СЭМ

позже ходил на танцульки и подраться. Разумеется, ни о каких танцульках и аттракционах сейчас речи не было. Парк был пуст и тих. Лицо Сэма было задумчивым. В чёрных волосах Альки запутался алый листок.
- Старый грач умирал в осеннем саду, - сказал Сэм, со слегка наигранной грустью. – Заносимый жёлтыми листьями
Комочек чёрных перьев на ветру
Прощался с жизнью.

Ветер раскачивал ветви деревьев
Морщил поверхность луж
Грач топорщил мокрые перья
Жалок и неуклюж…

Сэм замолчал.
- Ну и… - спросила Алька. – Что дальше?
- Он умер, - улыбнулся Сэм. – Дальше всегда одно и то же.
- Ты пессимист, - Алька сморщила нос. – Ты влюблён в смерть.
- Я влюблён в жизнь, - возразил Сэм. – Потому, что над ней сияет звезда смерти. В луче собственной смерти жизнь становится ярче.
- Там слишком большое напряжение, - Алька мельком, как от боли, приоткрыла алые губы.
- А зачем нужна вялая жизнь? – Сэм взял из её волос осенний листок, покрутил его в пальцах и упустил на землю.
- Чтобы дольше ею наслаждаться, - ответила Алька.
- Стремясь к наслаждениям, человек приближает смерть, - усмехнулся Сэм. – Иногда эта дистанция бывает очень короткой. Я имел все мыслимые наслаждения. И не получил ничего, кроме истрёпанного сердца и склонности к странным зельям. Другим везёт меньше. Они гибнут сразу, - за деньги, на которые хотят купить рай.
- Ты перечисляешь собственные пороки и чужие глупости, - недовольно сказала Алька.
- Мой самый дорогой порок – это ты. А твоя самая большая глупость – это я. Поэтому, я умру счастливым, а ты – умной, получив в наследство весь ад моей мудрости!
Сэм расхохотался, заворачивая за поворот дорожки, вымощенной жёлтым кирпичом.
Оказалось, что они тут не одни. Двое мужчин в камуфлированной униформе, идущих впереди, обернулись.
- Боже ж ты мой, какая встреча! – Воскликнул один из них, вздымая руку, с торчащим из-под неё пистолетом в кобуре. Пистолет был признаком статуса, ополченцы попроще носили автоматы.
Улыбаясь, они пошли навстречу друг другу, и сошлись на узкой дорожке, меж высоких кустов, обагрённых кровью осени, - два представительных командира в ладной униформе, лысый Сэм в джинсах и черноволосая девчонка.
Алька не заметила, как Сэм сунул руку в задний карман. Когда он выбросил руку вперёд, она подумала, что её спутник, несколько импульсивно протягивает руку для рукопожатия. Но командир с пистолетом вдруг согнулся и издал странный звук. Сэм сделал ещё одно неуловимое движение – и второй командир посерел лицом. Алька увидела нож только тогда, когда он мелькнул в сторону одного горла, потом другого – по блеску.
- Уходим быстро и спокойно, - сказал Сэм, беря её под руку.
Через полчаса они сидели в пустом переулке, за забытым на тротуаре столиком уличного кафе, зиявшего выбитыми окнами. Рядом с рукой Сэма медленно опустился лист каштана.
- Зачем ты это сделал? – Спросила Алька, глотнув из фляжки.
- Затем, что не оставляю за спиной долгов и не отпускаю ни одной пощёчины, - сказал Сэм. – Не думаю, что тебе это интересно, но много лет назад, я ехал в такси с одним из тех джентельменов и дамой. Был в стельку пьян. Не глядя на моё свинское поведение и состояние, дама увлеклась мною больше, чем своим кавалером. Тогда, молодой ещё, джентельмен решил продемонстрировать даме свои понятия о чести. Он предъявил мне какую-то абсурдную претензию, которой я даже не запомнил, после чего ударил по лицу. В моём удручённом состоянии, я не мог руки поднять, не то, что защититься. Случилось так, что после того, как меня выкинули возле дома, мы больше никогда не увиделись.
- А при чём здесь второй? – Спросила Алька.
- Совершенно ни при чём, - усмехнулся Сэм. – Просто оказался не в то время, не в том месте. Не мог же я оставить его за своей спиной. И твоей тоже.
Алька глянула через плечо вдоль пустого переулка, по которому ветер нёс мусор.
- Не оглядывайся, принцесса, - мягко сказал Сэм. – Гордо смотри вперёд. Никто не позволит себе заподозрить принцессу в чём-то неблаговидном, даже если она уронила подвязку или прокладку. Я не позволю. Ни одна капля крови не упадёт на твоё золотое копытце, пока ты пьёшь вино жизни, не спрашивая о цене.
- Ты псих, - сказала Алька.
- Ты тоже, - ответил Сэм, рассматривая недавно купленный бриллиант на своём мизинце. – Мы живём в луче смерти. Его напор отбрасывает всё ничтожное, как пыль. И обнажается улыбка, таящаяся под кожей лица. Я обнажён перед тобой и иду по жизни легко, играя всерьёз. Пойдём вместе, нас никто не догонит, - он протянул ей руку, - Вставай! И выше подними голову, в этом мире ещё много мест, где прячется от тебя наслаждение.

Глава 39.
Сон Сэма и его пробуждение.

Днями, Сэм ребячески посмеялся над всеобщим Апокалипсисом, уткнувшись в крохи собственного хлеба насущного, разбрасывая щебень обид и не вынимая носа из влагалища Альки. Возможно, судьба, поэтому послала ему сон – в назидание и поучение.
Он стоял среди стаи чёрных собак с окровавленными мордами на краю гигантского каменного плато, вознесённого над миром, над его головой неслись разноцветные облака, рядом были черноволосая девочка без лица и мёртвые пацаны, свои и чужие. Они все были – Псы Войны, но они стояли неподвижно и высоко, в молчании и смотрели вниз.
Внизу медленно, как бы увязая в прозрачном глицерине ленивого времени, пронизанного струйками крови, разворачивалась бойня. Деловитые живые мертвецы с розовыми щеками нажимали кнопки. Брели куда-то караваны, навьюченные сокровищами, и верблюды один за другим исчезали в огненной пропасти. В небе кружили стаи металлических птиц, поклёвывая то здесь, то там. Везде расцветали розовые цветы. За пределами неба, в чёрном космосе, разворачивался свиток информационной сети, испещрённый рунами искусственных звёзд, оцифровывающих одну и ту же команду в миллионы маленьких, бессмысленных убийств. Выползали из шахт лингамы ракет, продирались сквозь толщу морей атомные субмарины, ползли по поверхности морей поля серого железа, усеянные прыщами геликоптёров – памятники никчемности, результат бесплодной мастурбации духа длиной в эволюцию.
Он стоял над грязью этого побоища, в котором не было ни величия, ни красоты, ни единой трагической ноты и видел, как под грязью, в бестеневом свете противорадиационных убежищ копошатся насекомообразные существа и тычут жвалами в клавиатуру компьютеров – они вычисляли и планировали, они проводили жёсткую маркетинговую политику – вирус, убивший организм, рассчитывал выжить после смерти организма.
Это было смешно, и он усмехнулся, рядом с ним засмеялся кто-то ещё, хрустальным смехом, сразу вспыхнули Солнце, Луна и звёзды одновременно и он проснулся в луче света, пробившего щель между штор.
Проснувшись, он долго тёр виски, стряхивая наваждение и пытаясь сориентировать своё утлое тело в потоке вещей. Стрелку компаса можно было найти только в самом себе, и Сэм достал тетрадь в потрёпанном переплёте.
«Теперь я знаю, что нет смысла копить сокровища на земле – они рассыпаны под ногами», - написал он. – «И нет смысла копить сокровища на небе – они упадут тебе на голову. Но, в тех местах, где я ищу свою молодость, я натыкаюсь на заботливо припрятанные золотые монеты. Без этого богатства я был бы сегодня нищ и телом и духом. Иногда, правда, я натыкаюсь на скорпиона, переворачивая камни. Но боль – это жизнь. Яд скорпиона делает меня молодым и ядовитым для жизни, растраченной в поисках будущих монет. Теперь мне нечего бояться. Я достаточно ядовит, чтобы больше не есть себя и достаточно богат, чтобы не примерять чужие лохмотья. Я раздаю свои золотые монеты и свой яд – каждому по потребностям – и густо онанирую на седины всех вчерашних и в торговые мозги их внуков, зачатых в рабоче-крестьянских позах. Я сам был таким, на моей шее след от хомута, в моей крови железо не моей войны, - но я сумел сорвать ошейник и очиститься от цыплячьего пуха и седых перьев, у меня нет возраста. Я больше не хожу по лезвию позора – оно уже разрезало меня на две части – моё прошлое и будущее больше не связаны спинами неразрывно. Я могу уложить их лицом вниз, чтобы пройти по их спинам туда, где в сияющей тьме уже вспыхивает надпись «EXIT», - яркая и непосредственная как шизофрения. На последнем отрезке с человека слетает вся шелуха, - всё сильное обнажается, слабое уходит. Если происходит наоборот, - то это не человек, а кусок ливерной колбасы. Что может обнажить старый кусок колбасы, кроме тухлого мяса? Подлинный человек обнажается перед смертью, как обнажается из ножен нож – перед ударом. Может быть, исток моей жизни принадлежит Богу, который хранит его в каком-то пыльном чулане. Но мой конец принадлежит мне – им победиши и Аз воздам. Я буду идти по земле к своей собственной двери в ней, не ложась на чужие амбразуры и не стану марать, уходя, эту прекрасную землю своей тоской и соплями. Я не собрал золота ни на земле, ни на небе. Я сам был вором, который подкапывает и крадёт крохи счастья – у мстительного Бога. Я крыса в Его тьме кромешной и скрежете зубов, я грызу этот кромешный Порядок и меня не так-то легко достать. Я знаю, что свободу выхода надо прогрызть, если не хочешь сдохнуть в подвале, среди кучек дерьма и засохших окурков. Люди разучились правильно умирать, поэтому и правота их – кривая.
Нет ничего прекрасней, чем жить с собственным концом в руке – с таким оружием нечего бояться и не о чём сожалеть».
Закрыв тетрадь, Сэм посмотрел на спящую Альку и, отбросив ручку, нырнул к ней под одеяло.

Глава 40.
К последнему морю.

Вечером Сэм принял решение ехать к морю. К какому морю? Морей на планете было много. Почему вечером? Потому, что он так решил. Вечером город вымирал. Вечером происходила пересменка на блок-постах. В эту щель между днём и ночью и следовало влетать, - а дальше, над полями взойдёт волчье солнце. Тогда, можно будет продолжить путь, а можно будет и заночевать – зависело от карты судьбы.
Сэм вырулил на главную улицу и до предела вывернул ручку газа, байк взревел, деревья и дома по обе стороны дороги рванулись назад серо-зелёной полосой, Алька завизжала, взлетая над дорожным покрытием, - впереди простирались пространства света и тьмы, - скрывающие карту судьбы.
Сумерки сгущались над той частью планеты, где зародилась индо-европейская цивилизация и, распространившись по половине мира, выродилась в свалку подержанных вещей, среди которых двое бродяг искали путь.
Луна восходила над прародиной племён, покоривших мир, - всё ещё отражаясь в широких реках и заливая светом привольные поля, - но дух умер здесь, подержанные люди издерживали жизнь, влача своё никчемное существование по святой, некогда, земле.
Нервно засыпали, никогда уже не бодрствующие, полуразрушенные города и посёлки, подёргиваясь бредовым светом пожаров, пушечных выстрелов и костров, на которых убогие поджаривали крыс.
Жёлтая луна восходила над гиблым местом, где в клетках блочных многоэтажек, на хуторах, в окопах и катакомбах брат точил нож на брата, и где в клетках казарм псы, клеймёные группой собственной крови, ожидали крещения кровью – в крови неминуемого утра.
Байк ревел, прошибая слепящим рогом наступающую тьму, оставляя тьму за собой на крыльях ветра, - вперёд, к повороту неминуемого утра.