Справа и слева двери в подобные этой комнатки без окон. Левая – библиотека по марблс, правая – столик и подушки, стеллаж для бутылок, там слуга-хозяин принимал гостей. В помещении с модулятором, в самом деле, нежелательно посиделки устраивать, вибрация лишняя не требуется, чистота, напротив, требуется... Но сейчас модулятор отдыхал, сейчас можно. Они через правую комнатку прошли в зал размером с три противоположных.
Любопытный гость осмотрелся. Панорамное окно во всю стену... Ночь. Грозовая... Удивительно – совпадение с реальностью.
А вот и легендарная машина... Не так велик модулятор, оказывается!
Для марблс-мании священное место Рынка Гранд представлялось каким-то горнилом судеб, вроде кратера вулкана! Модулятор – цилиндр, чаша расправилась в покое, как идеальный спил невысокого пня с рисунком годовых колец. Он терялся на массивном столе среди прочих инструментов, заготовок в тисках и без.
Они сели на низкий подоконник и принялись молчать.
Настроения беседовать у обоих одинаково на нуле.
Хозяин откатил створку окна.
Отто воскликнул:
– Неужели область Сад? Туда можно вый... вылететь?
Хозяин пожал плечами утвердительно и неопределённо. Отто понял его, как можно. Чего сложного выпасть в окно, лететь и зависнуть. Зачем? На игровых рынках нашли бы применение, да ведь этот не игровой.
У окна кадка с засохшим деревцем. Свежий, росток жёлто-зелёной запятой пробивается от корня. Отто задумчиво, осторожно положил апельсин рядом с ним под сухой веткой... Странное место, загадочный человек рядом.
Вторжение было ошеломительно резким. Этому парню Отто когда-то в Арбе проиграл, но сейчас, от неожиданности, по росту, массе, бычьей шее сразу подумал на латника, завалившегося с претензией. Они ведь могли счесть, что сам Гранд Падре им чем-то обязан. Не, лицо открыто. Заносчивое, энергичное, с хитринкой.
Возникнув перед ними, парень требовательно щёлкнул пальцами и протянул руку ладонью вверх.
Вопросительная пауза...
Техно-бай кивнул на кадку...
Парень прищурился... И захохотал! Откинув голову, он рассмеялся клёкотом, басом, гулкими басовыми раскатами.
«Офигительно смешной натюрморт! Сплошные загадки. То ли меня носит среди чужих тайн постоянно, то ли мир в принципе состоит из чужих тайн?»
Хозяин Рынка Гранд извинился перед гостем:
– Обстоятельства...
– Конечно-конечно! Я побуду чуть-чуть и рассветом уйду, – пробормотал Отто.
– Сколько угодно. Запуск модулятора следующей ночью.
Оба: великан и хозяин лёгкими птичками скатились и канули за окно.
«Чтоб я хоть что-то понял! Целиком – из чужих тайн».
Белый лист пустого письма валялся под ногами, пах цедрой, маслами Цокки-Цокки и муском утешения. Воспоминание пробудилось. Отто рассеянно складывал бомбочку и вспоминал...
Как он искал утешения на Цокки-Цокки. Пол сезона впереди без Пажа! Для человека его темперамента... С тоской, изнывая, пришёл к своему цокки-баю, ближайшему другу после череды предательств обретённому.
Не меняются! Вот что приятно, что прекрасно в этом месте и этих людях: не меняются!
Телёнком башку на колено положил и высказал накопившееся:
– Анис, освободи ты меня! Я не тут, я весь не тут, не с вами, я знаю, что так – не путём!
– Ждёшь кого?
- Ага. Столько не ждут... А я – жду! Сог-цок, Анис-бай? Мне обняться нужно, не с пустотой, понимаешь?
Анис обнял и согласился, что не путём, но дал просимое, никакого отношения к желанному не имеющее. Замечательный, верный как дроид.
Отдыхали, перебирали струны горизонтальной арфы в четыре руки, путаясь и споря обрывками мелодий.
– Ноустопщик? – недоумённо, насмешливо приподняв бровь, переспросил Анис. – Они худшие любовники на свете!
Отто улыбнулся. Паж был жестковат, да, но есть разница между «как» и «с кем».
Две пользы дали ему объятия Анис-бая, маленькое утешение и большое понимание, что замены искать не имеет смысла, замены не найти. Что не помешало ему немедленно попытку повторить!
Обнявшись, накрепко сощурившись, упрекая себя в неблагодарности, – в которой никто и не помышлял упрекать его, – Отто захватывал и отдавал свои, его губы, повторяя безмолвно: «Замечательный, верный, лучший... Не тот, совсем не тот, не он, не ты».
В тоске и одиночестве Рынка Гранд, сидя на подоконнике, обнимаясь взглядом с облачной, грозовой пустотой, Отто ей повторял: «Освободи ты меня...»
Речитатив... Песня... Сам собою складывался из его жалоб поистине высший образец песен цокки. Полный страсти, горький как гибельный передоз. Слишком горький, чтобы оказаться смертельным.
Он обращался к Пажу-ныряльщику Великого Моря...
«Нырни и не выныривай! Уходит Синяя Скала синей дорогой в бездну. Нырок, ступи на неё. Упади под волну, под блик на волне, упади под глубокую тень. Синей дорогой иди сквозь Великое Море. Упругим телом направляйся вглубь. Смотри, я горячий источник. Источник боли, горя и страсти, заглохший на дне. Заглохший на самом дне, под холодным камнем. Нырни, я жду тебя. Освободи меня. Освободи мой горячий ключ. Под тяжёлым камнем он ждал тебя тысячу. Упругий нырок, столкни камень горя с ключа моей страсти. Дай свободно выплеснуться ему. Дай взорваться Морской Звездой. Лава застынет новой землёй. Обсидианом нашего континента. Так я люблю, так жду тебя там, в глубине. Мой нырок, я жду тебя, как жемчужина ловца, как актинья смерти, освободи меня».
Сог-цок песни издревле делятся на цокки и сокки песни по сюжету, так повелось. Сокки песни, накрепко связаны с девой, запертой где-то, и обыгрывают её положение в диапазоне от высокой лирики до откровенных непристойностей. Цокки песни связаны с тем, кто едет за девой. Отто с его мягким баритоном сочинил типичную сокки песню.
– Красивая майна... – незнакомый и ужасно знакомый голос...
Парень ударил хвостом об подоконник. Тогда Отто узнал своего Белого Дракона! В таком облике не видались.
За окном рассвет... Как реальное небо – белёсо-ясное, голубое...
– Почему майна? – возразил Отто. – Ни с кем не пел подобный вайолет.
– Ты делаешь паузы. Ты слушаешь чей-то голос.
– Правда? – Отто вздохнул. – Я позвал тебя, так понимаю?
Обычное дело – ездовому дракону отреагировать на песню.
– Позвал, эээ... Погоди...
Ездовой дроид – в рынке, возможно... Но дракон сидел снаружи на карнизе... «В области Сад? Я запутался...»
– Домой или полетаем, покувыркаемся? – как ни в чём не бывало, спросил дракон, кивая наружу.
Приподнявшееся светило едва-едва заслоняют редкие кучевые облака.
– Туда?.. Ты о чём вообще?!
– Садись и держись... – покровительственно фыркнул дроид, принимая общедраконью форму.
Жутко довольный. Некогда единственный, став милостью Уррса вторым, он не в восхищении пребывал по данному поводу. Теперь снова его время.
Перекувырнулся и унёс Отто в первое погожее утро эпохи высших дроидов, в рассветную лазурь...
Руки Фортуны сложили ткань времени, огромные ножницы чикнули, и улетел в прошлое лоскут от двух эпох. Люди снова летали на драконах по синему небу, где лишь солнечный диск неизбежно чуть притенён. Передать восторг, и не мечтавших об этом, всадников, удвоенный восторг их Белых Драконов, решительно невозможно.
Ойкумена встречала голубое небо, торговцы выходили из рынков, игроки прекращали партии, борцы поединки. Хозяева миров по наитию подходили к рамам, гонщики останавливали драконов. Чудовища Моря и даже тени поднимались к его поверхности, чтобы близоруко присмотреться, чутко принюхаться к переменам.
Выбор Уррса, его двухфазное устройство дракон изложил Отто, как мог, упрощая. Решил, что изложил. Отто решил, что понял. Огорчился, конечно.
Охватившее всех и каждого на континенте изумление пред голубым небом, для Отто весь день имело привкус удивления, напряжённого поиска. Первый погожий день эпохи он провёл верхом. Лазурь пытался прочитать, отклик услышать... Это ведь не прекращение дроида? Где он там, как он там, Уррс?..
Устал, направился домой. Облако его мира лежало к западу, там, где лазурь зеленела, просматривалась до какой-то невероятной глубины, темнеть не желая... Огуречной зелени, света.
Не хотел домой. Сел на раме. Передумал.
Тоска. Нет места покою, ни снаружи, ни в груди.
Полудроиды обделены передающими информацию, записывающими её устройствами. Отто, разумеется, не имел никакого изображения Пажа, ни фото, ни карандашного наброска от мазилы с Краснобая. Чем ближе ночь, тем нестерпимей желание увидеть это лицо. Его подхватило и понесло, к тем лицам, которые хранили присутствие друга, напоминали о нём, так что печальное известие Халилю принёс Отто.
– Расскажи мне что-нибудь! Про него, про вас... Поговори со мной! Или смешай оливку покрепче, чтобы одним глотком, чтоб из глотка не вынырнуть! Не везёт мне, Халиль, невезучий я какой-то...
Халиль снял очочки и потёр глаза, его тоже слегка подкосило. Расторопно делая три дела сразу, он прихватил Отто за локоть, бутылку за горлышко – в закуток погреба, голубя местного – в Арбу, Пачули предупредить, что сегодня он не помощник, Халиль увлёк гостя за собой.
Настоящий погреб: темно, глухо, сыро, но уютно. Обустроено. Ниши и полки под сосуды всех размеров, от бочек на земле, до пробирок в коллекциях. Бочки же и составлены диваном, покрыты жёстким, вытертым ковром. Халиль сел перед ним на отдельную бочку, на бочку-столик поставил пиалу на глоток, бутылку, наполнял и рассказывал, рассказывал и наполнял...
Так Отто узнал историю их знакомства, благородную, историю ныряльщика-Пажа, с чего началась, как расширялся круг его заказчиков, начиная с тех, которым нельзя было отказать, которые приказывали Пажу, как рыночному голубю, ловили на него как на живца других чудовищ, а приманка всё не погибала... Живучей оказалась приманка, сообразительной и памятливой.
Можно ли забыть волю и гордость, сломанные об колено, переламываемые день за днём... Яд, даруемый как милость... Принимаемый, как тошнотворное унижение... Свет каждого следующего утра, зеленоватый сквозь постоянно обожжённые глаза, означающий лишь новую пытку... Щупальца и стрекала, облеплявшие с ног до головы, отсекаемые не раньше, чем живого места не оставалось...
«Водоросли», Языки Зла лентами обвивали щиколотки, ноги, грудь, защищённую панцирем от удушья, шею... Они вызывали спазмы, метавшиеся по телу, как проглоченная змея, ломали кости, замедлялись под черепом: вправо-влево, вправо-влево, мятник, пробивающий виски. «Дроиды светлые, сердечное спасибо вам за нашу живучесть, горячий вам из Каменного Леса привет...» Эту мысль Паж помнил, а кроме неё ничего, боли тоже. Помнил, что до шеи надо ждать, неподвижно стоять на ветке каменного дерева и ждать, когда Чудовище Моря отломит её с Языками и наживкой вместе, швырнёт в горячий источник: «Воскресай! Распутывайся и поживее, а я пока ленточки соберу...»
Халиль рассказывал, как вдруг начал редеть круг заказчиков, как из него порывались бежать, но недалеко убежали. Над океаном морской голубь летал быстрей гонщиков, под водой плавал стремительно, как тень... Спустя некоторое время круг заказчиков снова начал расширяться, утверждаясь на других условиях...
Не знал и не мог рассказать Халиль лишь того, какими глазами Паж смотрел на заказчиков из числа людей. Нормальных, светлокожих без прозелени людей, которым, едва держась на ногах, представляя собой нечто
