бросаться на совершенно незнакомое у нее больше не было. А вначале было очень тяжело. Под презрительными женскими взглядами она хваталась за любую работу, понимая, что пока ее числят чужой, скидок на пол и возраст не будет.
Чтобы закрепиться, как все, ей понадобилось два года. В то время ее благодарность опекуну была такова, что если бы Дима захотел от нее того, чего мужчины обычно хотят от женщин, она не смогла бы ему отказать.
Про «если» гадала она не беспочвенно. Было несколько моментов, когда Дима видел в ней женщину.
В одну из запарок со сдачей программы ей поручили распечатать страниц триста документации на новом лазерном принтере, на котором еще никто толком не работал. Документация была ограниченного пользования, компьютер с принтером стоял в чужой узкой комнатушке, перед печатью в принтер надо было вставлять картридж и загружать русские шрифты, которые никак не загружались, после ошибки надо было снова загружать шрифты, – они с Димой метались между принтером и компьютером, невольно касаясь друг друга в узости стен и мебели, и в какой-то момент интуиция ей подсказала, что Дима задевает ее специально, пытаясь почувствовать своим телом ее грудь, да еще косит глазом за вырез блузки, когда она нагибается над принтером.
В другой ситуации Ира обязательно бы посочувствовала мужчине за его неизбежное разочарование – надо было очень постараться, чтобы таким осторожным образом ощутить или увидеть ее маленькую грудь, скрытую бюстгальтером и комбинацией. Но раскрасневшейся и очумевшей от страха не успеть женщине в ту пятницу было не до романтических настроений.
Им повезло: они успели все распечатать, и у них не случилось субботнего продолжения, которое могло бы стать очень неловким. Повезло, потому что слишком все походило на юношеские игры, когда ее отношения с ребятами заканчивались после того, как они хватали ее за грудь. Юные наглецы делали ей больно не столько физически, сколько выражением своих лиц, стекленеющих от расстройства; как будто они надеялись невесть на что, а она их обманула.
Были у нее еще неловкие минуты на частых тогда в отделе посиделках с вином и танцами, на которые нужно было ходить, чтобы влиться в коллектив. Ирина никогда не понимала толк в вине и еле выпивала за вечер один бокал, чтобы не расстраивать выпивающих мужчин. Если бы не пьянка, на которой ее заставляли произнести тост, она бы, может быть, воспринимала эти вечера не как обременительную обязанность. Ведь все заканчивалось танцами, а она любила танцевать. До замужества каждый выходной они со Светкой бегали в городской сад на танцы, как на приключения, чтобы целую неделю потом обсуждать своих партнеров.
На танцах в отделе недостатка в кавалерах не было. В их коллективе было пять женщин на пятнадцать мужчин, в других - и того меньше. И ей нравилось, что в этом выпившем мужском многообразии у нее был опекун. Если бы Дима еще не пил и не приставал за столом, пытаясь подливать вино и рассказывать глупости о пользе алкоголя, он бы ей нравился больше.
Опекун на таких вечеринках был полезен. Ограждал от безбашенных пьяниц - вроде того солидного вроде бы мужчины из соседнего чисто мужского отдела, командированного звать женщин на танцы. Они всего-то попросили его пять минут подождать за дверью, пока тостующий договорит, а он так распалился, что подскочившая к двери первой Ирина невольно услышала, как он убеждал Диму: «Мне они не нужны потом. Может быть, я сейчас хочу Ирочку…». Услышав, что он хотел с ней сделать, Ира даже опешила. Почему она и не терпела пьяниц, - кроме гадости, ждать от них было нечего. И очень была благодарна Диме, сдержавшего этого нахала.
Подвыпив, Дима старался танцевать с ней чаще других и неуклюже выбирал разные места и моменты, чтобы побыть с ней наедине.
То он тащил ее на первый этаж, если там устраивали общую дискотеку предприятия, на которой им было легче потеряться, то к себе в комнату - послушать и потанцевать под музыку, которая была на его компьютере.
Ей было интересно наблюдать за мужским порывом. Она старалась не краснеть и не выдать, как часто стучит ее сердце, - ждала, что будет дальше.
Однажды они почти обнимались, потому что танцевать иначе на пятачке около компьютера Димы было трудно. Ирина уже чувствовала поднимающееся по телу тепло и загадывала, что он придумает в этой комнате с жалкой мебелью: сядет на расшатанный стул у компьютера и возьмет ее к себе на колени или взгромоздит на старый канцелярский стол, – и не представляла, как ей себя в таком случае повести. Ерзать на коленках или на столе казалось ей не солидно. Все-таки у нее сын уже почти школьник.
Дима не смог ни на что решиться. Он, как ее муж, был слишком робок и неловок с женщинами. Впрочем, другого она бы к себе не подпустила.
А муж Ирины в то время числился провинившимся. Ему совсем нельзя было пить, а он снова пришел с работы пьяным и два дня тяжело болел. В его семье никому нельзя было пить. Свекор со свекровью от водки тоже дурели. Свекровь на следующий день после пьянки не помнила, что говорила. Зато Ирина хорошо запомнила все ее слова.
Спасибо ей, конечно, что согласилась на размен своей большой квартиры, и теперь они живут раздельно, но наговорить она успела столько, что Ирина не хотела ее видеть и не собиралась ей лицемерить.
Мужу нельзя было пить из-за неважного здоровья. Последний раз он болел очень сильно, обещал ей, что больше капли в рот не возьмет, и вот опять обманул.
Ее муж никому не мог отказать. У всех шел на поводу. Не умел сказать «нет». Боялся обидеть. Ирина и выбрала его в свое время за безотказность и послушание, но ведь она надеялась, что слушать он будет только ее и отказывать не будет только ей.
«Чувствуется, хорошо погуляли!» - некстати встретил он ее тогда дома, унюхав запах алкоголя своим противно шмыгающим носом, чем взбесил донельзя.
«Если бы я гуляла! Бокала вина за вечер не выпила! Сам же гнал меня на работу – жрать вам не на что. Вот я и работаю, чтобы у вас было. С удовольствием бы дома сидела, если бы ты умел зарабатывать. Заработать не можешь, а попрекать готов! Оклемался уже от пьянки? Осмелел?»
Договорились они до того, что, раз он сам себя не бережет, то Ирина больше с ним нянчиться не собирается. Прощает его последний раз. Если еще раз появится в непотребном виде, она с ним разведется. Пускай уходит к маме. Сына она вырастит и одна.
Поругавшись, Ирина приказала ребенку идти спать и, чтобы не слушать наступившую в квартире гнетущую тишину, закрылась на кухне, моя посуду, которую муж за собой никогда не мыл.
Приняв душ, она легла одна и долго не могла уснуть, переживая за собственную резкость и за мужа, который слушал ее укоры, раскрыв глаза, как теленок.
Он пришел к ней мириться далеко за полночь. Чего-то шептал на ухо, потом погладил по плечу. Ирина делала вид, что спит. Муж догадался забраться под одеяло и сделать свое дело. Когда, осоловев, он по-ребячьи засопел у нее под мышкой, она поняла, что не сможет его бросить, и до утра лежала без сна, жалея себя.
Утром она мужу выговорила, как нашкодившему щенку, и сказала, чтобы он не надеялся, что их вчерашний разговор будет забыт, но пыталась разговаривать мягче и так, чтобы он понял. Ей показалось, что у нее получилось, и что связывавшая их ниточка сохранена. Во всяком случае она почувствовала какой-то ответный порыв.
А с Димой на работе она разговаривала еще спокойней, сделав вид, что ничего между ними не было. Так ведь ничего и не было, если не считать фантазий. И лучше бы им не усложнять и тоже сохранить ту тоненькую ниточку невысказанной словами дружбы, которая их связала.
Скоро Дима перестал часто бегать к ней в комнату, как будто все понял. А потом открылся перспективный отдел тренажеров, Третьяков перевелся в этот отдел и после этого стал с ней как все, желая здоровья, когда случайно встречал в коридорах, но в последний год опять нарисовался на горизонте, - чуть не каждый день стал заходить к ней на чай и просто поговорить, бередя давно позабытое.
Впрочем, Ирина так устала молчать, что была не прочь поговорить, послушать умного человека и узнать его отношение к своим идеям.
Ее мечту о пенсии он, конечно, раскритиковал. Дима не представлял, как ей тяжело каждый день ходить на работу, где она впустую проводит время; успевать в семье, где муж замучил ее своим желудком и аллергической реакцией на все подряд, по три раза в год уже попадая в больницу. Где сын, ее надежда и умничка по школе, сидит сиднем в своей комнате и так сдает сессии, что она уже ждет, когда его турнут из института. Где мама пристает с дачей, а свекровь то надо везти в деревню, то привозить обратно в город, и все это почему-то должен делать муж Иры, который и так почти не работает из-за болезни, а не его здоровый старший брат.
Мужской взгляд на женскую долю слишком поверхностный. У мужчин ни готовки, ни уборки, - какие у них заботы? Дима вон бегает каждый день в обед на пляж, да еще ее с собой зовет. У него все легко. А она разве может позволить себе пойти с ним?
Конечно, ей хочется искупаться и позагорать. Но ей интересно это делать вместе с семьей. Как здорово они раньше ездили втроем на море! Трех недель им хватало на целый год. А теперь даже такой скромный отдых не получается. И деньги надо копить, и муж боится ехать – у него до реанимации доходит, когда начинается приступ; тут им известно, что делать и куда бежать, а там помрет, пока врачи разберутся.
В этом году они даже на озере не покупались. И муж болел, и сын замучил своими хвостами. Лето уже заканчивается, а она белая, как никогда.
Очень хорошо, что Третьяков был в командировке. Если бы он опять, искупавшись в обед, пришел c рассказом про чудную воду и жаркое солнце, Ирина не выдержала бы и выложила, что у нее муж в отпуске, уехал с сыном в деревню, а она взяла с собой подстилку, купальник и полотенце, решив по дороге домой зайти на пляж.
Хорошо, что Третьякова сегодня не было. Дима мог потащиться за ней, а она этого не хотела. Ирине хотелось побыть одной, отдохнуть от всех.
Гроза (2)
В девятиэтажной оштукатуренной башне «Программных систем», выстроенной для тысячного рабочего коллектива в сладкие застойные времена, сильно сокращенное предприятие со всеми своими лабораториями и компьютерами уже давно занимало только четыре верхних этажа. Два первых и цокольный этаж со складскими помещениями были сданы в аренду мебельному салону и мелким магазинчикам. Средние – под офисы различных контор. Скромная табличка с названием предприятия на фасаде здания потерялась среди многочисленных разноцветных вывесок, и только большие буквы на крыше башни, когда-то горевшие неоновыми огнями, напоминали о ее хозяине.
Башня стояла недалеко от набережной, по которой любили гулять горожане, в полукилометре от песчаного берегового склона, по верху которого последовательно располагались ряд синих железных навесов-грибочков с синими, желтыми, зелеными и красными крышами, выложенная красной плиткой пешеходная дорожка и аллея могучих обрезанных тополей. В жаркую погоду песочек был усеян голыми телами горожан, привычное место отдыха которых лет десять, как потеряло гордый статус городского пляжа. Вместе с буйками, за которые раньше на разрешалось заплывать, с пляжа
