ОТОБРАЖЕНИЕ

знаний и правил, которые были мною, впитаны с детства. Характерно следующее, всё происходящее воспринималось через некую призму, преломляющую не только световые волны и искажающую пространство, но и изменяющую посредством своих наклонных граней мировосприятие и миро-познание, также все последующие изменения, которыми была наполнена та параллельная жизнь, в которую с головой окунулся не по своей воле.
  Иногда мной овладевала хандра и мечтательное настроение.
  Тогда я выключал свет в каюте, ложился на кровать, накрывался с головой. Ошеломление накатывало тотчас. Как волны цунами накатывают во время землетрясения на низкие и покатистые берега, поглощая и истребляя встречающиеся на своём пути строения и человеческие жизни. Никакие древние божества и идолы не становились на моём пути самопознания и самоотрешения, не создавали препон. Не стремились сладкими посулами вечной жизни или неземными богатствами перетянуть на свою сторону. Признаюсь, адепт из меня был не ахти, какой и привлекательный. Что было проку во мне, стоящем в самом начале жизненного пути? Хотя, именно таких юношей с незамутнённым сознанием и не развращённым вкусом легче лёгкого заставить свернуть с пути, соблазнив несчастного ничего не значащим пустячком.
  Часто было не весело, а горько. Несладко приходилось осознавать, что ты не воспринимаем в серьёз. И тогда слёзы подступали к глазам, и ком боли и отчаяния становился посреди горла.
  Расслабиться себе позволял опять-таки наедине с собой.  
  Слёз моих никто не видел. Стенаний моих никто не слышал. Посему никто не мог утешить моё горе. Разделить всю тяжесть переживаемого. Самопожертвование являлось лишь малой крупицей. Лепта внесена, стены духовного храма возводились неизвестными архитекторами ежедневно. Кирпич за кирпичом, росли ввысь невидимые стены, украшаемые по ходу возведения украшениями невиданной красоты. Перекрывались потолки и по ним во всю длину и ширину распускали дивные цветы чудесной работы мастеров-лепщиков. Гнутые стебли, волнистые листья. Некоторые длинные и острые, некоторые широкие и закруглённые. А ещё цветы. Таких цветов никогда я не встречал в настоящей жизни. Они рождались в воспалённом сознании автора и мгновенно переносились на потолок чудесной волей творца, создаваемые им из неизвестного, но прекрасного материала. Это были неземные бутоны. Ещё не раскрывшиеся, но уже прекрасные, уже раскрывшиеся в своей первой девственной красоте, но ещё полностью не воспринимаемые взором.
  Красота… Красота окружала меня всё время нахождения наедине с собой. Ведь именно так я мог сознавать себя собой. Ведь при малейшем намёке на нечто неимоверно-фантастичное, вдруг приключившееся на борту «Отважного», на меня начинали коситься и сторониться. Даже доктор, тот самый доктор, у которого я нашёл временное пристанище, даже он не осмотрел меня, а посмотрел с сожалением и посоветовал меньше читать книг с текстами, возбуждающих воображение перед сном.
  Но было ещё нечто, что не давало покоя…

                                                    ***

  «Свистать всех наверх!»
  Холодный ковш реальности на раскалённые камни сна вырвал с корнем из запредельных мечтаний.
  «Собрать в жменю свою сладкую жопу и вперёд, нежные юнги, покорять свои Монбланы независимости и невосприимчивости!»
  Весьма трудно вывернуться из цепких лап сна, окутавших с ног до головы.
  «Что, юнга, сладко спится?! А? рывком подорвался – раз-два-три! – принять упор лёжа! На счёт раз…»
  Холодный язык горячо облизал застывший эпидермис лица.
  «Вшо хорошо. Оштавь меня».  
  Мелкие черти нервозного состояния дырявят кожу спины и снежно-ледяные лавины ссыпаются вниз до самого копчика. А внизу кто-то растопил адскую топку, где плавятся сознание и подсознание, только вверх пары не вразумлений.
  «Что стопоримся, юнга? Думаешь, за тебя старшие братья сорвут гребешок удачи с нервной головушки Морского Божества?»
  Хлыст, скрученный трижды кожаный ремень, больно проходится меж лопаток.
  «Раз, два, три, юнга! Подтянул штаны, надел рубашку!»
  Чья-то нога сильно пинает снизу вверх, и я вылетаю пробкой из бутылки из нежных объятий гамака прямиком в жёсткие хватки недружелюбных друзей.
  Брюки закрепляю на поясе ремнём, мешают ножны сабли и короткий острый нож.
  «Не спится, свинья? Садись за вёсла! Что-то я устал».
  Паруса опадают, съедаемые пламенем огня. Свистят пули. Кричат раненные. Рвутся абордажные канаты. В лужах растекающейся крови отображается наплывающий вечер багряными отблесками жути.
  «Как не хочется умирать!..» «Ты о чём?» «О шмерти». «Какой?» «Ледяной». «Брось хандрить! Нас спасут!» «Не вдохновляет твой оптимизм».
  Тугой свист разрывает скомканное пространство на две части: до и после.
  Полная тьма сменяется абсолютной темнотой.
  Отсутствие света не означает наличие тьмы.
  Серая мгла распростёрлась в разные стороны. Зябкая дрожь и сотрясание тела. Стук зубов и скрежетание костей.
  «Почему не женат?» «Ну». «Мама умерла, когда мне исполнилось … Это начальная точка отсчёта новой жизни. Отец женился… Мачеха намного младше… Получился конфликт. Поколений. Шпасла шлужба». «Почему ты иногда оглушаешь звук «с»?»
  Тупым топором трудно рубить даже молоденькие замёрзшие деревца. Размах – ух! – кора в разные стороны, ударная волна подобно векторной отражаемости упирается в лопатки и спину. Второй размах – ух! – топорище почему-то выскальзывает из рук. Снимаю рукавицы. Беру топор. Кожа ладоней примерзает к дереву. Размахиваюсь.
  «Юнга, ты портовая девка, впервые берущая…»
  Мороз не сильный. Можно при должном умении протянуть и до утра. Но у товарища нет желания. Вблизи виднеются чьи-то красные глаза.
  «Если нет, ноги в руки, и вперёд! За своими товарищами! Тебя ждёт ливень разгорячённого свинца враждебных ружей!»
  Как умею, бегаю от середины реки по глубокому снегу на занесённый берег, срубаю тонкие деревца сосенок и елей и волоку за собой.
  Огонь жадно пожирает почерневшие хвоинки. Оголодавшее пламя скользит по гладкому льду хвои и вспыхивает разноцветными радужными огоньками, разбрасывая по сторонам яркие ослепительные искры. Остро пахнет смолой и смолянистым дымом.
  «Крепче держи, юнга, клинок! Руби, коли! Руби, коли! Не бойся крови, она как вино, плоть от плоти земли, одного алого цвета!»
  Друг ослаблено выпускает из рук чашку с чаем. От меня валит пар столбом. В снежном сугробе чёрный чай выплавляет уродливую язву. В образовавшейся каверне проглядывает застывший пласт земли. Тонкие коричневатые стебли травы. Мелкие крошки заледеневших насекомых.
  «Вперёд, юнга!»
  Через высокие голенища сапог плещется морская вода. Противно намокают ноги. Бегу, преодолевая сопротивление одной из сильных стихий природы, вперёд. Брюки намокли. Рубаха с изящной вышивкой и позолоченными кружевами покрыта пятнами крови и грязи. Прилипла к телу.
  «Держись, дружок! Скоро поспеет подмога!» «Не утешай шебя, товарищ!» «Объясни, почему оглушаешь звонкий «с» на «ш»?» «Прошто нравитша. А ещё ешть два любимых шлова на букву «ш», это «шпирт», «шушняк» и «шамогон». Доволен?»
  Берег близок. Кричу как безумный. Я такой не один.  Со мной рядом толпа ревущих и машущих саблями и клинками людей. Кое-кто из них разнаряжен в лохмотья и смотрится нелепо на фоне общей серости. Другие облачены в нательные набедренные повязки, грязные, повязаны чресла широкими кожаными ремнями. На тонких кожаных ремешках болтаются связки ракушек, серебряные колокольчики, связки разноцветных нитей с бахромой на концах.
  «Костёр горит, есть тепло. Как-нибудь до утра дотянем. Вскоре должны кинуться нас, что мы не добрались до соседнего прииска». «Ты себе веришь? Прошло четыре часа, и никто не кинулся. Все либо спят, либо хлещут спирт. Благо вчера подвезли «технаря» три двухсотлитровых бочки».    
  Махать саблей много ума не надо. Мне это впервой. Со стороны, уверен, похож на игрушечного болванчика. Кого-то задевают мои выпады. Эти несчастные падают в солёные волны и уже никогда не поднимутся навстречу солнцу. Свежему утреннему ветру. Навстречу вечерней прохладе. Навстречу загадочному блеску ночных звёзд. Мне одновременно страшно и в то же время паника не овладевает мной полностью.
  «Слышишь, друг, это работает двигатель. Это помощь!» «Ты просто преувеличиваешь. Это обычное выдавание желаемого за действительное». «Да нет же! Я отчётливо различаю сквозь ветра шум работу двигателя!» «Желаемое за действительное».
  Небольшой краб уцепился за палец руки и больно кусает. Прихожу в сознание и поднимаю высоко руку. Превозмогая боль, рассматриваю морское чудовище в уменьшенной копии на солнечный просвет. Краб вертится на кончике пальца, не желая отцепиться от желаемой жертвы. Из глубины острова тянет горящим жильём, глаз рассматривает вдали отдельные струйки сизо-пепельного дыма, стройно устремляющегося в безоблачное экваториальное небо.
  «Не спи! Слышишь, не спи! Струю дракона тебе в нежный ректалий!» «Хо-хо-хо! Узнаю наконец-то моего друга! Ну, скажи ещё что-нибудь!» «Да нету у меня чего-нибудь и что-нибудь! Прошу, только не засыпай! Сон это смерть!» «Нет-нет-нет… Сон – это покой… Сон – это… Нирвана… Вечное блаженство!»
  Слышу поздравления. Кто-то похлопывает по плечу. Кто-то тычет в грудь кулаком и говорит похабные слова, но, тем не менее, поздравляющие. Другие, борясь со слабостью от ран, протягивают стаканы с ромом и кричат здравицы. Хватаю дрожащей рукой оловянный стакан, ром плещется через края. Приятно-пряный аромат расплывается вокруг. Пригубляю стакан и, незаметно для себя, полностью осушаю его.
  «Не спать, клешню краба тебе в ноздрю! Не спать!» «Отштань!» «Не спать!» «Отштань, противный!» «Я вижу свет фар. Это за нами!» «Ангелы?» «Что?» «Или – дьяволы?» «Ты бредишь». «Бред вся наша жизнь. Пошлая интрижка разума с плотью: где мы есть и где мы будем?» «Когда?» «Всегда».
  Свежий вечерний ветерок колышет кроны дерев. Шелестят листья. Поют цикады в траве. Поют ночные птицы. Полный круг жёлтой луны застенчиво смотрит на землю. Загадочный туманно-сумрачный свет завораживает сознание, готовое провалиться в безмятежный сон.
  «Где мы есть и что мы будем?»
  Морская волна набегает на песчаный берег. Слышатся пьяные песни. В прибрежной волне отражаются языки костров. Равнодушные морские воды выбрасывают на берег окровавленные фрагменты лодок, тряпья, морских водорослей.
  «Внучок, я приготовила твои любимые вареники с вишнями!» «Спасибо, бабуль!»

                                                       ***

  Непонятности и недоразумения временами обретали чёткие формы, но устойчивое состояние длилось недолго. Полученные фигуры рассыпались в серо-золотистую пыль, которая следом полностью растворялась в пространстве.
  Нить этих явлений никак не удавалось схватить. И я заметил, ко всему прочему, что мои размышления приобрели некоторый философский наклон.
  Нравилось мысленно рассуждать с самим собой, представляя себя в роли интересного и начитанного собеседника. Только всё это не приближало к разгадке тайны; она лежала на поверхности. Нужно всего-то обнаружить и прочитать. И тогда всё станет на свои места.
  Пока что, искания мои не находили нужного