Ярая

трюфелями справишься. И не смей больше унижать Ярую! Она – дама! Не потерплю!
     Собака продолжала тяжело дышать и очумелыми непонимающими глазами косилась на смеющихся людей.  
     - Ну, что, молодежь, по коням? – бабуля бросила Ярке недоеденную печенюшку, поднялась тяжело. – Если что – кричите, рядом все…
     Разбрелись в разные стороны, внимательно пялясь под ноги и взрыхляя бугорки палой листвы. Ярка продолжала носиться от одного грибника к другому, внимательно нюхала развороченный теми дёрн, облаивала потревоженных галок и ворон.
     Александр остановился, закурил. Закрыл глаза и поднял лицо к неяркому солнцу. Блаженно улыбнулся неведомо чему, вздохнул полной грудью: - Э-эх!.. – Пусто было в голове и радостно-радостно на сердце!
     Подбежала Ярая.  Уселась, тяжело дыша, и свесила язык в сторону.
     - Тявкало ты немецкое, - Сашка ласково потрепал её по затылку. – Гуляй, гуляй, не скоро ещё такое испытаешь.
     Вдали кто-то аукнул, и Ярая бросилась на голос.
     - Пап, - дочка маячила метрах в тридцати. – Как у тебя?
     - Да никак! Два  подберёзовика всего. А у тебя?
     - А я груздь нашла! – похвасталась та.
     - Молодчина! Сейчас этот лесок пройдём и следующий обшарим. Хотя… Я ж говорил: в коренной ехать надо.
     Так, за разговором вышли на окраину.  Немного погодя подтянулись и остальные. У всех было по паре-тройке грибов.
     - Ну! Говорил же я… - опять принялся бурчать Александр.
     - Стоп! – прервала его Александра Дмитриевна. – Ярая где?
     Заозирались.
     - Где Ярая?!!
                                         
     А Ярая в это время во всю  прыть мчалась по полю. А перед ней, высоко взбрыкивая задними лапами, мчался зигзагами заяц.

     - Ярка!!! Ярая!!! – кричали встревоженно люди на опушке. Собака не слышала их. Охотничий инстинкт затмил разум.
     - Сашка! Давай за машиной! Бегом! Да брось ты своё ведро! – командовала в это время Александра Дмитриевна. – И ори, пока бежишь! Может, в лесу где или у машины ждёт!..
     Сын скрылся за деревьями. А она, почему-то часто мигая, тяжело присела на перевёрнутое ведро, устало положила руки на колени. Ладони дрожали. И не хотелось ни шутить, ни командовать. Хотелось молиться. И плакать.

     Ярая все никак не могла поймать живую игрушку, маячившую перед ней. Заяц был непредсказуем. Кажется, вот-вот окажется в клыках, а он исчезал, резко скакнув в сторону. Силы таяли. Если бы заяц исчез совсем или вдруг оказался далеко впереди, то она бы остановилась. Но он был рядом, будто нарочно дразнил её. И Ярая рвалась за ним.
     Она даже не успела испугаться, когда луговая трава перед ней внезапно кончилась и разверзлась пустота. И она, взвизгнув по щенячьи, рухнула в эту пустоту с обрыва.
     


     ГЛАВА   3
     
     Александр долго не мог уснуть в эту ночь
     Они приехали домой уже часов в восемь вечера. Обошли, объехали все окружные леса; проехались вдоль реки; порасспрашивали людей в двух близлежащих деревеньках.
     Тщетно. Никто не видел Ярую.
     Дома в полном молчании поужинали, отправили вконец потерянную бабулю с дочкой спать, сына – учить уроки, а сами сидели без света на кухне, курили беспрерывно и негромко переговаривались.
     - Я завтра на телевидение и по радио объявление дам о пропаже. Найдёшь фотографию?
     Сашка кивнул.
     - Не забудь про вознаграждение… А я в деревеньки снова съезжу. Может, что-нибудь… - он не окончил, отвернулся к окну.
     - Тебе же на работу…
     - Отпрошусь. Отгулы возьму. Начальник поймёт.
     И опять надолго замолчали. Заходил несколько раз Пашка за кофе и бутербродами и молча исчезал.
     - Лиз, ты иди спать, поздно уже. Я тоже скоро приду.
     Жена ушла. А Александр, так и не включая свет, придвинулся к окну и продолжал смотреть на исчезающую в сумерках улицу.  
     Он никогда не думал, что может так сильно привязаться к собаке. Ну, бегает живая игрушка под ногами, ну, ласкается…Не ребёнок же, не человек, а, вот, смотри ты…
     Он стал с ней заниматься сразу после бабулиного водного тренинга с чашками. Понял: еще немного – Ярая останется послушной испуганной заикой.
     Трижды в неделю вечерами они ездили на дрессировки к опытному кинологу, тренировались, обучались послушанию.
     Ярая менялась на глазах.
     Его поразило, что почти все занятия проходили  через доброту и ласку. Почему-то раньше казалось, что послушание приходит через боль и строгость, а здесь… У него шелушилась кожа на ладонях, потому что всю дневную пайку он скармливал собаке с рук. А она, семеня рядом, постоянно принюхивалась и тянулась к этим родным вкусным ладоням и преданно поглядывала снизу на Сашку.
     Он потянулся за сигаретой, да так и не прикурил её: держал в пальцах и мял, мял… Вспомнилось некстати, что не только из-за матери он начал заниматься с Ярой.
     Они ужинали тогда всей семьей, а Ярка носилась по комнатам. А затем прибежала, волоча  за собой истерзанный сапог жены.
     - С ней надо что-то делать, Сашка! Это невыносимо, невозможно!.. –  истерично выговорила тогда за столом Елизавета. – Она – как бешенная! Её на воспитание отдать надо, специалисту какому-нибудь!
     - Какое, к черту, воспитание… - буркнул он, вставая. Поддернул трико. – Кому она такая, безголовая, нужна?! На живодорню! Или укольчик  усыпляющий сделать!.. – Подхватил на руки Ярку и вышел, хлопнув дверью.
     - Чокнуться с твоей собакой можно, - испуганно прошептала ему вслед жена. И дети, и мать тоже испуганно молчали. Всех поразила неожиданная реакция Александра.
     А он, оказывается, просто начал любить свою шестимесячную Ярку, как до этого своих детей. И услышать такое от жены!..  Нет, хорошо, что он тогда сдержался и не послал её при всех прилюдно…
     Они тогда же, вечером, укатили вдвоём с собакой на дачу, от всех подальше: успокоиться, обдумать всё.
     Стоял аномально жаркий конец апреля. Деревья уже плотно покрылись листвой. Зацвели вишня и слива. Появились первые комары. Почему-то пахло морем, хотя Александр никогда на нём не был и не знал, как оно пахнет. Но пахло точно им и ни чем больше!
     Они сидели на веранде. Ярая грызла презентованную  Сашкой косточку, а тот медленно и уверенно напивался, ведя разумный, хотя и бессвязный диалог сам с собой. Шорты после осенне-зимнего безделья немного жали. Он расстегнул пуговицу, налил в стопку.
     - Вот ты мне скажи, как она так может, а? Ведь ребёнок, а она – «отдать»!.. Какого хрена тогда  удочеряла? Ведь сообща же решали! «Бешенная, бешенная»… Да ребёнок просто… «Бешенная»…
     Это он говорил уже Ярке. Рука с полной рюмкой жестикулировала, принимая участие в разговоре, и из рюмки немного плескалось на стол. Сашка машинально стёр влагу рукавом, выпил, наконец.
     - А я вижу: ты слушаешь меня. Вминя… внимаешь… - пробубнил он, закусывая солёным огурцом. – Только пока ещё не понимаешь. Ничего, Ярка, насобачимся, будем понимать. Нет, но как хорошо, что я её не послал!  От стыдобушка-то перед детьми была!  Да и перед маманей… И, вот, заметь: все ж про-мол-чали! Все! – Он покачал указательным пальцем. – Не правильно это. Значит, все согласны с ней были! Все тебя сдать хотят!
     Ярая грызала мосол, не обращая внимания на хозяина. Она, всё-таки, без оглядки  ещё ему не доверяла. Ей периодически  чудилось, что он заговаривает ей зубки и готов тайком присвоить себе её любимый мячик или игрушку. Или, как сейчас вкуснейшую косточку. И она пыталась скорее с ней расправиться.
     А Сашка продолжал свой «плач Ярославны».
     - Что ж мы с тобой делать, родная, будем? Пока воспитуешься – нас поедом съедят. Без перца и соли. И счет нам выставят за… за попорченное  имущество. – Ему снова попалась на глаза рюмка. Он снова налил. – Я ж помню, как ты на меня сегодня смотрела, там, на кухне: «Что вы, дескать, делаете, за что? Я ж вам сапог принесла, вместе поиграем…» Эх, простота ты моя щенячья… дурында… - его качнуло сидя. – Ты закусывай, Александр, закусывай… Не ровен час, запьянеешь…
     Как он уснул в этот вечер – он не помнит.

     Проснулся оттого, что Ярая, встав передними  лапами на диван, вылизывала ему лицо.
     Он с трудом открыл глаза. Комната казалась ослепительно светлой, как операционная.
     - День уже, - безразлично и тоскливо подумал он. Отчего-то было ужасно холодно, как в морозильной камере. Ярка перестала ласкаться и настороженно на него смотрела. – Иди, родная, сейчас я… - Но сам еще лежал минут пять, не в силах подняться. Второй раз в жизни напился до такого состояния. Первый – это когда позвонил в роддом и ему сказали, что родился сын. И, вот, сейчас… Но тогда это было от великой радости, а сейчас, леший его поймёт, от чего?.. Слова жонкины, видите ли, его покоробили…
     Он с трудом сел, охнул от боли в висках. Посмотрел в окно – и ничего не увидел. Стекла казались замороженными. Он закрыл глаза.
     - Сколько же я выпил вчера? Почему такие глюки?
     А собака за стенкой продолжала свою деятельность:  шумела, стучала чем-то, повизгивала.
     Он вновь разлепил веки, упершись взглядом на обнаженные, с гусиной кожей ноги. И заметил, как изо рта вырывается пар. Встал, прошел, шатаясь, в прихожую с печкой и лестницей на второй этаж. Ярая, не обращая на него внимания, волокла с улицы громадное полено. Уже третье по счёту.
     - Ты чего? – глупо буркнул он. – Печку топить собралась? – И, содрогаясь от холода, чуть ли не бегом вернулся обратно, начал лихорадочно одеваться: жуть, как захотелось в уборную.
     Дверь на улицу была приоткрыта как раз на толщину собачьего крупа.
     - Вот нажрался! Даже дверь не запер! Вот и мерзну!
     Он с ходу двинул её плечом, и чуть было не разбил себе нос: дверь не поддалась. Он упёрся в неё плечом и по миллиметрам раскрыл до половины, сдвинув сугроб в сторону. Выбрался на веранду.
     Всё вокруг было занесено снегом. И неистовал ветер, наметая причудливые снежные барханы до середины окон.
     - Ё-моё! – изумленно прошептал Сашка, позабыв про туалет. – Ё-моё!..
     На девственном снегу ещё виднелись почти мгновенно заметаемые собачьи следы к дровням у бани.
     Сашка шагнул с крыльца и провалился  в сугроб выше колен. Резво вскочил обратно без левого тапочка  и оправлялся уже по исконно русскому: с крыльца. Заскочил в выстуженный до омерзения дом, кое-как дрожащими пальцами достал сигарету и закурил.
     - Чего делать, чего делать? – металось лихорадочно в голове. – Печка, печка первым делом!..
     Самым большим ножом настругал из полена лучины для растопки, запалил печь. Потом вдруг вспомнил что-то, залез в холодильник и налил водки в стакан; выпил, закашлялся натужно, чуть ли не до потери памяти. Ярка испуганно дрожала в стороне, ждала конца его агонии. Откашлялся, утер выступившие слёзы и понял: холодильник не работает. Щелкнул выключателем. Электричества не было. Становилось совсем весело. Вновь полез в холодильник. Три банки тушенки. Одна банка консервы в томате. Кулёк с сухарями, полбулки хлеба. Так, что ещё? Чай, сахар, полторы бутылки водки.  Эт накой я вчера столько накупил?  Разовая порция собачьего корма на сегодняшнее утро. Кстати, сколько времени? Достал сотовый телефон. Мёртвый! Перемёрз или аккумулятор сел.  Положил его рядом с уже тёплой печкой: отогреваться.
     Теперь сапоги. И шапочка, а то без головы останешься. И вода  Ярке. Хотя… снегом обойдётся. И чайник! Чай, обязательно горячий! И