близких людей. И присутствие Лены мне не очень импонировало в моих предстоящих напрягах.
- Зачем возвращаться к невозможному, Леночка? – И отвернулся. Женщина смотрела груст-ными глазами.
На вокзале также стандартный вариант – билетов нет на все вечерние поезда. «Может ни к чему эти поиски. Сидел бы в аэропорту и ждал», - подумал я. Но стрелки были уже переве-дены и я осознал давно, что меня вела по жизни высшая сила и что моё время для создания спокойного состояния во второй половине жизни отсчитывает первые годы. А сейчас один из поворотов.
- Пробъёмся, - самоуверенно сказал я Елене и вскоре через начальника смены на вокзале получил билет на первый поезд после полуночи.
- Вот, Леночка! Уезжаю, преодолевая трудности. Но одному делать это легче. И потому, да-вай мы с тобой примем на посошок, и ты поедешь домой. Ладно. И не будем думать, на какой поезд я закомпостирую билет на Киевском в Москве.
. Расписание Киевского вокзала в Москве не давало чёткости в моей поездке до Ужгорода. А от Ужгорода ещё 150-200 километров по Закарпатью.
- Путаник ты. Согласился бы со мной и был бы без забот. А где возьмём посошок?
Действительно?! В ресторане не протолкнуться и не продохнуть. Удавшимся присесть за столик не гарантировалось обслуживание. С трудом присели на краешек стола. Официантки пробегали мимо, не обращая внимания. Я поднялся и прошёл в буфет, где попросил два по 150 и бутерброды. «Вашим официанткам хочу помочь, замучились они», - пояснил я. В ту пору я неплохо выглядел, лет на 35, не более. Женщина улыбнулась и продала мне заказ. После водки как-то получшело, и мы даже улыбались. До отхода поезда оставалось ещё около часа. Мы вышли из ресторана на перрон. Лена улыбалась, но длительное провожанье, подогретое алкоголем выдернуло её из ровного состояния и она неожиданно прямо - таки накинулась на меня с упрёками, что я её бросаю, не люблю, постоянно уезжаю. А как подвернулось место, куда ей хочется поехать, так я её не беру. Надо было промолчать, но неудача с отлётом и задержка раскрутила и меня. И, вырвав свой рукав из её рук, сказал, что «за своё сегодняшнее провожанье она так мне натёрла холку, что я терпеть её не могу». «До свидания!» - сказала моя жена и скрылась за дверями вокзала. До отправления поезда оставалось 45 минут.
- Бросил бы ты эту вздорную бабу! – сказал внутренний голос.
- Можно, - соглашаюсь я. – Но она не всегда такая. Когда вернусь, она и помнить ничего не будет. И будет ласковая и милая. Думаю, что с кардинальным решением надо подождать.
И всё – таки плохо всё, отвратительно. Я чувствую себя последним неандертальцем. Хотя неандертальцу было бы за это обидно.
14 сентября 1979. Буштына.
Трудно объективно воспринимать события какое-то время спустя. А может быть – это самое правильное. Правда, иногда кажется, что настоящие события, наполненные неповторимыми штрихами, в это время уходят в невозвратимое прошлое. Сегодня пятница, 14-е число и впечатлений и ощущений, свершившихся с момента моего отъезда 10-го числа – великое множество. А записей о них – ничто. И если я не успею записать прошедшее, я затеряю его навсегда. А сегодняшнее я буду помнить ещё несколько дней для записей в свою книжку. Но для кого я это пишу? Возможно для себя, возможно для своей поздновато найденной женщины, противоречивой, но ещё любимой Леночке. И только спустя десятилетия всё выстроилось. Я перевожу в компьютер свои записные книжки для самой любимой и интересующейся прошлым женщины по имени Диана. И пишу так, как было записано прыгающими буквами в поездах, самолётах, на скамейках автостанций и вокзалов.
В поезде меня встретил возглас белобрысого мужчины, уже сидевшего в купе: «А вы меня не узнаёте?» Я взглянул повнимательнее, но сознание не всколыхнуло память. «Мало ли на свете белобрысых мужчин!?» - подумал я. И ответил: « Нет, не узнаю». Мужчина как-то сму-щённо сказал: «Ладно». И стал укладываться спать. У меня с прошедшим провожаньем и кой-никакой выпивкой в аэропорту и на вокзале, настроение было не компанейское. Я тоже быстренько завернулся в одеяло и заснул, отодвигая из сознания накопившуюся за день накипь.
Утром мы опознали друг друга с попутчиком. Он был с одного курса вечернего факультета. «Господи! Что делает время с людьми и их памятью!…» Познакомившись вновь, поговорили о прошлом и будущем, и вознамерились поддерживать отношения. Утром он проводил меня до Киевского вокзала, и я был благодарен ему, поскольку по трезвости чувствовал себя одиноко и скверно.
Записал и оглянулся. Всё та же автостанция. Над Карпатами серая дымка. Я покрутил свою новую записную книжку, купленную в Буштыне. Оказывается, она изготовлена в Вологде. Вологда, Вологда, г-да… В Вологде проживает дружок доктор Лисицкий. Это по его навязчи-вому приглашению пришла Елена в дом к поэту Михаилу Курмышеву и познакомилась там со мной. И в шутку я называю его сватом. Книжка напомнила мне о нём. Записываю привет вологжанину Лисицкому. Даст Бог – воздастся. А нет Бога – не воздастся. Но все мы уповаем на тот случай, в котором нам поможет Провидение. И Иван Макарович наказывал мне никогда Бога не отрицать. Пусть другие говорят как угодно.
В Закарпатье тоже спивают Верховину.
Мысль снова назад. Москва, утро 11-го числа. На Киевском вокзале закомпостировал билет на поезд «Москва – Вена» в международный вагон с отправлением в 17 – 52. На вокзальном переговорном пункте рубли на 15 коп не меняют (Россия – развитой социализм) Обшарил все карманы и нашёл одну монету, набрал Лену. «Лена, здравствуй! Давай не будем больше ссориться!» «Давай …» Монета скользнула со звоном в накопитель, и время связи кончи-лось. «Давай…», звучит в трубке, в голосе, по всей нашей стране. И я не знаю, а что же мне делать, если со всех сторон звучит «…давай…»
Верховина. 14-е число. Поздний вечер или даже ночь Заводская гостиница в жилом доме в Буштино. Номер на троих, живу один. 3-й этаж. Ресторан – ни, кафе – ни, ничего – ни! Я и моя жена на расстоянии 2500 км. Я даже сейчас не знаю, была ли бы она счастлива нахожде-нием здесь!? Только два дня я здесь, начиная с раннего утра 13-го числа. Раннего утра, это с 2-х часов ночи. И оба дня был занят работой с утра до вечера. Под вечер хотел съездить в Хуст, но автобус где – то загулял, и я до Хуста в ночь не проехал. И моя жена, если б прие-хала, ничего бы не смогла сделать с познанием края в одиночку. Купаться негде – погранич-ная река Тиса совсем не тёплая и очень быстрая. По ней раньше лес с гор сплавляли. А сла-бое карпатское осеннее солнце совсем было непригодно для загара. Так что оставались пив-ные и корчмы, стоявшие на каждом перекрёстке. «Господи! – кричит коренной буштынец – Чего ж вам ишо надо?» Это бы Лена услышала сегодня вечером в кафе, куда меня привёл принимающий заводчанин Василий Васильевич.
«А нам ничего не надо. Понять бы!? И радоваться вместе, хоть ты гуцул, а я москаль. Господи! - говорю я, - евреев через себя не пропускаю, и ладно».
«Каких ещё евреев?»
«А Чоп!? Где вы пропускаете их за границу тысячами».
«Чоп к нам не относится ».
« К нам тоже!» …
«Самые милые девушки Закарпатья очень любят россиян светловолосых. И готовы с ними прожить век, если они этого хотят…» Это говорит не сосед по столу. Это его мысли мне переводит мой внутренний голос.
«Они этого хотят!» - спрашиваю я у голоса.
Это неправда. Этого хочу я - или твой неведомый дух, который водит твоим пером. Перо тоже самостийно. Пришло время высечь его кнутом, сукина сына, як следует.
Интересно и как весело. И всё политика. Рядом граница. Я здесь, граница здесь. Никто не поймёт, что счастье заключается в радости бытия, а не в радости непонятного бытия. Желаю быть радостной и счастливой (это для Лены) Целую. Привет от Бэла Андреевича из Бушты-ны. (Он и Василий Васильевич Ленкину фотографию цветную на верблюде видели и восторгались).
15 сентября. Утро. 12 часов по московскому времени и 10 по среднеевропейскому. Москва обозначила время до самых западных границ как московское, но области западные живут по европейскому времени, возложив на Москву её московские заботы. Так что сейчас не полдень, как приказывает Москва, а только утро. Голова болит…Господи. Зашли в кафе с Василием Васильевичем. (я его встретил, когда брёл с автостанции, отказавшись ехать в Хуст часов около семи по местному) выпить по чашечке кофе («кафе» - как зовут местные) А там друзья его, знакомые: начальник ОКСа Всеволод Михайлович, работник лесхоза Иван Васильевич, Барцелович Бэла Андреевич - эстет заводской и другие. Иван Васильевич весь вечер убеждал меня, что я всё равно начну курить. Бэла вспоминал, как приезжал в Горький. И пошло…за папу, за маму, за интернационал…И всё это сопровождалось присказкой – ещё по 50 граммов и чашечке кафе. Кофеварка у бармена гудела не переставая. А потом закар-патские песни и заполночь под белы рученьки «коленками назад», как пелось в популярной шуточной песне на Руси. К чёрту всё! Рустайлина бы на помощь в поддержании боевой дружбы с гуцулами.
А если по порядку, то 11 числа в 17-52 поезд Москва – Вена отошёл от перрона Киевского вокзала столицы. Чёртовы режимные инструкции!? На весь состав один международный вагон. На весь международный вагон один иностранец. И мой билет указал мне купе, в котором сидел этот иностранец, когда я вошёл. Инструкция предписывала: «сотрудник института во время служебной командировки, отпуска и пр. не должен вступать в контакт с иностранцем, и даже рядом не находиться». Гена Обеднев, во время нашей совместной поездки в Ленинград, пришёл вечером в гостиницу и рассказывает: «Не знаю, что делать. Зашёл в столовую, взял обед, сел за столик. А через минуту со мной рядом негр садится. Что делать? Рядом с ним мне находиться нельзя. А пересяду за другой стол, припишут расовую неприязнь. Уйти совсем, голодным останусь. Решил остаться на месте и пообедал вместе с иностранцем». Гена тогда пообедал. А что мне делать? Вагон заполнен, и просто так место не поменяешь. Надо идти к проводнику и объясняться. А кто такой проводник в советском международном вагоне, чтобы ему открывать свою сверхсекретность? Тоже вопрос не из простых. Надо прикинуться валенком. Эти мысли промелькнули у меня тогда со скоростью современного двухядерного персонального компьютера, когда я открыл дверь в купе и увидел рыжего невысокого человека лет 30-ти. Я кивнул и сказал «Привет!». «Гутен таг», - ответил рыжий. Это я понимал, т.к. учил в школе немецкий, а в институте английский. Оба языка, как у нас было принято в СССР – не выучил, поскольку нужды не было (за границу нас не выпускали) Я, перестроившись на «валенка», сказал добродушно, кинув портфель на вторую, верхнюю полку: «Чего выё…….ся? По человечески сказать не можешь?» Рыжий, должно быть, понял меня и сказал: «Их швайц. Их швайцар…» «Швейцарец!»-догадался я. Рыжий радостно закивал головой. «Руссишь шпрехен? - напряг я себя. «Найн, найн, - почему-то радостно занекал швейц и добавил, – их спик инглиш, их спик португалиш». «Ну и дела!» - почесав затылок, подумал я, и вытащил литровую бутылку венгерского вермута, которую прикупил в Москве на дальнюю неизвестную дорогу. Показал соседу и сказал: «Тринкен!?» «О, ес!»- сказал тот. И мы тринкнули, не торопясь, всю бутылку, разговаривая
