Вот мы и встретились 17 и 18

автомат. – Руки вверх!
Низкий убрал улыбку, поняв, что спектакль окончен, и нехотя полуподнял руки, согнутые в локтях. К нему тотчас подошли двое солдат, умело завернули руки за спину и надели наручники.
- Вперёд! – скомандовал командир, но впереди пошёл солдат, и только за ним арестованный, а следом остальные молчаливые охранники.
Иван Всеволодович с Жорой заглянули в зимовьё, разглядели в сумраке нары со спальниками, стол, на нём грязные миски и воткнутый самодельный нож из обломка пилы, печь, на ней закопчённая кастрюля, в углу навалом лежали банки тушёнки и сгущёнки и полупустой мешок с чем-то ещё.
- Не густо, - определил Жорж. Зашёл внутрь, собрал в валявшийся пустой рюкзак банки, туда же сунул нож, вложив в деревянные ножны, обмотанные изолентой. – С этим они не протянули бы и месяца, олухи.
- Однако, они выбрали такую вольную смерть, предпочитая её долгой зоне и надеясь на удачный промысел. Ты бы что выбрал? – Иван Всеволодович тоже зашёл, согнувшись, внутрь, пошарил вокруг глазами, отвернул изголовье спальников и нашёл то, что искал. – Вот их спасение, - показал две пачки патронов, в одной не хватало трёх.
- Я бы, - запоздало ответил на вопрос Жора, - сначала бы выходил Казанова и отправил его на базу, а потом бы уже и думал.
Иван Всеволодович спрятал патроны в свой рюкзак, уложил туда же и топор.
- Этим мы и отличаемся от них.
- Спальники берём, ещё что? – спросил младший.
- Всё, ничего не берём, противно, - поморщившись, ответил старший, - спишем вместе с ними. Пошли. – Уходя, прикрыли дверь, подумав, что вдруг кому-нибудь ещё понадобится надёжное таёжное убежище.
Они нагнали эскорт у переправы.
- Осокин, вперёд! – скомандовал старлей. – Ты за ним, - упёрся требовательным взглядом в пойманного. – И не вздумай спрыгнуть – прошью насквозь! – грозно повёл автоматом.
Но прошли без эксцессов, только низкий, когда увидел напарника, чуть замедлился, закачался, но удержался и молча перешёл на тот берег, а когда последним перешёл Иван Всеволодович, набросился на него с криком:
- Ты, сволочь, ты пришил Витька! – рот его исказился в ярости, а из глаз засочились мутные злые слёзы. – Ты в него стрелял!
Старший лейтенант резко повернулся к обвиняемому.
- Вы стреляли? – Иван Всеволодович рассказал, как было дело, и что стрелял он в дерево, чтобы напугать и остановить беглеца. – Сколько раз он стрелял? – снова обратился полевой следователь к низкому. – Сколько?
Тот недоумённо уставился на него, не понимая подоплёки вопроса.
- Один, - и опять заверещал: - Витёк сразу упал. Он, он его укокошил!
Не слушая сорвавшегося с катушек арестанта, старший лейтенант вспрыгнул на дерево, уселся верхом и, перебирая руками и задом, стал продвигаться к середине переправы, внимательно вглядываясь в дерево, пока не нашёл отщеп и рваное место, куда вошла пуля. Вытащив из ножен армейский нож, он расковырял древесину, достал пулю, бережно уложил в нагрудный карман и вернулся к зрителям.
- Отдайте ружьё и патронташ, - подошёл вплотную к Ивану Всеволодовичу. Тот, оглушённый мыслью, что он убийца, что если и не убил, то утопил высокого, разоружился, не ерепенясь. – Будем доставать тело, - распорядился старший лейтенант, отдав бельгийку на сохранность одному из солдат. – Готовьте шесты, Осокин, доставай верёвку с крюком.
Виновник отошёл в сторонку и тупо наблюдал за приготовлениями вылова вещественного доказательства. Жора стоял рядом и смущённо молчал, не зная, как себя вести. Потом они, так же не вмешиваясь, наблюдали, как солдаты безуспешно пытались пересилить быстрое донное течение и выдвинуть утопленника из-под завала. Подельник громко и ехидно смеялся над их потугами, покрикивая:
- Давай, давай, не ленись, шевелись, сучары!
А старший лейтенант, вспотевший на холоде от усердия и неудачной путины, то и дело срывался на крик, подначивая растерявшихся ловцов, куда и как надо метить хлипкими шестами. Наконец, все выдохлись, и тогда Жора авторитетно заметил:
- Водолаза надо.
- Есть такой. – Иван Всеволодович начал неторопливо раздеваться, аккуратно складывая одежду кучкой на снег.
- Не разрешаю! – закричал взбешённый неудачей старлей.
- Командуй своими, - коротко отрезал водолаз, понимая, что без вытащенного тела и отсутствия дырки в нём, он навсегда останется с клеймом подозреваемого в убийстве. Раздевшись, взял у Осокина конец верёвки, крепко обвязался по талии и попросил: - Держите всё время в натяг. Дёрну ногой, тяните наружу, - и стал спускаться по скалистому берегу к реке в том месте, где яма выполаживалась в сторону завала, и было свободное трёхметровое пространство.
Зайдя в воду по колено, так, что она забурлила вокруг ног, щедро побрызгал на грудь и живот, смочил голову, почти не ощущая холода капель – так была напряжена нервная система. Может быть, она-то наряду с закалкой и спасли его от переохлаждения. Медленно, упираясь в дно, чтобы удержаться от сшибающего течения, и держась за натянутую верёвку, зашёл по грудь, несколько секунд постоял, привыкая, а затем глубоко вдохнул полной грудью и, присев, погрузился полностью. Его сразу же поволокло к крестнику. С открытыми глазами принялся поспешно отдирать того от цепляющих сучков. Как долго продолжалось это мытарство, не знал, но успел до того, как лёгкие чуть не разорвало от недостатка воздуха. Не помнил и как дрыгнул ногой, а когда вытащили тандем, долго не хотел отпускать утопленника, не мог сразу разжать вцепившиеся в одежду пальцы. Одеваться пришлось с помощью Жоржа – пальцы рук не слушались, ноги не сгибались. Натянул кое-как штаны, телогрейку на голое тело, сунул босые ноги в сапоги и побежал что есть мочи в палатку. Там вдвоём затолкали подводника в спальный мешок, прикрыли двумя ватниками и пологом, но всё равно было видно, как моржа сотрясает крупная дрожь. Жора догадался сбегать к вертолётчикам и принести четвертушку спирта. Дал Ивану Всеволодовичу изрядно глотнуть, запить водой, и только тогда крупная дрожь сменилась мелкой, и ему стало даже жарко. Пришёл старший лейтенант, поторопил с посадкой и забрал тент для покойника, которому было ни жарко, ни холодно. Когда вылетели, оставив драную палатку, стало темнеть. В вертолёте притулился в уголке, прикрытый спальным мешком поперёк, и не мог понять, то ли сам дрожит, то ли стенка фюзеляжа от работы двигателя. Спирт не помог,  в ватной голове ни одной мысли, в заступоренных конечностях никакого кровяного движения, словно только что вытащили из морозильника и везут на разделку.
На аэродроме их ожидал газик, затребованный Жоржем по вертолётной рации. Шатаясь и переступая ногами как недоделанный робот, Иван Всеволодович, с трудом сложившись, влез в него с одной только мыслью: добраться бы как-нибудь до дивана. Не хотелось ни есть, ни пить, ни видеть кого-либо, ни, тем более, разговаривать. Даже с Верой. Жора попытался войти в дом следом, но он не разрешил, успокоив, что справится с собой сам. Никто не встречал, и это его не удивило, а, наоборот, успокоило: не надо объясняться. Очень захотелось настоящего крепкого чая. Прошёл в кухню. На столе лежал лист бумаги, и на ней крупно: «Я тебя очень люблю, но мне никогда не дорасти до тебя». И ни «целую», ни «извини», ни «прощай». Иван Всеволодович, совсем ослабев ногами, присел на стул и ещё раз прочёл, потом ещё… по слогам и вдруг засмеялся сначала тихо, сквозь зубы, потом всё громче и громче, в конце концов, захохотал до слёз – наступила целительная нервная разрядка. Отсмеявшись, утёр глаза и, ожив, подумал: «А она молодчина и умница, не стала ждать неизбежного финала и не стала вовлекать меня в разрешение всё суживающегося тупика. Это я виноват, что стащил её с хорошего места, пытаясь заглушить боль от неразделённой любви к одной бесчувственной особе фальшивой привязанностью к другой, обманутой в самых лучших девичьих ожиданиях. Это мне не дорасти до неё. Разве достойно нормальному человеку утишать собственную боль жертвой другого, доверчивого человека? Хорошо, что судьба поправила обоих». Ему стало жалко и Веру, и себя до слёз. Так и не почаёвничав, ушёл в комнату, завалился, не переодеваясь, на диван и закрыл глаза. Итак, он – убийца и растлитель, а ещё рядился перед той, дальней, в праведные одежды. Маг и волшебник с душой дьявола. Надо писать заявление на увольнение с должности руководителя – у него, оказывается, нечистые мысли и грязные руки. В голове стало всё мешаться, мельтешить: и Мария Сергеевна, и Вера, и высокий, и старший лейтенант, и холодная купель, и дырка в кастрюле, и отвратительный борщ с горохом, и ещё какие-то непонятные толкущиеся видения… и он впал в бредовое полубессознательное сонное состояние, утратив и время и место бытия.
Зина, выходившая за полночь по надобности, увидела свет во всех его окнах и, обеспокоенная этим, постучала в дверь, но никто не вышел. Тогда она решительно толкнула дверь, та, незапертая, легко подалась.
- Можно? – крикнула Зинаида. – Иван Всеволодович?
Никто не ответил. «Никак крупно запил с горя», - решила беспокойная душа, - «как бы чего не случилось», - и вошла в молчащую квартиру. В комнате она увидела распластанное на диване большое тело начальника с раскинутыми руками и упёртой в пол одной ногой. Лоб его покрывали крупные капли пота, он стонал, скрежетал зубами, иногда дёргал головой и взмахивал, отбиваясь от кого-то, руками. Сивухой от него попахивало, но совсем слабо. «Не пьян», - определила Зина, - «а очень болен», - и побежала будить и звать экспедиционную медсестру. Та вызвала врача, а пока они вдвоём стащили с него сапоги и с трудом закинули загулявшую ногу на диван. Зина принесла холодной воды из колодца и согрела в чайнике. Медсестра утёрла бредившему лоб и попыталась уложить на него влажное холодное полотенце, но больной упорно смахивал его на пол. Наконец, пришла врачиха, старая и опытная, известная всем в посёлке, которой доверяли себя и стар, и млад, поскольку она по-настоящему лечила, а не отбывала обязанность, забыв о клятве. Взглянула на страдальца, послушала пульс, измерила температуру – чуть больше 39о, посмотрела глаза, которые он изредка открывал, не видя присутствующих, и убеждённо определила:
- Нервный срыв с простудой. – Спросила у Зинаиды: - Что случилось?
- Невеста сбежала, - ответила всезнайка, нисколько не сомневаясь в причинах нервической лихорадки начальника.
Когда они решили его перевернуть, чтобы стащить штаны и всадить пару оздоровительных уколов, Иван Всеволодович очнулся, приподнял голову, глухо спросил:
- Вы зачем? – а увидев врачиху: - Что, я заболел?
- Есть немного, - успокоила та и попросила: - Иван Всеволодович, давай снимем грязные штаны и рубаху. – Он безропотно подчинился, помогая женщинам освободить себя от одежды. – А теперь оголи ягодицу, - попросила ласково, - поставим тебе два укола, чтобы быстрее излечился. – И на это он согласился, а когда болезненная процедура закончилась, отвернулся к спинке дивана и затих, дыша часто, но спокойно. – Вроде бы заснул, - определила докторша, собирая свои страшные причиндалы. – Ну, бабы! – воскликнула с негодованием. – Сами живучи как кошки и не хотят понять, что мужики – существа нежные, глубоко ранимые, легко подвержены всяким стрессам. Беречь их надо, а они только и слышат: «Надо, надо,