  "Главное, чтоб не пропали... Уф! - хорошо пошло... Рукописи, значит,