ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ ПЛЮС ДИКАНЬКИ

марш-бросках его постоянно преследовали тепловые удары, и потому единственному ему из всей части дозволялось носить вместо сапог спортивные кеды и прокладывать под пилоткой влажный носовой платок. Басмач, да и только... Он перевалился с одного бока на другой: "Да пошел он в жопу, папа Римский, сам пусть разгружает!"
Но курсант Вайнер - полная его противоположность: чистить всю ночь "гальюны", и опять же за двоих, для него - перспектива малозавидная, поэтому и выбрал он из двух зол наименьшее: с обреченными словами: "Ну ладно, гад, я тебе припомню!" - выполнил всю работу в одиночестве.
И припомнил...
Спустя три месяца Виргилиусу пришлось покидать часть на сутки раньше основного состава, и по воинскому уставу он обязан был назначить вместо себя кого-нибудь из отделения; он назначил курсанта Вайнера.
Курсант Вайнер крикнул: "Есть!" - и, лихо развернувшись на каблуке лицом к шеренге, не переводя дыхания, с набором высоты до фальцета, рявкнул: "Курсант Козлов!.." Тот отозвался дискантом: "Й-а!.." "Выйти из строя!" Тот вышел. И, наконец-то, курсант Вайнер выпустил  весь воздух, который доселе только и вбирал в себя: "Два наряда вне очереди!.."
Шеренга, удивленно, раззявила общий рот, а Виргилиус (он один мог дать объяснение происходящему) отвернулся, еле сдерживая хохот меж стиснутых зубов.
И вот оно - запоздалое прозрение: "Братцы, а с Виргилиусом-то нам повезло... этот бы за  три месяца сгноил... в труху бы стер... н-да... кто бы мог подумать..."
Виргилиус закончил. По лицу Сидельникова пробежалось нечто серое и нервическое; директриса откровенно зевнула и уныло уставилась на кончик вилки с рыжей лисичкой, прищученной в талии; ее молодой друг в смокинге и жабо выражал на лице что-то конкретное, изящно подчеркнутое модной трехдневной небритостью, особенно в бакенбардах, кокетливая его косичка замерла на воротнике, но готовая в мгновение ока переметнуться на бархатное плечо: не важно на какое. Киномеханик давно и безуспешно выуживающий крючком из указательного пальца моченое яблоко в салатнице с кислой капустой, хрюпал и хрюпал, априори, слюной. Электрик стукал и стукал донышком пустого стакана о тарелку, но початая, слегка, бутылка все еще оставалась на другом конце стола. Был еще один человек мужского пола, но возраста и профессии - неопределенных, он - опоздал, и продолжал опаздывать движениями за сидевшей рядом кассиршей. Была еще одна белокурая дама с прямой спиной и перебором в косметике, отвечавшая за загрузку между сеансами, были еще две одинаковых и независимых женщины из экскурсионного бюро напротив кинотеатра: их с директрисой связывали внеслужебные отношения, какие?.. ну что могло быть в них загадочного?..
В центре круглого стола - объемный букет цветов, как-никак праздник - восьмое марта.
Директриса обиделась на общество еще до рассказа Виргилиуса.
Они вышли на подиум вчетвером: он, она, черный, крытый лаком пюпитр и потертая, в нужных местах, скрипка. Стихи - ее, музыка - его; выли двое: она и скрипка, все другие - хранили гробовое молчание: и в начале, и в середине, и в конце, и после; бурными аплодисментами взорвалась одна кассирша. Директриса выбрала нос Виргилиуса для выражения общей суммы растроганных чувств: "Не поняли?.. Жаль! Сыт голодного не разумеет... В детдоме детишки плакали... не просто слезами, а такими крупными градинками, - как фаланга ее указательного пальца: она адресовала ее опять же Виргилиусу, - жаль!" Она была в кожаных, обтягивающих бедра брюках, в плюшевой, приталенной курточке с фонариками, - она была белокура и волниста, цвет на ней превалировал темно-вишневый, томлено сокрывющий приблизительную водянистость глаз, - продуманно... Прочистил горло Сидельников, чтобы... но ее интересовал Виргилиус, Сидельникова же она остановила жестко: "Не надо! По горло сыты твоей Помпеей.."
В песне говорилось об одинокой девушке, пристрастившейся из-за неразделенной любви к наркотикам. Катилась она по наклонной, опускалась в ад, пока не приснилась ей мама, которую она живьем ни разу не видела. Мама поцеловала ее в лоб настоящим, несонным, горячим поцелуем и властно прошептала на ухо: "Не надо, дочка, не надо, я запрещаю!.." С того момента порок этот от нее словно отрезали ножом: ни ломки тебе, ни других неприятностей... Песня называлась: "Торжество материнского духа".
Виргилиус все расслышал, но не знал, что говорить, хлопать же в ладоши с опозданием киномеханика находил для себя бестактным. И что же делать в такой ситуации?.. Подоспел с помощью Сидельников, сказав, что Виргилиусу медведь на ухо наступил еще в утробе матери.
Галантный смокинг отправил пюпитра в угол, уложил скрипку в футлярчик на рояле, под который пел еще сам Шаляпин, вовремя - подоткнул стул под директрису, - она придерживала рукой "голодную" грудь, все мечтающую прыгнуть в миску с грибами, и чтобы уж окончательно пресечь ее глупенькие попытки она и насадила, с силой на вилку, последнюю лисичку.
Казалось, Виргилиус рассказывал веселую историю, но ни один намек на улыбку не тронул ее грустных, плиссированных губ.
"Ну что за мужики пошли, - ее монолог опять же предназначался одному Виргилиусу, - в такой праздник, что нужно говорить женщине?.. Про любовь!.. Ладно, сделать путем ничего не можете, экология все вам мешает, но хотя бы рассказать постарались, чтобы женская душа коснулась настоящего тепла, пусть и чужого, но настоящего. Мы позавидуем, поплачем, да все легче станет..."
Неожиданно для себя Виргилиус серьезно отнесся к ее просьбе, - на память ему (сам собою) пришел пример безукоризненной любви в человеческой истории, и он решил поделиться им, как бы вписав в канву первого своего рассказа: о военном Андрее Федоровиче, и о его молодой и очень красивой жене Ксении.
Когда Ксении исполнилось двадцать шесть лет, скончался ее муж, да так внезапно, что не успел исповедаться и причаститься. Чтобы спасти душу любимого супруга, блаженная Ксения приняла на себя подвиг юродства Христа ради, уверяя всех, что умер не муж ее, но она сама. С тех пор Ксения начала носить военный мундир мужа, а впоследствии просто мужскую одежду, перестала откликаться на свое имя и просила звать ее Андреем Федоровичем. Ксения стала жить на улице и нищенствовать, а по ночам удалялась за город и там молилась. Везде, где появлялась блаженная, она приносила удачу. Господь наградил также святую даром пророчества и исцелений.
"Вот такая - пралюбовь", - Виргилиус, нарочито, умягчил "о" и сглотнул пробел между последними словами; а другие? - дружно его прожевали: без слез, вместе с равными треугольными долями из бисквитного торта.
Директриса проглотила еще и (наконец-то) лисичку, поклонилась  уху в смокинге, и... засобиралась, да так быстро, что нерасторопный стул упал на спину в безобразной позе, - оскопленный. "Не расходитесь! - строго приказала она, - дело не терпит, мы быстро!"
Как только за ними прикрылась дверь, зашевелились экскурсоводы, громкое их резюме предназначалось и для всех остальных: "Знаем мы эти ваши быстро... сами не первый год замужем... до утра можно просидеть... умереть с голоду... в прошлый раз, помнишь?.. на новый год?.. и на новый..."
Кассирша сказала, что у нее внучка; и неразгаданный мужчина согласился с ней кивком головы; киномеханик с электриком поделили  прозрачные капли поровну; Сидельников рассовал по карманам нераспиленные огурцы; а от специалиста по загрузке не менее чем за третьей дверью уже остывал шпилечный след.
... Опускался снег, медленно и крупно, на прохожих, на Сидельникова, на "Мечту" из пяти рыжих металлических букв на фронтоне. Снег тут же таял, а "Мечта" оставалась ржавой, как и прежде. "Как звучит красиво, - Виргилиус придержал дыхание, - директор мечты! - и сокрушенно выдохнул, - жаль, что в кавычках, жаль, что неосуществимо..." "С такими, как ты, - те, недовыраженные за столом жесты Сидельников предлагал сейчас в полном объеме, - недоделками, как же, осуществи-и-ишь!.. Она ему и так глазками зыркнет, и так бедрами вильнет, а он, - Сидельников придал голосу дебильную гнусавость, - стулья в красный уголок привезли, про блаженную зарядил, - придвинулся к лицу Виргилиуса чуть ли не вплотную, слюняво, - а она мне вчера сама звонила, чтобы без тебя не приходил... Эх!.. Дуры - бабы!.."
Подошли к мосту. Виргилиус зачерпнул в пригоршню снега с перил, придавил пушистый комок пальцем: "Как ты считаешь, не лучше ли вместо сахара во взрывателях глубинных бомб применять снег, смотри, он такой же белый..." "Что-о-о?.." - теперь уже у Сидельникова перехватило дыхание, хотя и подругому поводу.
Виргилиус воспользовался его заминкой: мягко, но твердо оттолкнулся обеими руками от его груди: "Иди, я один по бережку прогуляюсь, с мыслями соберусь..."
Виргилиус спустился к воде, он еще некоторое время наблюдал, как голова Сидельникова в кепочке возмущенно скакала по перилам, ни разу не обернувшись, как она в последний раз нырнула и больше не появилась на поверхности, - но не в воду, точно, а в мягкий росчерк противоположного берега.
Тишина. Клязьма - еще сонная берегами, но уже пробудившаяся посередине - хребтом - становым, зеленым, бурым, местами широким, на мелководье - прозрачным; ни ветерка, и потому берега ее в декорациях  почти настоящих: дубы на изгибе - кряжистые антеи, березки - санитарочки, - для неба, - а в самом верху перспективы - заводские трубы-чернильницы, с неправдиво - белыми гусиными перьями, ниже - крупа, от чего-то клубящаяся, и... чуть припоздалая, в мыслях, отгадка - грачи прилетели!..
Ни ветерка, а хребет морщится, от боли: цепляется за острые кромки ледяных панцирей, загадочных чрезмерной своей медлительностью: то ли к берегу они стремятся, то ли от него... На панцирях едут капюшоны: "сократы, коперники, родены, микеланджелы, леонарды с давинчами..."
Тишина.
Виргилиус останавливает шаги, усмиряет дыхание; он слышит под панцирем нежный голос реки: "Ксения... Ксения... Ксения..."

                           6
 
                      ГРИБНАЯ ПАУЗА

Первое.
Наисовременнейшее решение, оригинальное...
Атомная подводная лодка - кенгуру, а в сумке ее - кенгуренок, начиненный автономным питанием, последним словом в электронике. На глубине в сто метров и более кенгуру замирает, а кенгуренок тайком, чуть ли не весельным ходом, выползает из сумки, отплывает на почтительное расстояние и начинает кричать в кавычках изо всех сил, да так, что все средства вражеского обнаружения моментально его засекают и все внимание сосредоточивают на нем, - они полностью дезориентируются, - а его мама, тем временем, разобравшись, в спокойной обстановке первой наносит мощный удар по надводной, или подводной, неприятельской единице, или по нескольким сразу. Победа обеспечена!..
Это - самое новое в морской военной технике, и самое, - что тоже понятно, - сверхсекретное, поэтому Виргилиусу на эту тему необходимо соблюдать гробовое молчание.
Второе.
Жили-были в Ленинграде две интеллигентные сестрички, отцом у них был знаменитый летчик еще в первую мировую. Старшая вышла замуж, родила двух сыновей, а младшая потянулась за любимым в Подмосковье, в пединститут, да случилась беда: погиб любимый при невыясненных