Созвездие Волка

страха и отвращения и ногтями царапал пол.
 И услышал голос доктора.
 - Быстрее! Чай остынет!
 Марсель, сжавшись испуганной обезьяной, присел у чаши и ладонью попытался зачерпнуть жидкость.
 - Нет! – остановил его доктор. – У тебя не обезьянья лапа! Обезьяна там!..
 Доктор ткнул пальцем в сторону открытого окна.
 - Там! А ты – здесь! В обители избранных! У тебя лапа с когтями! Пей как хищный зверь!
 Марсель лакал, вытягивая язык. Горло его сводили поначалу судороги, но потом мышцы шеи расслабились, и видно было, что рвотный ком отступил от гортани.
 Секунд через десять Марсель довольно зачмокал.
 - Хватит, - сказал ему доктор. – Что в чаше? Каково это на вкус?
 - Сладкий чай, - блаженно жмурясь, произнёс Марсель. – Сладкая пена у Марка в горле…
 - Ступай и ты на место, - распорядился доктор.
 Марсель возвращался на место, передвигая руки и ноги, будто лапы. В отличие от угловатых, неровных движений предшественников, его жесты были плавными, даже слишком плавными, будто позаимствованными у плывущего над пыльной поверхностью саванны леопарда.
 Чрезмерная мягкость пластики не понравилась доктору.
 - Прыжок! – крикнул он.
 Марсель без малейшего напряжение и усилия подлетел в воздух, будто и не отталкиваясь ногами-лапами от пола, а просто мгновенно утратив вес, завис на миг неподвижно (или только казалось, что завис… так трудно было понять на этих групповых занятиях, что же происходит на самом деле, а что творится в сознании зрителя и участника всесильной волею доктора), сгруппировался, сорвался вниз, прокатился по полу – и, выпрямившись, занял своё место в круге.
 Сидел он с невозмутимым лицом, разве что без прежней улыбки. Дышал ровно, и дыхание его от удивительного этого прыжка-полёта нисколько не сбилось.
 Будто и не было ничего. Может, и не было… Кто знает.
 - Всё хорошо, Марсель, - наставительным тоном произнёс доктор. – Но… Слишком сильна любовь к ложной красоте. В том числе и красоте движений. Слишком велико самолюбование. Эстетика смерти – особая. Кого ты пытался разбудить в себе? Леопарда? Это не наш зверь, Марсель. Да и крадущиеся движения леопарда – не напоказ. Пластика леопарда имеет своё значение. Утилитарное значение. Она помогает незаметно подобраться к добыче. Не всколыхнуть траву, не вспугнуть добычу, не выдать себя. Это тактика индивидуальной охоты, из засады. У неё есть свои плюсы, и она может быть применена для решения боевых задач. Но не вами! Не сейчас! Не в этой группе!
 Наталья Петровна вздрогнула и посмотрела искоса на инструктора по боевой подготовке, который с безразличным видом, будто и не прислушиваясь к словам гуру, сидел в сторонке, рассматривая узоры на кроссовках.
 Но Наталья Петровна знала: сегодня же слова доктора доведут до сведения Ратманова. Будет доклад инструктора, проверят аудиозапись… И её… Её вынудят доложить… Донести!
 «Господи, что он говорит!» ужаснулась Наталья Петровна. «Чем дальше, тем больше он позволяет себе… Наивный, наивный… Он и вправду решил, что все вокруг подчиняются ему? Ему подчиняются шесть сумасшедших, шесть смертников. Все остальные работают на Управление… И я в том числе! Он же погубит себя! О какой другой группе он говорит? Кто позволит ему создать ещё одну группу? Остановись, я прошу тебя…»
 Но доктор не слышал её мольбы. Должно быть, он умел читать мысли только психически больных людей. Мысли же так называемых «здоровых» (доктор всегда усмехался, услышав это слово) были ему недоступны. Точнее, просто неинтересны. Может, он и смог бы их читать. Если бы захотел.
 Но доктор уже вычеркнул «здоровых» из списка психогенераторов новой реальности, а потому мысли их воспринимал лишь как фоновый шум, загрязняющий пространство ноосферы. И не тратил энергию на бесплодные попытки дешифровки «белого шума».
 Балицкий болезненно поморщился, глянул укоризненно на Наталья Петровну…
 «Я же просил – не мешать! Слишком много эмоций… Ещё один всплеск – удалю из зала. Придите в себя!»
 …и продолжил:
 - Вы другие. Вы – волчья стая. Вы связаны друг с другом. Вы действуете в разных местах, но синхронно и по одному плану. Вы чувствуете присутствие друг друга, даже если между вами расстояния в десятки километров. Ваш прыжок – волчий, резкий. Вы - оборотни. Вы носите на себе человеческую кожу как истончившуюся, гниющую шкуру, которая слетит с вас при первом же броске. Ваш облик человека – маскировка, камуфляж. Она позволит вам подобраться вплотную к добыче. Она, а не засадная тактика леопарда. Не ошибитесь, выбирая зверя. Волки! Волки!
 Марсель прижался к полу. Он царапал доски, ногтями сдирая краску.
 - Вильгель! – крикнул доктор.
 Вильгель наклонил голову и обнажил зубы.
 - Что в чаше? Что7 Что там?!
 - Варенье! Варёные руки! Ноги! Сладко…
 Вильгельм сложил ладони лодочкой и поднёс ко рту.
 - Пробуй! Пей! Ешь! – приказал доктор.
 Зрелище звериного пира было невыносимым для человека.
 Наталья Петровна прислонилась к стене.
 Ноги её ослабели, и омертвляющий холод ледяной водой пополз вверх, поднимаясь всё выше и выше, захватывая тело, до пояса, выше, выше – подбираясь к сердцу.
 Она чувствовала страшное трупное окоченение, остановку когда-то живого потока в артериях и венах, словно пережаты были сосуды и кровь остановилась.
 Она видела, что занятия, проводимые доктором, раз от раза становятся всё более странными, шокирующими, пугающими. Ей казалось, что привыкла она ко всему… Ко всему. Что может сотворить жестокий доктор.
 Но этот кошмар…
 Больные мочились в чашу. Грызли руки. Бились в припадках. Пили собственную кровь и размазывали по лицу мочу.
 И смеялись однообразным, непрерывным, издевательским, раздирающим душу смехом.
 Доктор, подогнув ноги, спокойно сидел в стороне. И смотрел на часы. Губы его двигались едва заметно, словно отсчитывал он секунды безумия.
 «Как он может? Он! Он – гений, он… Совершенный! Он же плодит демонов! Как он может!»
 Она покачнулась, с трудом удерживаясь от падения в обморок.
 Инструктор, заметив смятение и обморочную бледность, кинулся к ней и подхватил под локоть.
 - Ай-яй-яй! – быстро зашептал он. – Наталья Петровна, вы же профессионал. Не ожидал, честное слово… А ну как, начальство узнает? О слабости вашей? Нет, нет, не скажу! Не волнуйтесь! Да вы уж привычны должны быть. Доктор с этими бродягами ещё и не такое вытворяет. Они вон на прошлой неделе… Ладно, вы этого не видели, а я говорить не буду. Не для дамских это ушей. Они сейчас побесятся, в астрал свой перейдут, а потом доктор их в чувство приведёт. Через полчаса шёлковые станут. У них ведь через два часа занятия по боевой подготовке, сам Ратманов будет присутствовать. Оценивать, так сказать! Вот доктор их и заводит. До белого каления, так сказать. Они ведь после его занятий быка голыми руками завалить готовы, ей богу! А зал уборщицы вымоют, чистенько тут будет… Пойдёмте отсюда, вы тут не нужны… Ни к чему…
 Они двинулись к выходу. Медленно. Мелкими, острожными шажками. Будто и впрямь выбираясь потихоньку из клетки с дикими зверями.
 Но знали они, оба знали, что – не дикие существа в зале. Полностью контролируемые и управляемые.
 И не звери уже эти смеющиеся и рычащие существа.
 Они…
 Гораздо хуже. Страшнее. Опасней!
 - Зверя хоть огнём можно остановить, - приговаривал инструктор, искоса поглядывая на больных. – Оборотня – пулей. Серебряной! А этих – чем остановишь? Огня они не боятся, пули их никакие не берут, на распятие они плюют. Сам видел! И смерти не боятся… Что за тварей мы тут плодим? Вот учу их, и самому боязно… Вы только доктору об этом не говорите. И Ратманову тоже…
 Инструктор открыл дверь и вывел Наталья Петровну в коридор.
 - От греха подальше…

 «Аудиофайл Лис - 17 августа.
 Контрольное прослушивание».
 «…доктор, мне сложно об этом говорить. Да, я понимаю, что только с вами и могу быть откровенным. Я очень признателен вам за то, что вы не спрашиваете меня о семье. Там, в доме, где я был раньше, меня часто спрашивали о семье. Это называлось: «постановка диагноза».
 Они думали, я сумасшедший. Вам-то известно, что я совершенно нормален. Абсолютно нормален!
 Вы же видите: у меня две руки, две ноги, одно туловище, одна голова. Вот здесь, посредине… нет, чуть левее… Да, там бьётся сердце. Мне иногда бывает больно. Иногда грустно. Иногда – радостно.
 И я всегда… ну, или почти всегда знаю причину, по которой я испытываю те или иные чувства. У меня не бывает беспричинной тоски, беспричинного смеха. Или неожиданной ярости.
 Всему есть основания.
 Я знаю, кто я такой. Мне известно моё имя. Я помню всю жизнь мою, от самого раннего детства и до сегодняшних дней. Я помню мою семью.
 Вы не спрашиваете: «почему?». Я знаю, что это не свидетельство вашего равнодушия к моей судьбе или вашей готовности принять меня таким, каков я есть, не пытаясь узнать и понять причины моей духовной эволюции, приведшей меня к встрече с вами.
 Да, к сожалению, я не такой простец, как счастливый Марк. Тот и не задумывается вовсе о «причинах»… Нет, его это не интересует. Он сосредоточен на своих эмоциях, ощущениях. Ему нравится ощущать движения жизненных соков, перетекание их из сосуда в сосуд, их бурление, их мощный, неостановимый поток. Он живёт чувствами. Он уверен в своей правоте.
 Я же не могу так просто, без затей, без проклятой интеллигентской рефлексии смотреть на мир, размышлять о жизни своей, о своём прошлом и…
 Нет, будущее, конечно, будет счастливым. Благодаря вам, доктор, наша жизнь уже изменилась к лучшему. Лично я вижу серьёзные перспективы нашего движения. В России много больных, несчастных людей. У нас страна психопатов. И все они непременно пойдёт за нами.
 Представляете, какая это сила? О, у меня дух захватывает! Душит радость. Хочется упасть на пол и кататься, орать, орать, визжать от радости! Да, с нами! С нами!»
 Звуки: грохот стула, крики санитаров.
 Голос доктора: «Оставьте! Не подходите к нему! Он уже успокоился. И уберите шприц! Я не прописывал моему другу инъекций! Всё, уйдите немедленно!»
 Продолжение через две минуты.
 «…Кровь на воротнике. У меня идут иногда кровь. Сам не знаю, почему…
 Моя семья… Я расскажу вам о ней. Может, вы в голове моей покопались и сами нашли всё, что вам нужно. Может, не нашли. В любом случае, я расскажу.
 Наверное, я сделаю это для себя. Я же говорил, проклятая рефлексия. Самоедство. От него не избавиться.
 В тот день я ушёл с работы. Не в очередной раз. В последний! Я абсолютно уверен был в том, что делаю это в последний раз, и больше никакие обстоятельства не заставят меня вернуться на буржуйскую каторгу. Никакие силы не затянут меня в эту чёртов жизнь, где за гроши приходится таскать ящики и двигать поддоны с коробками.
 Где безропотно приходится терпеть оскорбления и унижения, где всякая безмозглая тварь, носящая на груди бейджик с надписью «старший менеджер», может в любой момент с головой окунуть тебя в грязь, раздавить мимоходом, словно случайно попавшееся ему на пути гадкое насекомое, и спокойно пойти дальше, лишь слегка скосив глаз на твои дёргающиеся в бессильной ярости жучиные лапки, а через мгновение и вовсе позабыв о твоём существовании.
 Я знал. Что не вернусь больше в эту тюрьму, которая называется: «место, где зарабатывают деньги». Я