оскорбительную для себя тираду.
Мы после не раз сталкивались с ней на улицах. Буквально нос к носу прилипали... - и пробегали мимо, не здороваясь даже кивком. Срам был такой, будто сам себя дерьмом навсегда вымазал. А ведь к ней-то у меня не было никаких чувств! Что ж тогда говорить о тех, к кому я неровно дышал? И чего ж спрашивать, почему не хочу с ними встретиться, да и знать о них ничего не хочу!
Последующие мои пассии были одинокие, из разведённых, с детьми... Привыкшие к интенсивному сексу, захватанные разными руками. Или пересидевшие в невестах, и потому идущие ва-банк с открытом забралом, а также нимфетки с неустойчивой психикой, которые сегодня изливаются тебе в вечной преданности, а назавтра изменят с новым кумиром. Было стыдно за их и за свою животную сущность. Я продолжал встречаться с кем попало (к слову, всегда чурался покупных ласк, и вовсе не из жадности или отсутствия денег - просто не состоял в обществе, в том сообществе, где всё это считалось нормальным), но алкал Любви.
Далее дело обстояло так: сначала я увидел её во сне. Цветном сне, который я постарался утром запечатлеть чёрной тушью на белом листе. Рисунок после вошёл в шмуцтитул к главе "Белая магия", в книгу одного дешёвого компилятора переводных статеек о неведомом.
ЯВЬ РИСОВАЛЬЩИКА
Прямой нос, косые "газельи" глаза, опушённые длинными ресницами, крупный рот с так редко встречающейся в России куртуазной вздёрнутостью верхней губы, наигранная улыбка, полная белоснежных зубов без единого изъяна... Было в ней всё-таки что-то неуловимо азиатское. Шапка волос, которая в соответствии с рисунком обязана была бы быть чёрной как смоль, на деле получилась русо-каштановой, что, впрочем, не портило общего впечатления. (К счастью, я не знал тогда, что самые красивые женские лица - безумной красоты, из грёз - подчас принадлежат дамам самого постыдного поведения.)
Она выстаивала на остановке, у метро, одна среди утреннего люда, удручённо всматривавшегося в перекрёсток, в какой-то ужасной тёмной синтетике - капюшон с оторочкой на рыбьем меху - пряталась в ней от осенней дрязги. Ноги, хотя и стройные, и приличной длины, всё же утяжеляли всю фигуру несоотносимым масштабом бёдер. Медленный поворот головы - внимание! - стыковка. Взгляды наши встретились (она совершенно не запомнила это мгновение - так, во всяком случае, она уверяла потом), и всё могло случиться уже тогда, но вдруг понабежавшая разухабистая компания своими блёрными силуэтами отгородила от меня незнакомку как ширмой. К счастью, она заскочила в тот же автобус, что и я, и, вот чего я совершенно не ожидал, сошла там же. Мне там понадобилась лавка художественных принадлежностей, она прошествовала дальше. Цок-цок, цок-цок - под козырёк, через двери - в стеклянный вестибюль, показала пропуск на проходной... Я запомнил и здание, и двери, и по утрам фантазировал, что не сегодня - завтра обязательно подъеду, подожду, подойду, там, глядишь, завяжется разговор, а там и ещё что-нибудь... Несколько раз за зиму сталкивался с ней в районе метро и пробегал мимо. Что я мог бы ей предложить - нищий рисовальщик? Наконец в мае, тёплым, почти летним днём, когда посыпались те самые "обманные" гонорары (и мне, дураку, на миг показалось, что я ухватил-таки за хвост птицу Жар), увидев её на той же остановке в миниюбке весёлой расцветочки, я сжал кулак до боли и приказал сам себе: "Всё! - Баста! Была - не была! И не важно, что выгляжу я неважно (только вчера выскочили какие-то подозрительные прыщи на крыльях носа - аллергия на цветение, что ли? - да ещё порезался, когда брился), и пусть она отошьёт меня сразу - пусть! - всё-таки я попробую! Во всяком случае, не буду после всю жизнь корить себя за трусость."
Подошёл троллейбус гармошкой. Удачно полупустой. Солнышко бодрило, нагревая бок. И тут я произнёс какие-то подходящие случаю фразы.
Она ответила... я не совсем понял, что именно. Транспорт, конечно, трясло, и летали посторонние звуки, да не в том было дело. Такое случается, к примеру, когда приезжаешь в чужую страну, полагая, что сносно знаешь язык. Слушаешь речь, пытаешься вникнуть, порой схватываешь отдельные звуки и даже слова, но общий смысл ускользает. Так и здесь: хоть она говорила и по-русски, и с ударениями справлялась, но умудрялась одновременно шепелявить, сюсюкать, лякать, путать согласные и глотать окончания, и потому я переспрашивал поминутно: "Что Вы сказали? Что-что-что? Простите, я не расслышал." И внутри билась мысль: "Боже, неужели моя жена (О, да! - я уже успел нафантазировать себе целый роман, завершавшийся свадьбой и совместным бытьём с детьми и колясками, её вконец располневшие бёдра и опустившийся из-под первого второй подбородок), моя жена всю жизнь будет так говорить!?" К счастью, вскоре вся эта словесная сырость, вызванная, очевидно, одним лишь волнением, испарилась - уже к вечеру она лопотала довольно чисто. "Кстати, вот мы едем на троллейбусе, - спешил я заговаривать ей зубы, - а знаете, откуда пришло такое странное название? Давным-давно, в диких варяжских местах, живал одинокий тролль по фамилии Лейбус. Такая вот у него была нормальная скандинавская фамилия. Впрочем, возможно он был и евреем. Ну да не важно. Суть в том, что он сошёл с ума, отрастил усы настолько длинные, что они даже цеплялись за провода, и бегал годами по однажды выбранному круговому маршруту. Что Вы смеётесь? Так и я, чуть не сошёл с ума от одиночества, пока не встретил Вас..."
Итак, всё у меня получилось. Она звалась Татьяной... "Оне-егин, я скрывать не ста-ану - (ля-ля-ля) - безу-умно я..." "Работница питания, приставлена к борщам. Внимания на Танечку никто не обращал!"
Таня. Богатырёва по папе, а по паспорту - по бывшему - Филимонова. Закончила Бауманский с синим дипломом, в школе была отличницей. Оказалось, живём мы рядом - всего в десяти минутах ходьбы - она у самого метро, а мне как раз эти десять минут до метро топать... И эти глаза... И эта копна волос... Побывала замужем, довольно давно ("Ох, уж эти девицы - скоры на замужество! - прилетела откуда-то фраза.) Так как-то получилось - из детского интереса... Спортсмен, крепкий молодой человек. Через полгода развелись. Я слушал вполуха - эти подробности меня не интересовали. Главное - мы договорились прогуляться ("Ну как - сделаем сегодня променад?" - пробросил я наобум, и она тут же согласно закивала, но попросила отсрочки.)
Я зашёл за ней спустя час, как договаривались. Второй подъезд, на третьем.
Мама-папа... Здрасьте-здрасьте... Сунул розы. ("А вот этот букет хорош. Какие свежие цветочки! Не то что тот скукоженный веник, который тебе Игорь преподнёс!" - провозгласила мама, якобы обращаясь исключительно к дочери. Таким образом, я сразу узнал, что среди любителей прекрасного там то ли когда-то давным-давно кружился и топтался, а то ли и в ту пору ещё парил какой-то Игорь, который - кстати! - явно не нравился маме (Хороший знак!))...
А вечером, на бульваре, наплевав на экологию, нарвал пышнейшую охапку сирени, немыслимым нагромождением мелкотравчатых деталей напоминающую мои самые неудачные карандашные наброски.
А на площадке, при расставании, сам удивляясь собственной наглости, притянув одной рукой девушку за талию, ладонью другой руки прогладил её в совершенно неположенное место. Она порывисто подхватила мою ладонь, поднесла ко рту, чмокнула в пальцы и скрылась за дверью.
Путь домой прошёл как пьяный - с кружением в голове и дрожью в ногах. С рисунками с этого вечера не заладилось.
На выходные махнули на пляж... Это была удачная идея (я уже не помню - чья).
Она полёживала на коврике прикрыв веки, смешно отмахиваясь от щекотавшей ей ноздри соломинки: лениво, вслепую - как от комара. Я мучился, исходя желанием - дышал, раздувая ноздри и покусывая губу. Она всё видела, смеялась, говорила что так нельзя - это только у подростков вот так происходит, а мне пора бы успокоиться; искупалась в зацветшей жиже (позвала и меня, но я побрезговал), обтёрлась, обсохла и долго причёсывалась, снова легла, теперь на живот, оперлась на локотки, и вначале только хитро поглядывала, наконец взяла инициативу в свои руки: навалилась молча, обняла за голову и поцеловала смачно и долго, в губы, в губы... Вокруг передвигались вялые отдыхающие, вряд ли обращавшие внимание на милующуюся пару. А действие было чудесное, не выходящее за рамки приличий, и называлось Наслаждение!
Жара сделала своё дело - на обратном пути мне вдруг резко поплохело, на позеленевшем лбу заискрились холодные капли. Пока мог, я держался, вцепившись бескровными пальцами в липкий автобусный поручень, затем промямлил сидевшей паре, чтобы мне - пожалуйста! - уступили место (И уступили!). Было плохо, душно, к тому же стыдно за собственную слабость, так неудачно выставленную напоказ.
В таком состоянии, сказала она, когда мы приехали, она меня одного не отпустит - нужно непременно подняться к ней, попить чайку, в общем, привести себя в норму. "Спасибо. Мне, право, уже лучше..." "Да ладно, пойдём! Салатик сделаю... Чай будет с вареньем... Родители на даче. Пойдём!"
Дома Таня провела меня сразу на кухню, и там, в ожидании чая с вареньем я брякнулся на первый попавшийся стул.
"Нет! Встань! Не на этот!" - вдруг вскричала она, гримасничая и потрясая руками.
"Что-то не так со стулом? - озадаченно выпалил я. - Ножка шатается? Может быть, я могу его починить? В школе, на уроках труда нас этому обучали."
"Да встань же, тебе говорят! Это папин стул! Понимаешь, папин!"
"Папин... Понимаю. - пробормотал я, кивая (хотя я ничего не понимал). - Папа сидит строго на стуле, который может упасть? Как благородно с его стороны! А остальные стулья, значит, не шатаются?"
"Да всё нормально с этим стулом! Как и с остальными! И ничего там нигде не шатается! Какой же ты!.. - завопила она, явно раздосадованная моей бестолковостью. - Просто это папин стул! На нём может сидеть только папа!"
"Ага! - догадался я. - Только папа... Всё понял - у вас в семье царит домострой?"
"Наконец-то дошло!"
"Но, - попытался я опереться на здравый смысл, - сейчас папы дома нету, и он нас не видит - правильно? И тогда - не всё ли равно, куда я сяду?"
"Шутишь, что ли?! На папин стул садиться нельзя! Всё - вопрос закрыт! Тебе же русским языком сказали: стул только для папы!"
"Аккуратистка, однако... Ладно. Главное, не зацикливаться. В конце концов, она всего лишь женщина, а женщине (тем паче - с внешностью идеала) простительны любые странности! - решил я про себя, и продолжил уже вслух. - Да! - если требуется моя помощь, то ты можешь всецело..." - но не успел докончить фразы.
"Располагать тобой? Нет уж, дудки! - знаю я, что случается, когда вы в помощники набиваетесь: вроде как салатику порезать! - посмеивалась она заговорщицки подмигивая и, одновременно, отстраняя меня дрожащей рукой, - Давай-ка я уж лучше тут одна похозяйничаю, а ты пока в комнате обожди, на цветочки полюбуйся. Ага? Вот и славненько!"
Эти намёки на давние плотские игры пронзали болью. Ах, как хотелось бы (так всегда хочется мужчинам, но никогда не случается), чтобы женщина твоя была бы и опытной, и невинной одновременно.
После чая она
