к парню.
Глеб бережно обнял её, ласково целуя волосы и вдыхая их аромат. Его сердце то бешено билось, то замирало от нежности и сострадания к хрупкому беззащитному созданию. Он, не задумываясь, взял бы все тяготы и лишения на себя, лишь бы эта малышка с длиной косой счастливо улыбнулась.
- Ты только шепни, кроха моя, я всё сделаю, что в моих силах, не покину и не предам тебя.
_
…Серафима покрутилась перед зеркалом:
- А как вы узнали мой размер? – наивно полюбопытствовала она.
- Поверь, это не так сложно. Понравился? – Валентина Александровна с грустной улыбкой наблюдала за Симой.
Глеб, навалившись на дверной косяк и скрестив руки на груди, наслаждался идиллией: его дом, наконец, осветил лучик солнца.
Девушка решила остаток вечера проходить в обнове, привыкая в ней и радуя своих доброжелателей.
- Валентина Александровна, - Серафима подошла к маме Глеба, когда та, сидя в кресле, вывязывала на крючке скатерть для приятельницы на юбилей и, извиняясь, спросила:
- Можно мне немножко поиграть на пианино?
Рукодельница с удивлением посмотрела на девушку поверх очков и недоуменно отозвалась:
- Конечно.
Серафима принесла из соседней комнаты стул, села на него и замерла, прислушиваясь к себе и инструменту. Какие-то потаённые струны души дрогнули полузабытым звоном, и ладони трепетно легли на лакированную чёрную крышку. «Наладь контакт с инструментом, - вспомнились ей слова матери, - у него тоже есть душа. Он так же, как и человек, переживает, страдает и радуется. Дай ему хотя бы маленький кусочек своей любви, и она вернётся к тебе удесятерённая». Мама многому учила свою дочь.
Серафима поёрзала на стуле, усаживаясь поудобнее, нашла ногами педали и, примеряясь, понажимала на них. Затаив дыхание, и немного волнуясь, она открыла крышку инструмента. Её взору предстали белые и чёрные костяшки клавишей. Сима, едва задевая, провела по ним пальцем, чувствуя их гладкую и приятно прохладную поверхность. Отведя от инструмента руки, девушка закрыла глаза и постаралась вспомнить свои последние занятия на пианино в детском доме.
Их было не так много, как хотелось бы: к инструменту детям подходить запрещалось. Он одиноко стоял в актовом зале, вспоминаемый только в связи с праздниками и репетициями к ним.
Однажды, отворив незапертую дверь, Серафима на цыпочках подошла к старому пианино.
- Здравствуй, хороший, - прошептала она, поглаживая его.
Не удержавшись, девочка с волнением приоткрыла крышку клавиатуры и воровски оглянулась, боясь, что её застанут на месте преступления и прогонят. Ей очень хотелось хотя бы чуть-чуть прикоснуться к клавишам. Пусть они не ударят своими молоточками по струнам, пусть останутся молчаливы, то так хотелось ощутить дух классических произведений, которыми была пропитана с детства её натура. Притронувшись к белым костяшкам, Серафима уже не могла контролировать себя: пододвинув крутящийся стул, она села и с наслаждением, забыв обо всем, заиграла «Турецкий марш» Вольфганга Амадея Моцарта…
Прошло несколько лет. За такой срок пальцы забывают привычность движений. Они становятся грубыми, резкими, неуклюжими.
Серафима откинулась на спинку стула и подняла руки над клавиатурой. Нужно попробовать в воздухе проиграть хотя бы малую часть знакомого произведения. Не раскрывая глаз, она, ясно представляя расположение клавишей, мысленно ударила по ним пальцами. Её руки действительно двигались скованно, рывками. Пальцы то торопливо, то слишком медленно опускались на воображаемые косточки. Нет, пожалуй, она не станет осквернять произведения великих композиторов безобразным исполнением.
- Что же ты не играешь? – услышала Сима за спиной. – Нам будет очень приятно тебя послушать.
- У меня, наверно, не получится, - она накрыла пылающие щёчки ладонями, скрывая волнение и разочарование. – Слишком давно не садилась за инструмент. Пальцы как будто деревянные и кисти словно свинцом налиты.
- Ну и что! – мама Валя подошла к Серафиме. – Можно что-нибудь простенькое сыграть в паре, если хочешь.
- Спасибо большое, - девушка чувствовала бесконечную благодарность к этой женщине, - вы так добры ко мне, но я, наверно, попробую начать сама.
Её рука плавно опустилась на клавиатуру.
Гостиную наполнили первые робкие и неуверенные звуки. После нескольких аккордов пальцы второй руки коснулись клавишей, и мелодия зазвучала шире и наполненнее. Серафима играла на память Людвига ван Бетховена «К Элизе». Вслушиваясь в звучание мелодии и наблюдая за движениями рук, пианистка вновь вспомнила свою маму и своё детство.
…Каридад терпеливо что-то объясняет своей дочурке, плавно опуская свои длинные красивые пальцы на клавиши рояля. Серафима, заворожено глядя на маму и её кисти, старается повторить. Плавности не получается, и аккорд звучит слишком резко. Мама улыбается и снова повторяет упражнение. Дочка старается, но маленькие ручки пока ещё плохо слушаются…
Уйдя в воспоминания, Серафима незаметно для себя перешла на «Вариации Паганини» Сергея Васильевича Рахманинова. Руки словно пробуждались после долгой спячки и двигались плавней, мягче и увереннее. Вдруг в её памяти всплыл образ какой-то пожилой миловидной женщины с высокой причёской. В чёрных волосах были хорошо видны седые пряди. Карие, почти чёрные глаза ласково смотрели на маму Каридад. В руках эта женщина держала небольшую очень красивую шкатулку. Что находилось в ней, маленькая Серафима не видела, но по тому, как бережно приняла её мама, поняла, что в кладенце было что-то дорогое, а может, даже святое.
А потом Серафима вспомнила лёгкое сладкое головокружение, как счастливо ойкнуло сердечко, когда папа садил её себе на плечи, как высоко подбрасывал вверх. Тогда всем было весело. Все смеялись…
Прозвучал последний аккорд. Находясь под властью музыки и воспоминаний, пианистка опустила руки на колени. Она была не здесь, в тихой гостиной, а там, в прошлом, в счастливом детстве. Сима не желала расставаться с ним, она хотела растянуть благостные минуты и, взмахнув руками, как крыльями, вновь коснулась пальцами клавишей. Зазвучала «Лунная соната» Людвига ван Бетховена.
…Её первое публичное выступление. Просторная зала какого-то красивого дома утопает в цветах. Солнечный день. Недалеко от фортепиано по кругу расставлены удобные мягкие стулья. В другой половине помещения стоял накрытый стол с множеством сладостей, фруктов. Вероятно, было какое-то торжество. Маленькая Серафима стояла у раскрытого окна в красивом длинном до пят белом платье. Она всматривалась в горизонт, где голубой океан сливался с бирюзовым небом. На душе было радостно и волнительно. Наверно, из-за этого слегка мёрзли пальцы рук. Гости собрались. Всего несколько человек. Но от переживаний она чувствовала себя словно перед прыжком в холодную бездну моря. Серафима в тот день тоже исполняла «Лунную сонату». Судя по реакции слушателей, исполнила хорошо. По окончании все аплодировали стоя. А папа, преподнеся огромный букет красивейших роз, встал перед юной пианисткой на одно колено и галантно поцеловал её маленькую ручку. Девочка чувствовала себя принцессой…
От тягостных воспоминаний у Серафимы перехватило дыхание. Душу изматывала тоска по родителям. Продолжая играть, она уже не видела клавишей и касалась их по наитию.
…Незадолго до того круиза Серафима, гуляя по абрикосовому саду, случайно наткнулась на родителей. Папа, нежно обнимая и целуя маму, что-то шептал ей, а та смеялась, запрокидывая голову назад и обнажая красивую шею. Симе всегда нравилось видеть это, на сердце становилось так тепло и спокойно! Но каждый раз она быстро убегала, чтобы своим присутствием не нарушить что-то волшебное, зыбкое и очень волнующее.
Внезапно это видение, словно старую кинопленку, охватил огонь, постепенно превращая всё в пепел. Огонь уничтожал маму и папу, абрикосовую рощу, орешник, красивый большой дом, побережье, бухту, седые горы и неширокую бурлящую реку. В пламени мелькали знакомые лица…
Слёзы крупными горошинами катились по щекам. Серафима растерянно смотрела на кисти рук. Это были не её руки! Это были руки мамы! Точёные, с длинными гибкими пальцами. Но двигались они не по-маминому грациозно, а резко, сильно ударяя по клавиатуре, добавляя к щемяще-грустной мелодии оттенок горя и безысходности.
Серафима хотела прервать игру, но с ужасом поняла, что руки не подвластны ей и живут своей жизнью. Ей хотелось закричать, но крик застрял в перехватившем кошмаром горле.
…Огонь поглотил дом дедушки Матвея, перекинулся на молодую яблоньку, посаженную ею в первую осень появления в Грибках, расправлялся с изгородью. Огонь! Огонь! Везде огонь! Пламя безжалостно уничтожало всё, что ей было дорого, не оставляя ничего, кроме памяти…
Серафиме становилось плохо. Она не слышала набатного звучания инструмента, продолжая с отвращением и страхом наблюдать за движениями рук. В мгновение она провалилась в бездонную пустоту.
_
Серафима открыла глаза. Ночь. В комнате темно. Она лежит на диване, заботливо прикрытая одеялом. Тихо.
«Странно как-то, - подумала девушка, - хорошо помню, что играла на пианино, а как спать легла - не помню. Чудно!»
Повернув голову, она с удивлением увидела Валентину Александровну, закутавшуюся в шаль и спящую на кресле, пододвинутому к дивану. Серафима ещё больше удивилась и обеспокоилась, заметив стоящего у окна Глеба. Он смотрел куда-то вглубь двора и о чём-то думал. Услышав шорох на диване, Глеб повернул голову и бесшумно подошёл к севшей Серафиме.
- Как ты себя чувствуешь? – почти беззвучно одними губами спросил он.
- Хорошо, - она смотрела на друга ничего не понимающими глазами. – А что случилось?
- Хорошо, что хорошо, - вздох облегчения сменился на улыбку.
Его глаза с такой любовью и нежностью смотрели на неё, что Серафима, смущаясь, опустила голову. Проснулась Валентина Александровна.
- Симушка, как ты себя чувствуешь? – вновь заданный вопрос ещё больше насторожил девушку.
- Всё, девочки, всё! Была ложная «тревога», а сейчас всем спать, – Глеб, обняв мать за плечи, вывел её из гостиной, но тотчас вернулся к Серафиме:
- Спи спокойно, любимая.
