Вот мы и встретились 17 и 18

огонь, ружьё, леска с крючками и здоровье, так что – дотерпит, разгадает загадку гадёнышей. Стало быстрее, чем обычно, темнеть. Чреву угождал уже почти в полной темноте, но опытная рука не промазала мимо рта, вырезанная деревянная ложка-лопатка попадала куда надо. Насытившись, узник ненастной тайги повеселел, зная твёрдо, что при всяких ненастьях и невзгодах всегда найдётся что-то, пусть и маленькое, но хорошее. Таким сейчас можно считать то, что бичи, нет, не бичи, это слишком почётное для них звание, мерзогады в такую погоду, если не совсем идиоты, не придут, и можно переночевать спокойно, без беспокойных гостей. Но на всякий случай – бережёного бог бережёт – натаскал в палатку побольше валежника, начисто отгородив нары от входа – давайте, идите, пока спотыкаетесь, я возьму вас на мушку. Его бельгийка с вертикальным расположением стволов – один, гладкий, сверху, другой, нарезной, ниже – никогда ещё не делала промаха и будет ночевать рядом, вдвоём они отобьются от кого хочешь – не хочешь. Жаль, что не было света, поневоле нечем заняться, да и делать-то нечего. Никогда ещё не приходилось ему бездельничать вечерами в палатке. Остаётся только думать, пока думы, перебегающие с одной на другую, не смажет сон, похититель времени. Однако, прохладно. Ночевать придётся одетым. Хорошо, что прилетел в телогрейке и в сапогах на шерстяной носок, на голове согревающей шерсти и так порядочно, околеть не должен. Для страховки укрыл спальный мешок половиной тента, вторая осталась под мешком. Темень – непролазная, одинаково, что с закрытыми глазами, что с открытыми. Лучше закрыть. Вера, конечно, балдеет за голубым… а Мария… у них ещё день, светло, тепло…
Спал беспокойно, ворочаясь и стараясь спрятаться поглубже в мешок. В конце концов накрыл голову и плечи телогрейкой и проснулся ни свет, ни заря. Встревожил глухой непрерывный шелест. Быстренько выбрался из нагретого гнёздышка, чертыхаясь, одолел ветвистый частокол и выглянул в чуть приоткрытую полу палатки на свет божий. В сером предутреннем сумраке по-прежнему сыпал снег, но уже не тёплый и пушистый, а мелкий, твёрдый, холодный, шелестящий по скатам палатки. Прикрыв ребром ладони глаза, взглянул на небо – его не было: сплошная серая муть без каких-либо очертаний туч. Казалось, что там, наверху, всё остановилось, застыло и щедро сыпало вниз зимние запасы снега. Ощутимо похолодало. Кое-как справил надобности, утёрся снегом. Надо больше двигаться, чтобы согреться, развести большой костёр и обнимать его раскинутыми руками, впуская тепло в расстёгнутую телогрейку. Начал с костра и кипятка со сгущёнкой вместо привычного чая. Сразу потеплело, и в душе – тоже. В холодную снежную круговерть те двое не придут, такие,  как они, не любят и не умеют преодолевать даже малые трудности, если есть возможность отлынить от них. Отсидятся в тепле зимовья. Им спешить некуда: вертолёт не прилетит и не заберёт то, что ещё в лагере осталось. Им всё пригодится, кроме Казанова.
Не смотаться ли ненадолго на речку? А вдруг подфартит? Пока снега нападало по щиколотку, и он рыхлый. Пошёл-побежал. Береговой обрыв был чистым, речка здесь разделялась на два рукава, и спуск у ближайшего был невысоким и пологим. Он спустился, скользя по нему, и пошёл вдоль воды вверх по течению по крупной гальке, переступая через принесённые сверху в половодье оголённые стволы деревьев с обломанными ветвями, выискивая место поглубже, пока не дошёл до ямы у подмытого берега. Пришлось забраться на него, подыскать короткое удилище, изготовить удочку, протиснуться к яме сквозь заснеженные кусты, осыпая снег на плечи, и забросить удачливую японскую блесну. Но и с такой ему пришлось помурыжиться с полчаса, прежде чем её ухватил нераженький заигравшийся пацан-ленок. Ладно, поблагодарим Нептуна и за такого, тем более что соли нет, а без соли рыба – не рыба, а трава. Придётся варить в борще. Возвращался кустами, высматривая сквозь снежную пелену, нет ли чужих следов к палатке, да разве их увидишь при заметающем снеге. Вроде бы нет. Снег предательски скрипит под сапогами. К палатке подошёл сбоку, с ружьём наизготовку, и резко, рывком, откинул протянутой рукой входной полог – ничего не произошло, пусто. Не пришли мерзопакостники, не хотят борщеца со свежей рыбкой без соли. Ничего, управимся и в одиночку. Сходил, не теряя из виду подходов к палатке, к лесу, нарезал бересты для растопки, заметил заросли сухой травы, поникшей под снегом, набрал целую охапку, со второго и третьего заходов – ещё, и всю сложил в палатке, пригодится для утепления. Вспомнил Баженова, выживающего на «Спорте» под прицелом телекамер – его бы сюда, ещё неизвестно, кто из них двоих бы выжил. Разжёг костёр, подвесил кастрюлю с горохом, наломал сушняка и тоже затащил в палатку, чтобы не мок. Приостановился, пошатал ненужный стол, сделанный из жердей, и тоже разломал на дрова. Подумал, подумал, с сожалением и виной посмотрел на мятое ведро, вытащил из ножен нож и нанёс смертельные раны несчастной изувеченной посудине вблизи дна. Будет мини-обогреватель. Почистил рыбу, нарезал, закинул в полусваренный горох, жадно вдыхая рыбные запахи. Сходил к ручью, принёс три плоские булыги, уложил посередине палатки, а на них поставил продырявленное ведро – экспериментальная печурка готова. Если не будет согревать, то хотя бы повеселит огнём и светом. Чтобы соорудить дымоход, понадобилось резануть ножом верх палатки у жердяного конька, и тянись, дымок, на волю, не задерживаясь в глазах. Вот и рыба с горохом поспела, банку бездефицитного борща к ним в дополнение, и через десяток минут совмещённые обед и ужин готовы. Подправил ложку и – за святое дело. Ел и чутко прислушивался к звукам снаружи. Когда же этот подопостылевший шуршащий снег кончится, в конце концов! Не зимовать же вместе с подонками! Где-то совсем рядом грохнулось под тяжестью снега умершее дерево, переломав свои и соседские ветви. Где-то вдали равномерно и гулко шлёпала речная волна о скальный выступ. И ни птичьих криков, ни звериного бега по деревьям и земле. Все затаились, пережидая непогодь. Нет, не все, однако, - один зверь решился на вылазку и появился в палатке, дёргая носом, принюхиваясь, прислушиваясь и приглядываясь к незнакомому обитателю. Полосатый бурундучок обшарил дальние углы, забежал под нары и, ничего не найдя, вылез и уселся у входа на задние лапки, очищая мордочку передними. Губы Ивана Всеволодовича невольно растянулись в улыбке, он зачерпнул из борща гущу и, наклонившись, осторожно подбросил поближе к гостю. Тот не испугался, но перестал умываться, как будто предполагал дармовое угощение, интенсивно задёргал ноздрями, громко пискнул, извещая всех, что нашёл пищу, и пусть никто не суётся к ней, потом, приблизившись к дару, обнюхал его, выбрал лапками горошины, одну за другой спрятал в защёчные авоськи и исчез. А добрый человек постарался набрать из хлёбова побольше горошин и уложил их горкой у входа. Хватай, друг, всё пригодится в долгую зиму. Приходи почаще, правда, порадовать тебя больше нечем, разве только хлебом. Оторвал от буханки последнюю корочку, разломил на кусочки и положил рядом с горохом. Приходи, всё веселее вдвоём.
К вечеру снег усилился и, значит, скоро кончится. Надо шевелиться, спасаясь от холода. Ещё сходил за сухостоём и сухолёжем, натаскал к палатке, принялся ломать для костра, занося мелочь в палатку. Уложил траву на нары, умял, сложил тент вдвое и накинул на спальный мешок – так-то теплее будет. Как это мерзоплюи не утащили его? И всё, больше и делать нечего. Да, надо опробовать обогреватель. Разжёг в нём бересту, накидал веточек, горят хорошо, искрами не плюются, но дым не спешит уходить в дыру на холод. Ничего, притерпимся. Хуже нет, когда нет дела и приходится чего-то ждать, особенно, когда ожидание двойное, и не знаешь, чего хочется больше. Лучше бы, конечно, и гадёныши пришли миром, и вертолёт прилетел. Начало темнеть, а снег сыплет и сыплет, и понятно, что сегодня уже ждать нечего. Остаётся думать. О чём? Подбросил в ведро побольше палочек, огонь вырвался, разбрасывая искры, но не страшно, мокрую крышу не воспламенит, разве только точечных дырок наделает. Зато, вроде бы, теплее стало, во всяком случае, уютнее. Улёгся на нары, где дыма поменьше, и, поглядывая на ненадёжный очаг, задумался. Когда на душе черти скребут, тело в невзгоде, а мозги метутся, хорошо подумать о чём-нибудь приятном, далёком, о том, что будет после минусовой впадины синусоиды. Отчёт по съёмке он, конечно, всучит Жоржу, пусть растёт и развивается парень, отчёт по Марьинскому, конечно, Рябцеву, а себе оставит общее руководство, надзор и проекты. Проектирование Ивану Всеволодовичу нравилось больше, чем отчётность. Что отчёт – это всего лишь внятное изложение всего, что найдено, передумано и осмыслено, и ничего нового, а вот проект – в нём можно заглянуть в будущее, пофантазировать на опыте предшественников и собственных познаний, убедить оппонентов в реальности фантазий и радоваться потом, когда фантазии станут явью. У него уже давно зрела мыслишка, кристаллизуясь в острое желание, заняться обобщением геологических съёмок последних лет с составлением сводной среднемасштабной карты региона, отняв тем самым жирный кусок у академиков, бессовестно использующих чужие наработки. А если к геологической карте ещё  приложить карту прогнозов и структурно-тектоническую схему, то… то будет настоящая научная работа, на которую не жалко потратить не одну зиму. А ещё Иван Всеволодович очень надеялся, что в недалёком будущем, а точнее – в эту зиму, ему удастся, заработав отгулы, отлучиться на недельку на охоту. Хотя бы с Марьинского. Надо же порадовать молодую жёнушку соболиным манто да барсучьей шапкой. Очень даже неплохо было бы. А пока… пока надо ждать и далёкого, и близкого хорошего, и терпеть, и думать о том, как жить дальше, чтобы не было стыдно за бездарно прожитые годы. Думать… тем более что сна ни в одном глазу. Печурка угомонилась, всю ночь беспрерывно подбрасывать палочки невозможно, да и закапало сверху, оттаяв от тёплого дыма. Встал, вышел из палатки – темным-темно… Ба! Вызвездило! Будет завтра погода, и кончится тягучее ожидание. По-настоящему заснул только под утро и чуть не проспал зари. Вышел, зябко поёживаясь, а кругом серебристо бело, и ожил ветер. Надо предполагать, что после такого снега к полудню разгуляется вовсю, и тогда вертушку не жди, а те придут, обязательно придут.
Опустившись на четвереньки, Иван Всеволодович потихоньку раздувал огонь в очаге под кастрюлей с водой, помогая разгореться костру, сложенному из подмокших сучьев, и вдруг увидел дырку в кастрюле и воду, плотной струйкой хлестнувшую на занявшееся было пламя, и почти сразу же прилетел звук выстрела. Не поднимаясь, на карачках, по-собачьи, опрометью метнулся в палатку, схватил бельгийку, задрал торцевую полу палатки, вылез наружу в снег и осторожно выглянул из-за угла. Пара продвигалась от леса у реки к палатке уверенно и спокойно, не опасаясь серьёзной угрозы. Впереди, старчески загребая снег кирзачами, шёл высокий сутулый парень в старой телогрейке, подпоясанной верёвкой, в цигейковой шапке с поднятыми вверх и не закреплёнными,