Эпоха Пятизонья (второй романа о Косте Сабурове)

штаны наложил.
– Все-е-е… ра-а-а-вно на-на-до доложить, – выдавил из себя Гнездилов, глядя на них ошалелыми глазами.
Был он худощав по молодости лет, белобрысый, словно его мукой посыпали, с розовыми, как у поросенка, ушами, и не очень уверен в себе.
– Конечно, конечно… докладывай, только без паники, – согласился майор Базлов и отступил на пару шагов, чтобы не пугать парня.
– Ки-ки-рилл Ва-ва-сильевич, здесь два человека… говорят, военные, – поглядывая на них, с трудом произнес Гнездилов.
– Какие военные? – удивился Кирилл Васильевич. – А-а-а… ну да, ну да, должны быть военные диггеры. Наверное, заблудились со времен штурма. Спроси, они диггеры?
– Вы диггеры?
– Мы диггеры, – кивнул Костя, потому что майор Базлов в своем одеянии меньше всего походил на диггера.
– Диггеры, диггеры, – подтвердил Серега Гнездилов.
– Сейчас я спущусь, – строго пообещал Кирилл Васильевич.
Через мгновение на лестничной площадке стоял сухопарый, жеваный человек неопределенного возраста, в роговых очках и в желтом вельветовом пиджаке. Пиджак был надет на майку не первой свежести, из-под которой торчали седые волосы.
Несмотря на возраст, Кирилл Васильевич тоже ловко скатился по перилам вниз и представился:
– Главный электромеханик Жигунов. А это мой помощник – Серега.
Белобрысый Гнездилов испуганно кивнул, а Базлов радостно сказал:
– Да мы уже познакомились!
– Вы оттуда? – Кирилл Васильевич как-то неопределенно посмотрел на открытый люк – то ли не поверил, то ли скрыл удивление.
Лицо у Кирилла Васильевича было цвета кирпича, щетинистое, нос картошкой – бугристый и возбужденный алкоголем, глаза живые, нахальные, перебегали с Кости на Базлова и ничего толком не выражали, кроме возбуждения.
– Оттуда, оттуда, – оживленно подтвердил Базлов, держа тяжелый «пермендюр», как автомат, наперевес. – Плутали, плутали, едва вышли…
Только бы он на радостях ничего не сболтнул, подумал Костя. А то сейчас расскажет о том, что мы видели «протеиновых матриксов», как тогда поведут себя эти «нитридо-платиноиды», одному богу известно.
– Это первый случай в моей жизни, – признался Кирилл Васильевич и покосился на «пермендюр». – Еще никто оттуда не появлялся. Говорят, там люди гибли целыми взводами. Проваливались. Там же подземные реки! Люк лет пятьдесят назад прорезали на всякий случай. Но им так никто и не воспользовался. Мы туда, честно говоря, мусор сбрасываем. Серега, вот, все хотел разведать. Говорит, спусти меня на веревке, дядя Кирилл. А я ему: какая веревка? Что я потом моей свояченице Людмиле Владимировне скажу?! Карты нет, света тоже нет. Куда идти? Что искать? Одному богу известно.
– Ну да… – согласился Костя.
От главного электромеханика пахло то ли перегаром, то ли чесноком. Закусывать, чтобы начальство не учуяло, надо имбирным орешком, вспомнил Костя.
– А чего? – вредным голосом произнес Гнездилов. – Слазил бы… Клад откопал бы…. эту, как ее?.. Библиотеку Ивана Грозного! Я бы поделился: вам, Кирилл Васильевич, как моему непосредственному начальнику – одна треть. Одна треть нашей конторе, и одна треть мне за риск и работу.
– Нет! Ну вы видели! – воскликнул Кирилл Васильевич, пересыпая слова матерком, и хлопая себя по тощим ляжкам. – Кремлевский мечтатель! Тебе одни клады и снятся, а по ночам, между прочим, когда я дежурил, ну, еще лет десять назад, оттуда голоса раздавались и свет шел. Я пару раз сдуру люк открывал: «Ау!..» – никого! Только запах, как от дикого зверя. А ты – клады! Взрослых надо слушаться! Мало ли кто там бродит? Понял меня? Утащат, и поминай как звали.
– Понял… – отвернулся Гнездилов, молча соглашаясь с тем обстоятельством, что подземелье – опасное место, но по молодости лет ни на йоту не веря Кириллу Васильевичу.
– Ну вот то-то же! – веско заметил Кирилл Васильевич.
– Значит, нам повезло! – обрадовался майор Базлов. – У нас не было веревки, но мы спаслись.
Насчет «протеиновых матриксов» он благоразумно промолчал. У Кости отлегло от сердца. Он слушал их и не верил ни единому слову. Здорово они маскируются под людей, дивился он, не отличишь. А с люком Кирилл Васильевич вообще загнул – ну кто может шляться ночами под Кремлем? Разве что террористы? И сам едва не рассмеялся своей шутке.
– Может, по такому случаю?.. – Жигунов выразительно щелкнул по горлу и старательно поскреб кадык.
В глаза у него промелькнул странный огонь, который, впрочем, тлел в нем постоянно. Точно такой же огонек тлеет в каждом желающем выпить в дружной компании, угадал Костя.
– Да можно… – Базлов вопросительно оглянулся на Костю.
Если сразу не убили, подумал Костя, то почему бы и нет. Может, за разговорами что-то и выяснится? Рискнем.
– А что у вас есть? – спросил он, чтобы поддержать разговор, и почувствовал, как его губы раздвигаются в улыбке.
Валяй Ваньку, валяй, подумал он, только обмани «нитридо-платиноидов».
– Ну… обижаешь, – развел руками Кирилл Васильевич.
– Ладно, тогда с нас закуска, – пообещал Костя, надеясь на хабар-кормилец, и снова натянуто улыбнулся.
Он потом эти улыбки считал, как скупой ростовщик деньги. Не было у него возможности непринужденно улыбаться – ни в настоящем, ни в ближайшем будущем.
– Вот это настоящий разговор, вот это по-русски! – обрадовался Кирилл Васильевич и полез наверх по гулким лестницам и переходам, наказав однако: – Серега, люк закрой, дизель запусти и поднимайся к нам, а мы пока стол накроем. У меня еще квашеные помидоры с зимы остались.
Костя полез следом за наивным майором Базловым. При упоминании о квашеных помидорах рот у него наполнился вязкой слюной. Однако он подумал, что если это такая игра, то так тому и быть, только бы майор не свалял дурака. Надо было давно ему рассказать о трансмутантах и «механоидах», но теперь уже поздно. В последний момент, оглянувшись, он увидел, как худощавый Гнездилов, словно играючи, приподнял чугунную крышку и накрыл ею люк. Люди так не могут, почти равнодушно подумал Костя, ну да ладно. Точно – «нитридо-платиноиды». При этом Гнездилов, как ни в чем не бывало, насвистывал модный шлягер «Что такое любовь?» Костя если не привык, то смирился с тем обстоятельством, что в Зонах происходят всякие чудеса, и чудесами их уже не считал, а считал их органическими свойствами Зон.

***
Хабар-кормилец словно только и ждал такой пьянки. Он раскрылся, как рог изобилия – давить не надо. Костя даже обиделся на него, хотя как можно обижаться на неодушевленный предмет? В былые времена из него черной корочки не выдавишь, а здесь он вдруг расщедрился и исторг: двух копченых куриц – огромных, как гуси, два окорока – один копченый, другой – запеченный с горчицей и медом, колбасы с чесноком, в том числе и длинные тонкие «купаты», зелень – огромной горой, и в довершении ко всему – бутылку английского «джина», холодного и чистого, как слеза, ну и «тоник», конечно, пару мутных баклаг. И много еще другой вкуснятины. Как бы он раньше времени не оскудел, пожадничал Костя.
Кирилл Васильевич от удивления крякнул:
– Мы так не договаривались… – и достал трехлитровую банку самогона, закрытую белой полиэтиленовой крышкой. – Начнем с этого! Специально берег для неведомых гостей!
А еще он достал бадью обещанных помидоров, банку квашеной капусты и трехлитровую бутыль пива «Невское темное». Ну все, подумал Костя, здесь мы костьми и ляжем, но почему-то даже не улыбнулся.
Внизу загудел дизель. Явился белобрысый Гнездилов. Уселся на свободное место, и Кирилл Васильевич тут же наполнил граненые рюмки из толстого зеленоватого стекла.
– Ну… за знакомство! – воскликнул он, вставляя ядреные матерные словечки.
Костя выпил вонючего самогона, закусил огромным, пухлым помидором, кожура на котором лопалась и слезала сочными ошметками, и потянулся за хрустящими «купатами». На мгновение ему показалось, что он ни в какой не в Зоне, тем более не в Кремлевской, а пьет в компании Бараско, который вот-вот явится, чтобы сказать свою дежурную фразу: «По мне, так мы занимаемся самым нужным делом на Земле! За настоящих мужиков сталкеров! Пусть меня Зона сожрет, если вру!» И от этих слов в носу вдруг защиплет, на глазах навернутся слезы и все быстро выпьют, чтобы скрыть свои чувства, и будут хлопать друг друга по плечам, говорить приятные, мужественные, но совершенно нельстивые вещи, а потом будут петь песни и вспоминать, как они ходили по Зонам, кто как спасся, отделавшись испугом или ампутированной конечностью, и кто там, в этой проклятой Зоне, остался навечно. Пухом тебе чернобыльская земля, сталкер! И за тех, кто не вышел оттуда, тоже выпьют, не чокаясь, стоя. И на какой-то момент все сделаются грустными и печальными. А потом снова будут пить водку и клясться в вечной дружбе. И всем будет очень весело и хорошо.
Но ничего этого не было, напротив Кости сидел главный механик Жигунов Кирилл Васильевич, который уплетал за обе щеки, слева – белобрысый Серега Гнездилов, который с обожанием глядел на всех, справа – Базлов Олег Павлович, который не терял бдительности даже в самые сложные моменты и сторожил свой «пермендюр», как зеницу ока. Молодец! – отметил Костя, бдит. Полезное свойство. А значит, нет никакого Реда Бараско, а есть одна смертельно надоевшая Кремлевская Зона, которая ухандокала целую страну, и надо принимать решения. Только какие? Эх, скорей бы что-нибудь такое случилось, чтобы расстроить мои, то бишь планы генерала Берлинского. Но ничего из ряда вон выходящего не происходило, хотя Костя ждал такого события, как манны небесной. Крепкая у меня судьба, с гордостью думал он. Очень крепкая. А что толку? Куда ни кинь – все клин. И куда она выведет, тоже неизвестно.
Потом Кирилл Васильевич заорал, опять же с круглыми матерными словечками, что после первой и второй перерывчик небольшой. Снова выпили и сразу налили вдогонку. Такими темпами мы точно напьемся, ошалело подумал Костя и наступил Базлову на ногу, чтобы тот не гнал. Однако, похоже, Базлов вошел в раж. Он пил много и вне очереди, правда, закусывая, долго и много говорил, правда, на нейтральные темы: в основном об армии и женщинах. Должно быть, армия и женщины вызывали у него приятные воспоминания.
– Вот когда я служил… А когда я был женат… А вот когда у меня была собака…
Жизнь у него оказалась богатой и бурной. Первая его жена владела сетью мелких магазинов розничной торговли. Детей у них не было. Потом крутой поворот – жена заболевает раком и одновременно в нее влюбляется молодой миллионер. Естественно, она уходит к нему, выздоравливает, а о майоре напрочь забывает. Потом майор, будучи в служебной командировке в Санкт-Петербурге, знакомится в общественном транспорте с поэтессой и женится на ней. У них пошли дети. Однако поэтесса обладала странной чертой характера – ей нравились мужчины после сорока лет. И все было мило и чинно, но как-то стороной майор узнал, что жена, выезжая на всякие литературные съезды, изменяла ему там с большими и маленькими писателями и мимоходом – с поэтами, мягко сказать – все сплошь перезрелого возраста. Майор, естественно, пришел в бешенство, развелся с поэтессой и пустился во все тяжкие, дав себе слово больше никогда не жениться, а остаток своих дней посвятить любимой армии. Что он с тех пор, собственно, и делал.
Мягкое сердце