Жизнь продолжается

Можно сказать, по тонкому прошло! Потому как за первым кабаном тут же проявился второй, чуть поменьше, и пошло – от свиноматок до мелких кабанят, ко мне всё ближе да ближе. Так они все вылетели за какие-нибудь пару секунд, перемахнули через дорогу, а там пошли по канаве в сторону озера. Кстати, бесперерывно похрюкивали. Надо быть, проверяли перекличкой: вся ли команда прибыла, все ли на месте? И ведь, поди ж ты, рассредоточились для броска, что твои десантники! А последний, замыкающий, едва ли меньший того вожака, выскочил от меня метрах в двадцати, ежели не ближе. Батя-то всего этого не видал, рулём да педалями был занят.
— Да-а, — протягивает бывший бригадир полеводческого отделения, — сколько они нам картошки бывалоча попортили! И ведь даже шавок навязанных не боялись, пёрлись к самому дому, благо ночь тёмная.
— Волки, однако ж, наглее будут! — авторитетно заявляет очередник, нагружающий в бурый рюкзак кисловато пахнущие буханки чёрного. — Года два назад всех собак по округе перерезали, сами, наверное, помните. Тогда в Носовке хозяин едва-едва своего Тузика от серого отбил. Собачонка-то маленькая, жила в будке чуть ли не из посылочного ящика, на тонкой привязи. Волк, не будь дурак, ту посылочку с Тузиком зубами за спину – да в лес попёр, чтоб на досуге как следует разъяснить. Хорошо, хозяин увидал, да под руку хороший дрын попался.
— Ухайдакал-таки волка? — интересуется некто несведущий.
— Куда там! Волк в лес порожняком, а Тузика целый день за привязь из будки вытаскивали. Его тянут, а он, бедный, дрожит, скулит, упирается. Так вот он один, благодаря законной жилплощади, да заступничеству благодетеля, из носовских собак жив остался. Правду сказать, после перенесённого испуга — какая той псине жизнь?
— С волками дело такое! Я вот помню случай, лесник разбойнику в пасть руку сунул, за язык ухватил, да так до самой деревни за собой привёл. У волчары, говорят, от боли да неожиданности слёзы градом катились...
— Не знаю, как волки, а вот коровушки – те плачут. Тётя Тоня Попова, перед тем, как помереть, говорила своему Шурику: "Оставь коровушку, одна она у меня, и я у неё одна. Станет мне грустно – приду к ней, поплачу, она смотрит на меня, тоже плачет, слёзы крупные, как горошины. Вот и легче нам обоим становится". Так ведь нет, понадобилась невестке, этой Маньке-Маринке, тушёнка к празднику. А как прислала жёнка Шурика на другой раз телёночка зарезать, тётя Тоня сходила в баню, в чистое обрядилась, к вечеру говорит сынку: "Нет теперь у меня и телёночка. Незачем жить мне в деревне. Помирать буду". Той же ночью и померла.
— Добрая была старушка, — предаётся воспоминаниям тёти Тонина соседка, коренастая, гладколицая, несмотря на почтенный возраст, — Маленькая такая, сухенькая. Любой зверь мог обидеть. Помню, пришла, говорит: "Ой, Люба, я у себя на картошке чьёво-то котенёнка убила, с кисточками на ушах". А это рысёнок, видать, караулил её на меже, потом прыгнул на спину, да не рассчитал. Она-то за картошиной наклонилась, зверёныш через бабушку перелетел да и схлопотал по хребту, не то костельком, не то грабёлками. Откинулся на спину, глаза закатил. Мы с тётей Тоней когда пришли посмотреть, он к тому времени уже оклемался, в лес сбежал.
— Помню, сказывали про бедолагу-старичка, ему на жеребятинской тропке рысь всю кровушку выпила. В послевоенных что-нибудь годах. Так вот, как про это услышал, под теми соснами по лесу хожу с палкой на плечо, чтобы рысям, значит, несподручно сверху на шею было спрыгивать.
— Были они и тут, коты окаянные! К речке ближе, за саменькой деревней, на потолоке старой сушилки гнездо свили. Хорошо, у Чижикова ружьё. Пошёл, пристрелил, вроде как самку. А кавалер её, значит, ушёл восвояси.
  Тут подходит моя очередь получать "Колосок" с кисловатой буханкой чёрного. Зоологическая дискуссия, коей для научной полноты не хватает одного Николая Дроздова, остаётся за пределами слышимости. Выхожу на крыльцо. Ближе к осени солнце по небу катится быстро. Вспоминаю, что берёзовый черенок лопаты, давно смастерённый отцом, подгнил снизу, надо бы найти деревце с кривулиной на замену. Оставив дома насущную выпечку, еду на закат по шуршащей гравийной дороге, благо "лисапет" пока что на ходу. Замечаю на обочине впереди, у края леса, двух подростков-лисят. Рыжая пушистая шёрстка зверёнышей янтарно просвечена заходящим светилом. Лисы с любопытством дожидаются моего приближения, только показавшаяся из-за поворота тарахтящая чёрная "Волга" соседа Уткина заставляет их нырнуть в придорожный бурьян.
  Везёт же мне на встречи с молодёжью! На той неделе Топтыгины, сегодня – Патрикеевичи. А хорошо, однако, в деревне! Жизнь, не нуждающаяся в доказательствах британских учёных, продолжается.