созданные чьей -то высшей волей, мнящие себя творцами в самонадеянном упоении собст¬венного интеллектуального превосходства над всем и над вся.?
И только смутная тревога, хранящаяся на дне памяти генов, заставляет вдруг биться наше сердце, казалось бы, без видимой причины и стремиться к возврату к утерянному, необъяснимо¬му, но так сильно и неудержимо зовущему нас Нечто. Наша память лишена первоосновы, наше знание купировано, но инстинкт, который движет нами, сильнее нас. Изощрённей нашего разума. И только одинокий, лишённый стадности догм мозг, может нащупать тонкую нить, скрытого от нас Знания. Утерянной гармонии. Во имя чего? Наверное, во имя своего эгоистического начала.
Смешны и нелепы попытки человечества спасти мир при полном провале каждого человека спа¬сти хотя бы себя. Путь одинокого путника. Каким бы он не был. Этот путь. Вот я и один. Вечер. Жара за окном ...»
Я закрыл рукопись и тут понял, что не поиск страшного странного аномально необычного дви¬жет моим любопытством. Да и не любопытство это, а стремление понять. И я, кажется, понял, что объединяет всех прочитанных мною «психушных» авторов. Нет, не изыски бредней, а общее, все¬ полагающие чувство отстранённого одиночества и боли, возведенных в степень высшего открове¬ния, игра на краю пропасти, вечности и мечущегося сознания себя частичкой, пылинкой ищущее своё место в мозаике вселенной. Что эти люди более настроены на восприятие благодаря обнажён¬ности нервной системы к восприятию того, что грядёт. Но готовы ли мы «нормальные» принять и по¬ дойти хотя бы к запертой двери неизвестного? Вряд ли. Так не лучше ли повернуть назад? Бежать без оглядки из того, что пока ещё не завладело нами? Так пусть всё остаётся так, как есть. Богу¬- богово, а кесарю - кесарево. Малодушие? Страх? Инстинкт самосохранения? А, может быть, выс¬шее осознание того, что ещё не пришло твоё время.
Так и не лезь человек. Живи, как жил. Если сможешь, конечно. Осталось всего ничего в папке и я ожил. Ожидая долгожданный «фирменный» кофе, решил побыстрее закончить чтение. Так как сам посте¬ пенно, но уверенно, заходил в меланхолически - депрессионный круг фигурантов чёртового, Ф. Айзенберга.
«Пешка»
Ночная бабочка застыла в чуть освещённом углу, отбрасываемого света, тусклой ночной лампы. А, может, и тля. Нет, всё же бабочка. Как там имя её? Мухогон ? Махаон ? А впрочем, я далёк от знания видов бабочек, она бабочка и есть. Хотя бабочку от мухи отличу. И на том спасибо. Зевнув, поправил сползшие на кончик носа очки. Затем снял их, потёр воспалённые глаза и снова «водру¬зил очки на переносицу». И обретёт ищущий ... И я продолжил «обретать» и хотя и не древнего фо¬лианта. Но мысли упорно, словно мяч от стенки, отскакивали от текста и вскачь уносили меня, куда¬ то за грань заданности строк чужих, внятно изложенных дум в невнятность и хаотичность своего утомлённого восприятия. Вздрогнуло крыло бабочки, а, может быть, мой невидимый ангел? Чёр¬ный или белый....
Хранитель или губитель ... дал мне знак следовать за собой по извилистым лабиринтам подсозна¬ния. Того, что как сюрреализм, выплеснутый в реальность, обретает новую форму, порой не прием¬ леммою, но всё же составную часть нашего сознательного жития. Но вот, он уже на пороге мой ан¬гел, кажется, застыл, ожидая моё решение. « И обретёт идущий». --- И я иду. Иду. Я скольжу за то¬бой по свету и тьме. Среди хаоса и порядка. Прохожу через жар и холод, бесчестие и честь. Я, ви¬димо сам и ангел и дьявол в одном... теле? Или в одном духе? Боже, да какая разница тому, который обречён обречением пути? Слово ради слова. Мысль ради мысли. Свободный поток подсознания, выстилающий дорогу, ради дороги. И всё же... Жизнь ради жизни. Или ради смерти, которая возможно ожидает в любом из тёмных закутков лабиринта. Ведь я так и не знаю, кто мой проводник.
Но... Я спешу за ним в тщетной надежде обрести то, что и сам не знаю, как назвать, но я узнаю эту ... это... почувствую. Да что же он так спешит, мой проводник, всегда успеет. Что за крайно¬сти ? Да, самое лучшее, это промежуточное состояние. Когда уже от чего-то ушёл, но ещё не к че¬му не пришёл. Так может и обретение, а в самом пути, где кровоточат сбитые ноги и солнце беспо¬щадно выжигает глаза. Глаза....которые кажется, следят за тобой из глубин вселенной. Что в них? Сочувствие, а может укор? Доброта или сжимающее сердце безразличие? Да, постой же ты! Что за проводник мне попался? Кому- то всегда везёт, а мне всё второй сорт подсунут норовят. Как второ¬сортному. Да, не очень приятный вывод, который нужно гнать прочь. Немедля. Ну, куда спешим то, куда? Что же это я, как привязанный плетусь за ним? Неужели моя воля и не воля вовсе, а так...
недоразумение. Неужели я лишь пешка, послушная воле бесчувственного игрока? Ну, да. Вот же оно, чёрно-белое поле, по которому прошуршал шёлковыми крыльями мой бессердечный ангел. И
так .... Жизнь, как известно, более ярка, чем чёрно-белое поле. Можно спорить.
Но кто бы спорил? Я? Увольте. Хотя,
если честно, остаются только, чёрно-белые будни. С этим можно спорить, если кое-кому, невтерпёж. А можно и согласиться. Таков уж порядок вещей. Интересно, кому же была нужна э, так называемая, видимость порядка? Вот и стоим мы в ряд. Внешне один к одному. А внутри... Да и задача вроде бы проста; дойти до другого конца поля и стать ферзём. Простенькая такая за¬ дачка. Но разве всем это светит в конце пути? Ой, ли. Единицам. А сколько слетит с дистанции на первых клетках? Пешка, она пешка и есть. Можно, конечно, найти удобную позицию. Где-то на се¬ редине доски. К чему тщеславие? Ферзи не всегда долго живут, а пешка. если не очень, усерд¬ствует, вполне может стать долгожителем. Или долгожительницей? Всегда путаюсь в этом поло¬ ловом вопросе. А, я, может быть, и вовсе не хочу ходить. Не хочу участвовать в этой, дурацкой иг¬ре. Что за насилие над личностью? Да плевать мне на писанные или не писанные правила.
Почему кто-то решает за меня? Эх. Можно, конечно кричать; - караул! Да что толку? Не докри¬чишься. Кричали, знаем. Но всё же не хочу, ну, не хочу я ходить играть. Играть не хочу по вашим правилам. Мне и так комфортно. Ну, зачем кому -то непременно нужно насиловать мою волю? Может быть, я вообще не хочу ходить по заданному маршруту? Вы у меня спросили? Ну, конечно, где там. Я всего лишь пешка. А. рождённый пешкой ... Да, может, если постарается. Конём стать, на¬ пример. Проявит хладнокровие, хитрость, волю к победе. Гремят фанфары. А зачем гремят то?
То-то. Не зачем. Ни к чему. То есть, каждый выбирает по себе. Ага, так уж и выбирает? Попыт¬ка, конечно, дело хорошее. Смелое. Но дело в том, что у тебя уже, ах и увы, изначально закреплён¬ное место на чёрном квадратике двухцветного поля твоей жизни. Вот же какая нелепость, право. Нелепость всей моей не такой уж долгой жизни. Нелепо всё. Нелепа нищета. Нелепа погоня за блоками. Нелепо и само желание пробиться в ферзи. Это всё заданная кем-то игра. Неведомым, гнусно лукавым. А пешке, даже самой не заметной, должно быть комфортно. И неважно, в дешёвой ли но¬члежке, среди клопов и вони, или же среди благоухания роскошных вилл.
Комфорт, он- приспособленец. Да, да. Не хуже нашего селекционного тысячелетиями мозга. Он тебе и укажет ТВОЮ порцию комфорта. Но для этого, всё же, надо включиться .Красиво, верно? Не хочешь? А что ты можешь? Ты, ведь, как не дёргайся, не брыкай¬ся. генетически включён в эту игру. Она затягивает тебя целиком, подчиняя своей беспощадной во¬ле. Что? Исключение? Суицид бессмертной души творческого тела? Только подтверждают прави¬ло. Да мне и самому не хочется признавать этот факт. Но факт, он и для ферзя факт. Нелепость. Согласен. Ведь нелепость это мощный пинок под зад, стимулирующий тебя активно включиться в игру. Играй, мой милый. Играй. И тебе повезёт на каком-то этапе обрести тот комфорт, кото¬рый положен тебе по условиям ( пусть они тебе и неизвестны) игры.
Кто знает, может именно ты проходная пешка? В игре ведь главное по большому счёту не резу¬льтат, верно? А сам процесс игры. Вот и играй пока не упадёшь, или не до бредёшь до своего фи¬ниша. Так вот. Удачи тебе, пешка господня. Аминь.
А на столе, в чуть освещённом пространстве, от тусклой настольной лапы, раскинула лепестки
крыльев ночная бабочка. Или это мой ангел, умаявшись, прилёг отдохнуть. Беспечный. Его ведь сейчас так просто. Я водрузил на нос свалившиеся на книгу очки. А. может быть, это не бабочка, а тля? Нет, всё же бабочка. Как там имя её?
Господи, ну где же Фимка, с его кофе? Или он специально не торопился, чтобы я всё-таки всё это прочёл. Фимка хорошо знал, что если я уже за что-то взялся, то доведу дело до конца. А до конца было совсем уже немного листов. Как хочется, побыстрее закрыть последний лист и выйти за ворота этой абсурдной зависимости. Хотя, кто мешает мне уже сейчас встать и оборвать возникшую связь между фимкиными пациентами и мной? Вот же соблазн. Но этот чёртов пси¬хиатр прав, я буду затем терзать себя, если не выполню хотя бы, малость. Прочесть до конца. Я подошёл к двери. Прислушался. Тишина. Спячка. Погружённость в искусственный вакуум. Вздохнув
и обматерив Фимку, а заодно себя, взял следующую страницу.
«Предрассветье».
Я люблю предрассветную тишину уставшего города. Когда, казалось бы всё замерло в предчув¬ствии неизбежного пробуждения. Хотя нет, не всё. Вон прислонившись к стене спящего дома, как джина из бутылки, выплёскивает из саксофона музыкант мелодию на пустынные, освящённые лишь блеклой луной улицы. Кто он? Неважно. Радостно ему или тоскливо до озноба в каждом ще¬мящем звуке. Ведь он не валяется бездомно на отсыревших листьях, закутавшись в них, словно в потёртую, кем -то выброшенную на свалку перину. Не цепляется за возможность согреть своё одиночество дешёвой смердящей водкой. О, нет. Он - играет. Колдует. Ворожит музыкой. И она ползёт с лёгкой дымкой предутреннего тумана, цепляется за электропровода, провисает на ветвях вечно зелёных деревьев.
Клубится музыка, обволакивая дома, проникает в неплотно запертые двери и окна. И вот уже не одиноко ни ей, ни нам, спящим под неё клокот и мягкий плеск звуков - волн. Ни самому саксофо¬нисту. Да и, наверное, и тому бездомному псу, который уже не бредёт, не семенит, понуро опус¬тив голову и прижав облезлый хвост к тощим ягодицам, а кажется, парит в этой волшебной дымке, перебирая по воздуху лапами. Туда, на восток. Это, видимо, зовёт его неведомый инстинкт в сто¬рону зарождающегося неведома где и как нового мира. Кто-то надёжно хранит тайну ВЕЛИКОГО знания. Инстинкта. Необъяснимого предчувствия. Предощущения. Но «от многих знаний, многие печали».
Поэтому истина, какая бы она не была, надёжно скрыта от нас. И слава Б-гу. Ведь поиск истины, важнее её самой. Вот её и скрывает. растворяет в себе туман. А, может быть, это музыка скрывает, её, задевая наше чувственное «Я»? Провоцирует? Да нет, чушь. Музыка, это музыка. Газетный лист, прошуршавший по брусчатке, всего лишь газетный лист. Вчерашний. И это хорошо, что вчераш¬ний. И хорошо, что не дано предугадать завтрашние новости, завтрашнюю радость, заботы и уда¬ры судьбы. А туман уплывает. Нехотя, не спешно. Но ... уплывает и музыка. Уплывает. Вчера, превращая в СЕГОДНЯ. Здравствуй, зарождающийся, ещё
