Последний круиз инженера Сугробина.Страницы из романа "Жизнь ни за что."

автоматы захованы. И не любят здесь москалей, никуда не денешься. Так сложилось».
И, слегка прикоснувшись своим стаканом к моему стакану, он выпил свои очередные 50 граммов. и запил глотком остывшего кофе. «Да, - подумал я тогда,- все по своему обо всём, и мы по - своёму. Потому что ломали хребет фашизму. И им бы не отсидеться было бы от немцев, если б мы сломались. И всё же, как некачественно нас просветили в школе по но-вейшей истории!»
  Сугробин хорошо учился и любил историю. Он мог рассказать о древнем мире, и даже о тринадцатом подвиге Геракла. Но ничего не знал о подлинном размахе и причинах гуцуль-ского сопротивления. Устные страшилки передавали, что энкэвэдэшники бандеровцам не сдаются, так как те пленных распиливают живьём двуручными пилами. Ничего достоверного не знал выпускник средней школы пятидесятых годов о национальных трагедиях Крыма, Северного Кавказа и Приволжской немецкой республики. Ничего не знали из школьного обучения и его друзья. Необъективное отражение исторических событий не укрепляло дружбу народов. Было в «единой» семье народов немало трещин, и Великая Отечественная резко оттенила и выявила эти противоречия и несогласия. И почему бы не сказать всем народам Советского Союза. «Да, товарищи, друзья, братья, мы победили! Но два миллиона мужчин с территории Украины служили в германских военных частях или в полиции. Две армии, сформированные из крымских татар, без выстрела перешли на сторону Гитлера, а татарское население Крыма полностью приняло власть Германии. Чеченский и ингушские народы стали сотрудничать с оккупационными войсками Германии, забыв наказы имама Шамиля. Немецкие поселения на Украине поддержали Германию. А Приволжская немецкая республика была переселена в Сибирь и среднюю Азию после проверки немецкого населения на преданность. НКВД выбросило в конце 1941 года десант переодетых в немецкую форму советских солдат. И их приняли хлебом – солью. Десятки тысяч прибалтов воевали на стороне немцев в латышских и эстонских карательных частях».
И всё стало бы для всех на свои места. И было бы понятно, что новую кавказскую войну спровоцировало решение Хрущёва о возвращение перемещённых на историческую родину. По историческим меркам такое решение возможно было принимать не ранее, чем через два-три поколения. Сейчас всё валят на «кровавого» диктатора Сталина. А то как же! Жестокий серый волк ни за что ни прочто загрыз беленького ягнёночка, который пришёл к ручью воды напиться. Но не всё было так просто, как в сказочке для детсадников. Кормчий был неординарным правителем и лично принимал все государственные решения и не отказывался от них. Но как было принято говорить издавна, все народы, вошедшие в состав Советского Союза, «целовали крест на верность ещё российскому императору». Потом согласились быть в мире и дружбе с Советами. И по какой бы причине они не изменили этому государству, они клятвопреступники и предатели. А предательство везде, во всём мире считается делом презренным и не достойным жизни. И Сугробин, разбираясь с дружбой народов, сознавал, что прощения у него клятвопреступник никогда бы не вымолил. Преступил – отвечай. Поднял оружие против власти – за твою жизнь никто копейку не даст. И если народ в Верховине был Бандерой взбаламучен, то это личное дело конкретного взбаломученного народа. Бандера преследовал свои цели, не нужные простому народу. Тоже самое происходит на Кавказе последние два десятка лет. Простой народ нигде и никогда не хочет ни войны, ни партизанщины, но может поддаться на провокацию.
Прошли годы, десятилетия. С немцами русским пришлось неоднократно воевать, начиная со времён до татарского нашествия. Но наши народы никогда не были врагами. И после жесто-кой войны достаточно быстро восстановились нормальные отношения без злобы и скрежета-ния зубами от ненависти. И все народы общая жизнь на одной планете больше связывает, чем разъединяет. Предателям и убийцам прощенья не бывает. А в остальном, русский народ предлагает жить по русской поговорке. «Кто старое вспомнит, тому глаз вон! Но кто старое забывает, тому оба глаза вон». И мир восстановился между народами.

Всё ещё 18-е, хотя время уже 8 вечера. И я в Львовском аэропорту. Девять часов в мерзком автобусе отбило всю охоту жить. А у меня вылет по билету через сутки и ещё восемь часов, т.е. 20-го в 6 утра. И на рейсы, которые раньше моего, ни одного билета. Львовщина – это же курорты, да ещё для паршивых болезней. Россиян здесь тьма. Дурная голова - сидеть бы надо сутки в Буштино. И сидел бы, да деньги кончались. Не мог же я показать этим полубан-дерам, что их победители настолько бедны, что даже шкуру длинношёрстного барана начальник отдела с предприятия ядерного министерства купить не может. А я же отказался купить очень понравившееся руно, сказав, что у меня в гостиной на четырёх креслах такие шкуры. А гуцулы, хоть в каком – то измерении горцы, но совсем не чеченские джигиты, у которых в гостях знающий гость никогда не будет хвалить понравившуюся вещь.
И вот Львов, аэропорт, и совсем невесёлые дела. Вот как это, милая Леночка, с командиро-ванными бывает. Надежды меня не оставляют, но если через час не двинусь в путь, сидеть мне до своего рейса, до шести утра следующего дня. И гостиницу, конечно, никто не предо-ставит. Я бы лучше поголодал, чем дремал на скамейке…
А 15-го числа после бурного вечера и неспокойной ночи я поехал в Тячев
посмотреть и побыть в одиночестве. Недалеко – два десятка километров. Тоже на самой границе. Улицы малолюдны. В центре у собора памятник погибшим при взятии го-родка. Немцы были упорны, и ничего не оставляли без боёв. На памятнике около сотни фа-милий: рядовые, сержанты, лейтенанты и майоры. Больше всего рядовых и лейтенантов. Пу-стующие магазины почти без покупателей. Приглянулись плисовые джинсы. Купил и остал-ся уже теоретически, а не только практически, на нулях. Посидел за кружкой пива, поглазел на зарубежную сторону, и к вечеру вернулся в Буштино. А выйдя с поезда, встретил Василия Карпо с его земляком, тоже Василием, которые мирно на веранде при станции сидели за кружками пива. Познакомился с чистокровным красивым гуцулом. Они с Карпо из одного села. Карпо уже говорил мне, что надо бы посмотреть настоящих гуцулов в родовых гнёздах. И хотел меня свозить, но что-то ему помешало выехать в выходные. А тут его приятель из родного села, ехал к родителям через Хуст, и Карпо предложил мне съездить и посмотреть его село со своим другом. Хмельные дрожжи туманили мозги, да и ребята были приятными. И я забыл, что нахожусь в краях, где «москали» ни почётом, ни доверием не пользовались. Т.е. забыл о необходимой осторожности, и согласился отправиться в самое сердце бандеровщины без надёжного Карпо. Я попрощался с Карпо до понедельника, и мы с другим Василём двинулись. В руках у меня авоська с плисовыми джинсами, у Василя – ничего. Мы передвигались на перекладных от корчмы к корчме, то бишь от села до села в которых корчмы стояли на перекрёстках дорог. В каждой корчме сухое вино, пиво и водка, и кофе. И везде полно мужиков. Москаля встречали при личном сопроводителе если не дружелюбно, то весьма лойяльно. Мы выпивали по рюмашке, договаривались о доставке до следующего пункта, и так, уже в кромешной тьме, прибыли на последнюю точку перед селением Василя. Там корчма была в центре большого села в бывшем православном храме. Мы и тут приняли, но «извозчика» не нашли, и Василь повёл меня по улицам … В одном доме мужик у ворот распрягал лошадь. Василь перекинулся с ним по –гуцульски, сначала ровно, потом с интонациями. Потом плюнул и, попросив меня подождать, ушёл в темноту. Я закурил. Мужик подошёл и по - русски сказал негромко: « Не нравиться мне твой приятель. Давно его знаешь? Да и зачем в горы с ним идёшь?» «Совсем не знаю. Знакомый моего знакомого из Буштыны. Буштынец хотел сам мне показать сердце Карпат, но времени не нашёл и попросил своего земляка помочь». «Да..,- протянул мужик, – в кино бы лучше эти места смотрел, чем в тёмную ночь в одиночку». Помолчал и добавил: «Не нравится мне он…» Из темноты вынырнул Василь: «Никто не хочет. Пойдём пока в корчму». «Смотри, мужик!»- кинул мне вслед фразу владелец лошади. «О чём он?»-спросил Василь. « Да о погоде»,- равнодушно ответил я, хотя в голове проснулись все известные сведения о кровавых делах в этих местах. А я был ничей москаль, неизвестно откуда, по которому никто не спохватится раньше месяца, да и кто лично бросится меня, пропавшего, искать. Только через ментов, которые чужого также не воспримут как своёго. «Не был, нет, не ведаем…» И затеряются бумаги о Леониде Ивановиче, так как дела на заводе он сделал, а куда уехал и где пропал – кто его знает.
В корчме Василь усадил меня за столик и снова ушёл. За столом сидел прочерневший от че-го-то человек, совсем как негр. И лицо, и особенно руки. «Ты что, кочегар с рождения?»-спросил я его. Тот рассмеялся и махнул рукой. Оказалось, что он знаком с Горьким. Ездил яблоки продавать. И тоже призадумался, а зачем меня тащат в горы. После сомнений уголь-щика я сам окончательно засомневался, и решил слинять. Сказал угольщику, что пойду по-дышать, и вышел из корчмы. Село было большое – несколько беспорядочных улиц расходи-лись в разные стороны. Сентябрьская темнота без луны и фонарей. Полночь была близка и даже собаки не лаяли. Я крутнул авоськой с джинсами и шагнул наугад в боковую улицу от дороги в горное село. Знакомства с «бандеровщиной» не получилось. Ни Василя, ни Василия Карпо я больше не видел. Промучившись ночь в недостроенном доме на верстаке, ранним утром вышел на площадь, где корчма. Ни с кем не разговаривая, сел в подошедший автобус и уехал в Хуст, до которого так долго не мог добраться.
Хуст мне понравился. Всё - таки Закарпатье посредине между западной и восточной Евро-пой. Районные городки совсем не похожи на городки средней России, да и друг на дружку не похожи. И в каждом есть что-то похожее на лоск, на роскошь. И похоже, что местные ну хоть немножко, но гордятся своим краем, городом, улицей. Так и Хуст: и зеркальные витра-жи, и двери из натурального дуба, и ручки на этих дверях дворцовые. И бары с чистыми ста-канами, и кофеварки - автоматы венгерские, не ломающиеся как в России. И оттого кофе наслажденье, да ещё с кусочком торта при тебе отрезанного от целого.
Я купил билет на прямой самолёт на 20-е. Ближе не было. Настроение было тоскливое даже после бара. Хотелось спать. Попалась по дороге гостиница. Взял номер за полтора рубля, вымылся и упал в постель. Никто меня не тревожил и проснулся уже заполночь на понедель-ник. И долго не размышляя, снова заснул. Вечером в понедельник вернулся в Буштино. По-звонил Карпо, узнал, что заказ отправлен в Горький почтой, сказал, что у меня всё хорошо, и что утром уезжаю во Львов. Про его село сказал, что не доехал, так как потерял Василя. «Вышел из корчмы, когда он ушёл в поисках извозчика, присел на скамейку и заснул. Проснулся – утро». Больше я ничего ему не сказал. Jеdem das Saine.
В Львове случай зарегистрироваться на рейс пораньше не представился. Ближе к Европе со-ветский обслуживающий персонал откровенно вымогал деньги за регистрацию, а я уже не мог дать даже пятёрку, в то