Ночи с Чаадаевым

начали воевать с ним, главное внимание в армии по-прежнему уделяли шагистике и парадным смотрам. У нас в полку батальонные и полковые учения проводились исключительно с расчётом на парады: по приказу Александра Павловича батальонные учения следовало проводить один раз в семь дней, полковые – один раз в пятнадцать дней, делая упор «на твёрдость шага и красоту передвижения шеренги». Полк в любой момент должен был выступить по тревоге… как вы думаете, для чего? Для войны? Отражения угрозы неприятельского вторжения? Вот и нет: для того, чтобы по прибытии высоких иностранных гостей блеснуть в парадном строю. Лишь после позора Аустерлица стали проводится регулярные учения по стрельбе и действиям полка в атаке и обороне, – да и то они отменялись всякий раз, когда нужно было приготовиться к очередному параду. Последнее я видел своими глазами: в начале двенадцатого года перемен было мало… Однако война двенадцатого года – это отдельная тема, а мне всё кажется, что вы устали, – Чаадаев взглянул на Екатерину Дмитриевну.
– Да нет же, я вам уже сказала, – с досадой ответила она. – Откуда у вас такое неверие в интерес к себе? С одной стороны, вы гордитесь собой, с другой – постоянно принижаете себя.
– Возноситься к высоким вершинам и падать в глубокую пропасть, – не таково ли предназначение человека на земле? Помните, как у Державина:

Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю,
Я царь – я раб – я червь – я бог!  

Вот вам истинные гордость и принижение, – куда мне до них! Но, знаете ли, Екатерина Дмитриевна, это вы на меня так влияете: обычно я не склонен заниматься самоуничижением, и хотел бы я посмотреть на человека, который попытался бы принизить меня! Но вы… вы другое дело, – он вновь взял её руку, – с вами я чувствую себя уверенным и нерешительным одновременно.
– Но рассказывайте же дальше, – она опять отняла руку. – Я была ребёнком, когда случилась эта война, но помню, как шли полки по дорогам, как везли раненых на подводах; помню опрокинутые лица моих родных при известии об оставлении Москвы.
– Да, война двенадцатого года произвела неизгладимое впечатление на наше общество, – сказал Чаадаев. – Отзвуки этой военной грозы до сих пор слышны и ещё долго будут слышаться. Я хотел бы остановиться здесь на трёх вопросах: почему произошла война двенадцатого года, как она проходила и что показала нам. Если вы не возражаете, я буду придерживаться этого плана моей… чуть было не сказал – лекции, – засмеялся он. – Мои друзья всегда говорили, что во мне сидит несостоявшийся профессор, – наверное, они правы… Итак, почему произошла война? От нежелания иметь дело с Наполеоном. После окончания нашей неудачной кампании против него в Европе, он в Тильзите и ещё более в Эрфурте предлагал Александру Павловичу хорошие условия мира. Речь шла о том, чтобы Франция и Россия создали великий евро-азиатский союз от Атлантического до Тихого океана. Франция получила бы больше выгоды в Европе, а Россия – в Азии; нет сомнений, что они стали бы мощнейшими державами на свете. Мы, однако, предпочли держаться Англии, которая никогда не была нам по-настоящему дружественна и заботилась исключительно о своих интересах.
Нельзя скидывать со счетов неприязнь государя Александра Павловича к Наполеону как представителю «révolution française», бросившей дерзкий вызов монархическим порядкам в Европе и до смерти перепугавшую ещё бабушку Александра – императрицу Екатерину. Её сын Павел сумел в конце своего недолгого правления преодолеть предубеждение против Наполеона и вошёл в союз с ним. Возможно, – во всяком случае, в Петербурге ходили упорные слухи об этом, – Павел поплатился жизнью именно за такой поворот в политике.
Взойдя на престол, Александр немедленно порвал отношения с Наполеоном, снова примкнул к Англии, и мы опять стали воевать против французов. Потерпев поражение под Аустерлицом, мы продолжали пятиться к нашим границам, пока в Тильзите не заключили мир с Наполеоном. Офицеры, бывшие там, рассказывали, что французский император был очарован нашим государем; помимо политического расчёта, личная дружеская симпатия влекла Наполеона к нему. В Эрфурте он не шутя предлагал Александру Павловичу разделить власть над всем континентом, а в знак упрочнения союза просил себе в жены великую княжну Екатерину Павловну, сестру Александра… Да, государь Александр Павлович умел произвести хорошее впечатление, но горе тому, кто поддавался его обаянию! Кто-то из шведских министров, кажется, Лагербьелке, сказал, что Александр был «тонок, как кончик булавки, остёр, как бритва, и фальшив, как пена морская».
Екатерина Дмитриевна улыбнулась:
– Я слышала это изречение.
– Очень верное наблюдение, – кивнул Чаадаев. – Государь Александр Павлович был чрезвычайно изворотлив и фальшив до мозга костей, но когда надо, мог полностью расположить к себе нужного ему человека. В этом он был весь в бабушку, которая владела подобным искусством в совершенстве. Приехав в Россию из своего маленького немецкого княжества, Екатерина поставила себе целью стать настоящей русской императрицей и добилась этого. Она полностью постигла мастерство лицемерия и притворства; всю жизнь она играла роль, которую сама себе придумала и которая представляла её в самом лучшем свете; редко кто видел настоящую Екатерину. Она отличалась в этом от императрицы Елизаветы, которая была настоящей русской барыней, избалованной, взбалмошной, вспыльчивой, но отходчивой и по натуре добродушной и весёлой. Елизавета не играла никаких ролей, она была такая, какая есть: сегодня могла отхлестать по щекам какого-нибудь генерала, а завтра приласкать его и осыпать милостями.
Екатерина лукавила всю жизнь: не забывайте, что она была узурпатором на троне, занявшим его после свержения и убийства своего мужа, законного императора. Мало того, она отняла власть у своего сына Павла, ведь именно он должен был стать нашим царём, войдя в надлежащий возраст, а Екатерина оставалась всего лишь регентшей до его совершеннолетия. Однако он проходил в несовершеннолетних до самой кончины Екатерины: ему было и тридцать, и тридцать пять, и сорок лет, а он всё считался недорослем.  Каково ему было жить так, да ещё видеть, как родная мать, убив его отца, заводит одного любовника за другим и одаривает их богатствами!
Век Екатерины – один из самых мерзких периодов в истории нашего несчастного Отечества. Вседозволенность для небольшого круга лиц и вопиющее бесправие для всех остальных, процветание воровства и взяточничества, величайший разврат и прожигание жизни этими избранными, а с другой стороны, жестокий гнёт и тяжёлая нужда народа, – как верно отразил это Александр Радищев в своей книге, и как ужасно он поплатился за свою откровенность! Что делать – он не первый и не последний, кто наказан в России за слово правды, – Чаадаев нахмурился и замолчал, Екатерина Дмитриевна не осмелилась прервать его мысли.
– По мне, – продолжал он через минуту, – полубезумный Павел лучше «просвещённой» Екатерины – по крайней мере, он были искренен. Когда матушка-императрица, дабы подольститься к русскому обществу, присоединяла новые земли к Российской империи, один Павел выступил против этого… Мы любим присоединять земли и расширять своё и без того непомерно расширившееся государство – как ликовала вся Россия, когда Екатерина присоединила Крым; за одно это ей готовы были простить все её прегрешения. Но что нам дало присоединение новых земель? Разве мы стали жить лучше, разве у нас установились более человечные порядки, разве прекратилось беззаконие? Нет, всё сделалось только хуже, – а бедных украинцев матушка-императрица вовсе обратила в крепостное рабство: они стали последними в Европе, на кого было наброшено ярмо крепостничества, в то время как остальные европейские народы давно избавились от него.
– Как вы накинулись на императрицу Екатерину! – заметила Екатерина Дмитриевна. – А ведь недавно хвалили её за правильное воспитание внуков, того же Александра.
– Нет, я хвалил её за привнесение правильных методов в воспитание, а это не одно и то же, – возразил Чаадаев. – Как может дать благие плоды воспитание, пропитанное ложью и фальшью? Для ребёнка важнейшее значение имеет личный пример: если воспитатель учит одному, а ведёт себя по-другому, ребёнок сразу распознает лицемерие и учиться лицемерить сам. Так, ростки правильного воспитания, которые должны были дать добрые всходы, были затоптаны в грязь из-за лжи, в которой Александр пребывал с самого детства. Вот почему он был «фальшив, как пена морская»; не будем забывать, к тому же, что власть развращает людей, – особенно власть беспредельная и бесконтрольная…
Наполеон вскоре увидел двуличие Александра, но более всего его поразила неразумность нашего государя, – ведь Наполеон предлагал нам выгодный союз, но Александр продолжал его нарушать и тайком поддерживал Англию. Напоминая, уговоры, серьёзные предупреждения, наконец, – ничто не помогало, и тогда Наполеон решил двинуть на нас войска. Хотел ли он завоевать Россию? Смешной вопрос, – Наполеон не был безумцем, он всегда ставил перед собой реальные цели. Теперь его целью было заставить Александра подписать новый, более крепкий договор, чтобы исключить российскую помощь Англии  и одолеть, в конце концов, эту своенравную эгоистичную страну.
А что мы защищали в этой войне? Свою землю? Наполеон не покушался на неё: как только Александр подписал бы новый мирный договор, французские войска немедленно покинули бы Россию. Свою свободу? Мы её не имели, французские порядки были лучше наших, – впрочем, Наполеон не собирался что-либо менять у нас: он даже не подписал указ об отмене крепостного права на занятых им территориях, хотя это привлекло бы на его сторону тысячи русских мужиков, и весьма вероятно вызвало бы гражданскую войну.
Так что же мы защищали? Ответ может быть только один: нежелание нашего императора заключить союз с Наполеоном, а если смотреть шире – наше подобострастное заискивание перед Англией, которой наши помещики продавали хлеб, а взамен получали английские товары для комфортной жизни. Об этих истинных причинах войны с Наполеоном сейчас не модно говорить: государь Николай Павлович ныне насаждает у нас «le patriotisme pour des laquais», лакейский патриотизм, который оправдывает все деяния власти и тем укрепляет её. Но надолго ли? Может ли быть крепок колосс на глиняных ногах?..
Войну двенадцатого года, по велению Николая Павловича, называют «Отечественной», но что получило от неё наше Отечество? Положение России ухудшилось, жизнь народа стала ещё более тяжёлой, – прямым следствием этой войны было создание тайных антиправительственных обществ и безумная попытка горстки офицеров в один час переменить всю политическую и хозяйственную систему страны. Я сам состоял в этих обществах и позже скажу о них, пока же отмечу, что если кто и выиграл от разгрома Наполеона, так это Англия. Хотим мы этого или нет, но должны признать, что мы сражались, в сущности, за её интересы, а не за Россию.
Чаадаев перевёл дух:
– Видите, как мы разобрались с причинами и следствиями войны? Но вы обязаны спросить меня: зачем вы