Случайный собеседник

Безо всякого перехода сказал случайный собеседник и протянул через стол сухонькую и маленькую руку,
- А друзья в шутку называют Василием Алибабаевичем. Помните? Как в известном фильме.
- Захар. – Рукопожатие нового знакомого оказалось удивительно крепким и цепким.
- А, извиняюсь, по батюшке?
- Тимофеевич.
- Вот видите, Захар Тимофеевич, и имя у вас хорошее, и отчество – замечательное! Чем не весомый аргумент в пользу моего выбора? А? – Лицо старика озарилось доброй и располагающей улыбкой. Он шутливо погрозил Захару пальцем:
- От меня, батенька, человека, на этом свете пожившего, не спрячешься!
Захар изобразил удивление, развёл руками, снисходительно усмехнулся и коротко вздохнул.
- Ну-с, так, голубчик вы мой,  Захар свет Тимофеевич,  - Вскинул голову Василий Алексеевич и забарабанил по столу всеми десятью пальцами,
- Если не возражаете, я продолжу?
Захар кивнул.
- Так вот… Да… О чём это я… Сейчас… Возраст, знаете ли, память уже не та. М-м-м… Ага! Есть! Поймал! Вот! Параллельно, значит, со всем этим разыгрываемым театром абсурда, причём театром, смею вас заверить, кем-то тщательно срежиссированным (догадываетесь, кем?), попробуемте-ка теперь мы с вами представить себе на мгновение бескрайние российские наши просторы, а на просторах тех бескрайних, посреди чистых лугов, рек и озёр, и таких же бескрайних лесов и полей, словом, на фоне трогательной, пронзительной и искони нашей, русской родной природы, попытаемся хотя бы краешком глаза увидеть тамошних её обитателей. И вот что, примерно, мы с вами, Захар Тимофеевич, можем увидеть. Сидит где-то в нашей Российской глубинке, перед своим стареньким телевизором (хотя почему обязательно стареньким? Вполне может быть, что и перед новеньким, но это я так, для полноты образа), так вот, сидит, значит, перед своим телевизором, уставшая от дневных забот румянощёкая и здоровая от природы русская девушка, как две капли воды похожая на былинную, из сказок,  красну девицу. То ли Прасковья, то ли Акулина, а может Варвара, а может, что и  Марфа. Не важно. Сидит она, значит, лузгая семечки, или, например, расплетая толстую косу перед сном и с широко раскрытыми, ясными и невинными  глазами и всем своим слухом вбирает в себя сочащийся с экрана весь тот бред, о котором я уже говорил выше.  И бред этот липкой и зловонной слизью потихоньку начинает обволакивать никем и ничем незащищённое сознание нашей красной девицы. Непонятные, не русские, а потому загадочные и таинственные слова настойчивыми, но жизнерадостными и хорошо поставленными голосами произносимые разными дикторами,  впрыскиваются, доза за дозой, в её сознание и в её распахнутую душу. И чем больше непонятных, иноземных слов озвучивается раз за разом, чем чаще (и намеренно!) они, эти диковинные слова, доброжелательными дикторами повторяются, тем более таинственным и многообещающим становится то, о чём Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе ласково и терпеливо втолковывается удивительными, окружёнными лучезарным сиянием людьми, и чего Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа, при всём своём желании, так пока понять и не может… День за днём проходят, неделя за неделей.  А может, что и месяцы незаметно в года складываются. Не это важно. Важно то, что Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа всё это время смотрит и слушает. Слушает и смотрит. И наконец, однажды, приходит тот день, или, скорее, тот вечер, тёмный и ненастный, когда исподволь, капля за каплей закрадывавшееся в её душу тревожное и смутно-беспокойное сомнение перерождается вдруг в паническую, ужасающую  догадку, что совсем не так, как надо, жила наша красна девица, что что-то не так, оказывается, складывалось и складывается в её только ещё начинающейся жизни, что безнадёжно она от этой самой жизни (настоящей жизни, как уверяют умные дяди и тёти из телевизора!) отстала и что впору ей,  ещё недавно здоровой телом и духом Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе, или ревмя реветь, или удавиться насмерть, или в ближайшем пруду утопиться! – Василий Алексеевич потянулся к своему графину.
- Или же, - Рука с графином повисла в воздухе,
- Или же, поверивши на слово тем добрым дядям и тётям, что так убедительно и вдохновенно рассказывали и продолжают рассказывать о царстве даунов, взять ей, да и изменить круто свою жизнь. – Графин совершил вираж над столом и благополучно спикировал к рюмке старика.   Василий Алексеевич аккуратно её наполнил. Так же медленно, как и в прошлый раз, выпил. Расстроено поковырялся вилкой в блюдце с остатками закуски. Наконец, вздохнул и вскинул погрустневшие глаза на Захара:
- Понимаете, Захар Тимофеевич, о чём я? Понимаете? Я об уже произошедшем кое-где и повсеместно продолжающем происходить  качественном сдвиге, вот я о чём. А это, голубчик вы мой, если помните, один из законов некогда бывшей у нас в почёте, а ныне незаслуженно преданной забвению диалектики. Это называется, батенька вы мой, законом перехода количества в качество. Вот так. И в данном случае, качество у нас выходит с отрицательным знаком. Мы, значит, свою диалектику – под откос, а они, оказывается, этой самой диалектикой всё это время мастерски пользовались и пользуются. И раньше, и сейчас… А мы – в дураках! – Василий Алексеевич расстроено покачал головой,
- Я-то – ладно, мне, мил человек, недолго уже осталось. Но жалко мне, понимаете, душою всей жалко молодёжь нашу. Да и стариков наших, тоже жаль. Э-эх!  С этого момента нам бы в самый раз  прогуляться по нашей системе образования, но я уже заметил, как вы несколько раз глянули на часы, поэтому могу предположить, что человек вы занятой, и только из чувства врождённой порядочности продолжаете слушать старого чудака. И я, чтобы не злоупотреблять вашим вниманием, замечу только, что все прежние источники знаний, доступ к которым на совершенно бесплатной основе был когда-то открыт гражданам нашей великой страны, был, когда-то, буквально распахнут перед ними, все эти источники теперь намеренно и не без затаённой злобы замутняются нашими новыми милостивыми господами. Вот так! А немилостивыми иссушаются вовсе! Каков пассаж? А? Это, голубчик вы мой, не я придумал. Это – Плеханов. Ещё одна глыбища прошедшей эпохи. Но кто и что сейчас о нём знает?  Допускаю, что знают господа наши новые, да только предпочитают помалкивать. И это при всём при том, что господа эти – люди далеко не глупые и неплохо образованные. Но они - люди с другой моралью. – Он как-то обречённо махнул рукой,
- Возможно, это уже другая тема. Не знаю… Впрочем, тема-то  одна. А всё то, о чём я вам говорил – это просто некоторые из многих её составляющих. – Он провёл рукой по волосам, по щеке, собрал в кулак подбородок. Вздохнул:
- Устал я, Захар Тимофеевич. Теряю нить рассуждений. Не помните, на чём я остановился?
- На красной девице…
- Ах, да! – Собеседник Захара вновь оживился и энергично потёр ладони,
- Наша с вами красна девица… Так вот.  Глашатаи царства даунов и олигофренов могут быть довольны, - Подвёл он черту,
- Их усилия не остались напрасными. Охота за людскими душами идёт уже полным ходом и протекает весьма успешно! И границы охоты неуклонно расширяются. Искусно сплетённый невод исправно пополняет трюмы их рабовладельческих кораблей. А с нашей красной девицей, дальнейшее, думаю, понятно, и итог, как правило, вполне предсказуем: Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа,  в какой-то момент, примет роковое решение. И вы можете с первого раза угадать, в чью пользу…  И ладно бы, если б она просто затвердила себе некоторые их постулаты. Нет! Она, как мотылёк на огонь, направляется в самое пекло. Ну, и так далее. Чего объяснять? И так, всё понятно. - Видно было, что долгая речь утомила старика окончательно, теперь он и говорил медленнее, и жестикулировал меньше. Задорный блеск в глазах, особенно после последней принятой им рюмки, стал потихоньку угасать, пока не  исчез совсем.

    Захару и в самом деле, пора уже было уходить. Его ждали дела. И он действительно, по ходу происходящего разговора, несколько раз посмотрел на часы.
- В вас говорит неприятие новой жизни, - Подытожил Захар,
- А в жизни нашей, как вы и сами прекрасно знаете, не может быть застывших раз и навсегда форм.
- Во мне, молодой человек, - Устало откликнулся собеседник,
- Во мне сейчас говорит самое искреннее сожаление о какой-то, прямо-таки фатальной предрасположенности наших достопочтенных сограждан к зомбированию. Я надеялся, что вы это поймёте. - Теперь собеседник Захара производил впечатление безмерно уставшего человека. Плечи его поникли, он стал, казалось, ещё меньше ростом.
- А наша с вами Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа, хлебнув лиха по полной программе, однажды, рано, или поздно, всё равно вернётся домой, в родные края, но вернётся, скорее всего, измочаленной неврастеничкой, с покорёженной душой, а зачастую и с поруганным телом.   И долгим и нескорым будет путь её исцеления и возвращения к истокам, и далеко ещё не факт, что путь этот вообще для неё останется открытым. Но если всё-таки предположить, что путь сей спасительный открытым для неё всё же останется, то, надо полагать,  станет тогда Прасковья-Акулина-Варвара-Марфа с жаром, от всего сердца и, по её мнению, убедительно, втолковывать торопящимся жить вокруг неё подрастающим девам и юнцам о подстерегающем их на каждом шагу коварном соблазне, но лоснящиеся в телевизоре сытостью и довольством те самые безнаказанные дяди и тёти, однажды её совратившие, окажутся, как всегда,  более убедительными. И дальнейшее истощение земли русской будет продолжаться. Вы меня понимаете? Вы понимаете, куда я клоню? Да ведь я, Захар Тимофеевич, в этой самой Прасковье-Акулине-Варваре-Марфе нахожу олицетворение святой нашей России-матушки! Понимаете ли вы, дорогой мой Захар Тимофеевич, что война, та самая страшная наша война, едва нас всех под корень не выкосившая, не закончилась, на самом деле, в сорок пятом году?  Нет? Не понимаете? А для меня это очевидно! – Захару показалось, что в глазах его странного собеседника блеснули слёзы. А тот сжал кулаки и строго посмотрел на Захара:
- И вот теперь спрашивается: а с чьего же, с позволения сказать,   попустительства всё это безобразие происходит? А, Захар Тимофеевич? Что скажете? А сказать-то вам и нечего… Вот тебе и весь «Ваниш окси экшн»… - Василий Алексеевич опустил голову и вдруг вновь надрывно закашлялся. На этот раз Захар не на шутку перепугался, что старик задохнётся совсем. К их столику уже спешила официантка с администратором. Но, в итоге, всё обошлось, и через несколько минут собеседник Захара пришёл в себя.
-  Давно уже я так долго не разговаривал ни с кем. Спасибо вам. Отвёл душу. Уважили старика! Ну, вижу, вы торопитесь. Вижу, вижу! Бегите! Ваша жизнь, Захар Тимофеевич,  ещё в самом зените и вам надо торопиться жить. А моя… Моя уже на излёте. Что? Даже и не пытайтесь утешать! А то я рассержусь. Ну, вот и всё. Вот и поговорили. - Василий Алексеевич повернулся к стеклянной стене, отгораживающей кафе от внешнего мира,
- Однако, дым-то, а? Глядите, дым-то какой на улице! Прямо, как в умах наших соотечественников… Ну, всё, прощайте! Не то я опять начну надоедать вам своими бесконечными разговорами, а вам, приличия ради, опять придётся меня выслушивать. Рад был познакомиться с вами!
- Взаимно, - Пожал протянутую