Причина смерти Т.Г.Шевченко.

кем рядом на Украине он живёт, приведём в заключение лишь несколько из многих и многих его стихотворений, где он пишет весьма критично и трезво о своих «ближних»:

……………………….

Жаль и батька, жаль и матир,

И верну дружину,

Молодую, веселую,

Класти в домовину,

Жаль великий, брати мои;

Тяжко годувати

Малых диток неумытых

В нетоплений хати, -

Тяжке лихо, та не таке,

Як тому дурному,

Що полюбить, побереться,

А вона другому

За три шаги продаеться

Та з його й смиеться.

От де лихо! от де серце

Разом розирветься!

Отаке-то злее лихо

Й зо мною спиткалось:

Серце люди полюбило

И в людях кохалось,

И воны його витали,

Гралися, хвалили…

А лита тыхенько крались

И сльозы сушили,

Сльозы щирои любови;

И я прозривати

Став потроху…Доглядаюсь, -

Бодай не казати.

Кругом мене, де не гляну,

Не люди, а змии…

И засохли мои сльозы,

Сльозы молодии.

И тепер я розбитее

Серце ядом гою,

И не плачу, й не спиваю,

А выю совою.

Отаке-то! Що хочете,

То те и робите:

Чи голосне зневажайте,

Чи нышком хвалите

Мои думы, - однаково

Не вернуться знову

Лита мои молоди,

Веселее слово

Не вернеться…И я серцем

До вас не вернуся.

И не знаю, де динуся,

Де я пригорнуся,

Из ким буду розмовляти,

Кого розважати,

И перед ким мои думы

Буду сповидати?........(Вьюнища,1845 р.)



И знов мени не привезла

Ничого пошта з Украины…

За грешнии, мабуть, дила

Караюсь я в оций пустыни

Сердитым богом. Не мени

Про тее знать, за що караюсь,

Та й знать не хочеться мени.

А серце плаче, як згадаю

Хоч невеселии случаи

И невеселии ти дни,

Що пронеслися надо мною

В мойий Украине колысь…

Колысь божились та клялись,

Братались, сестрились зо мною.

Поки, мов хмара, розийшлись

Без сльоз, росы тийи святои.

И довелося знов мени

Людей на старости…Ни, ни,

Воны з холеры повмирали;

А то б хоч клаптик переслали

Того паперу………………….(Кос-Арал, 1848 р.)





Хиба самому написать

Таки послание до себе

Та все дочиста розказать,

Усе, що треба, що й не треба.

А то не диждешься його,

Того послания святого,

Святои правды ни од кого,

Та й ждать не маю од кого,

Либонь, уже десяте лито,

Як людям дав я «Кобзаря»,

А йим неначе рот зашито,

Нихто не гавкне, не лайне,

Неначе й не було мене.

Не похвали соби, громадо! –

Без неи, може, обийдусь, -

А ради жду соби, поради!

Та, мабуть, в яму перейду

Из москалив, а не диждусь!

Мени, було, аж серце млило, -

Мий Боже милый! як хотилось,

Щоб хто-небудь мени сказав

Хоч слово мудре; щоб я знав,

Для кого я пишу? для чого?

За що я Вкрайину люблю?

Чи варт вона огня святого?...

Бо хоч зостариюсь затого,

А ще не знаю що роблю.

Пишу соби, щоб не миняти

Часа святого так на так,

Та иноди старый козак

Верзеться гришному, усатый,

З своею волею мени

На чорним ворони-кони!

А бильш ничого я не знаю,

Хоч я за це и пропадаю

Тепер в далекий сторони.

Чи доля так оце зробила?

Чи мати Богу не молилась?

Як понесла мене? Що я –

Неначе лютая змия

Розтоптана в степу здыхае,

Заходу солнца дожидае.

Отак-то я тепер терплю

Та смерть из степу выглядаю,

А за що, ей-Богу, не знаю!

И все-таки йи люблю,

Мою Украйину широку,

Хоч я по ний и одинокий

(Бо, бачте, пары не найшов)

Аж до погибели дийшов.



Ничого, друже, не журися!

В дулевину себе закуй,

Гарненько Богу помолися,

А на громаду хоч наплюй!

Вона – капуста головата.

А втим, як знаеш, пане-брате,

Не дурень, сам соби миркуй. (Кос-Арал, 1849 р.)



Думы мои, думы мои,

Вы мои едини,

Не кидайте хоч вы мене

При лихий години.

Прилитайте, сизокрили

Мои голубьята,

Из-за Днипра широкого

У степ погуляти

З киргизами убогими.

Вони вже убоги,

Уже голи…Та на воли

Ще моляться Богу….(Орська крипость, 1847 р.)



………………………

От и братия сыпнула

У сенат писати

Та пидписывать – та драти

И з батька, и брата.

А меж ними и землячки

Де-де проглядають.

По-московський так и рижуть,

Смиються та лають

Батькив своих, що змалечку

Цвенькать не навчили

По-нимецкий, а то тепер

И кисни в чорнилах!

Пьявки! пьявки! може, батько

Остатню корову

Жидам продав, поки вывчив

Московськоий мовы.

Украйино! Украйино!

Оце твойи дити,

Твойи квиты молодийи,

Чорнилом полыти,

Московською блекотою

В нимецьких теплыцях

Заглушени!...Плач Украйно!

Бездитна вдовице! (поэма «Сон», 1844 р. С.-Петербург)



Неначе праведных дитей,

Господь, любя отых людей,

Послав на землю йим пророка;

Свою Любовь благовистить!

Святую Правду возвистить!

Неначе наш Днипро широкий,

Слова його лились, текли

И в серце падали глыбоко!

Огнём невидимым пекли

Замерзли души. Полюбили

Того пророка, скризь ходили

За ним и сльозы, знай, лили

Навчени люди. И лукави!

Господнюю святую Славу

Розтлили…И чужим богам

Пожерли жертву! Омерзились!

И мужа свята…горе вам!

На стогнах каменеем побили.

И праведно Господь Великий,

Мов на звирей тых, лютых, диких,

Кайданы повелив кувать,

Глыбоки тюрьмы покопать.

И роде лютый и жестокий!

Воместо кроткого пророка…

Царя вам повелив надать!  (Кос-Арал,1848,С.Петербург,1859 )

       

 Эта статья  пока возможно единственная и как это ни странно первая попытка суммировать некоторые выводы предыдущих исследований и дать наконец понимание того, что руководило внутренней жизнью общеславянских поэтов, было вполне осознанной ими целью их гениальных сочинений.

     Не снять Пушкина и Шевченко с Престола Небожителей, это невозможно, - они останутся там навеки, но понять, почему они сподобились туда взойти, какая Правда их туда привела, отчего они стали Святыми ещё при жизни, какой путь, какая Любовь, Надежда, Истина и Вера им была доступна, - есть задача любого серьёзного исследования их солнечного, глубоко праведного в искреннем Слове творчества.

            Самая большая будет награда за сей скромный труд, если будут разогнаны толпы пушкиноведов и шевченковедов, а сочинения Пушкина и Шевченко будут изданы так, чтобы каждое их слово, зафиксированное на бумаге, стало наконец доступно любому непредвзятому читателю.

                   

19.08.2008 г.                                                                 Е.Г.Обухов.

               

 





           Нет ничего удивительного в том, что на величайшем подъёме развития национальной славянской культуры встал перед её созидателями во весь рост вопрос о праведной вере Рода славянского. Его поставили в России А.С.Пушкин, и сразу после него, точнее уже через три года после его смерти крепостной казак Т.Г.Шевченко. Их обоих обвиняли и преследовали, как неравнодушных к общественной жизни своего народа, истинно свободных творцов, прежде всего за то, что они не ограничивали себя рамками искусства, истории, творческого труда, но жили всегда целомудренной жизнью в истинном смирении со своим народом, его землёю, его историческим прошлым.

         Славянские гении не считали для себя возможным ограничить себя только лишь творческими профессиональными задачами, им важно было знать с кем рядом и зачем живут они на белом свете, как они выглядят пред ближними и Богом, куда они зовут за собою тех, в ком ещё есть надежда на праведное свободное бытие.

Всё гениально просто. Незачем усложнять. Конформизм, трусость и всеядность в практической бытовой жизни заставляет послушного воле властей художника проявлять сервилизм в области веры и нравственности, служить «верой и правдою» власть имущим и в «своём» творчестве. Страх пред недозволенным в быту и общественных отношениях приводит и к уходу в так называемое «чистое искусство» - в «романтизм», от которого и Пушкин и Шевченко были бесконечно далеки.

           Пушкину был близок другой «романтизм» Андре Шенье, закончившийся для последнего топором и плахой. «Мудрое жало змеи» пушкинской поэзии не знало страха и никому кроме Бога и своего праведного народа не старалось услужить. Так что именно Пушкин,  если отнестись к его свободному творчеству вдумчиво и серьёзно, - монотеист в самом широком понимании этого слова, прежде всего в нравственном и моральном. Он никогда не служил иным «богам», как царедворец  В.А.Жуковский, всегда  противостоял сатане, в отличие от «христиан-непротивленцев», не был куплен новизной модных европейских взглядов, как просвещенцы и прогрессисты, разночинцы и «народники» социального направления.

         То же самое можно конечно сказать и о Шевченко, которого отправили в солдаты без права писать и рисовать. Вот что пишет Тарас Григорьевич о выставке в Академии художеств: «…Выставка случилась в Академии художеств, которой я так давно не видел и которая для меня теперь самое светлое, самое высокое наслаждение. Какие пейзажи, просто чудо! Калам огромное имеет влияние на наших пейзажистов. Айвазовский,  увы, спасовал. Он из божественного искусства сотворил себе золотой кумир и ему молится. Грешно так оскорблять бескорыстное, непорочное искусство. Бог ему судия…» (Из письма к С.Т.Аксакову, 25 квитня 1858 г.).

         Тоже что и об Айвазовском, Шевченко пишет о польском эстетике Либельте и о Жуковском: «Либельт только пишет по-польски, а чувствует ( в чём я сомневаюсь) и думает по-немецки. Или, по крайней мере,  пропитан немецким идеализмом. Он смахивает на  нашего В.А.Жуковского в прозе. Он также верит в безжизненную прелесть немецкого тощего, длинного идеала, как и покойный В.А.Жуковский".

   В 1839 году В.А.Жуковский, возвратившись из Германии с огромной портфелью, начинённой произведениями Корнелиуса, Гессе и других светил мюнхенской школы живописи, нашёл Брюллова произведения слишком материальными, придавливающими к грешной земле божественное, выспреннее искусство. …Что мы увидели в этой огромной развернувшейся перед нами портфели! Длинных безжизненных мадонн, окружённых готическими тощими херувимами, и прочих настоящих мучеников и мучеников живого, улыбающегося искусства. До какой же степени, однако ж, помешались эти немецкие идеалисты-живописцы. …Мы были тогда с Штернбергом едва оперившиеся юноши и, рассматривая эту единственную коллекцию идеального безобразия, высказывали вслух своё мнение и своим простодушием довели до того кроткого, деликатного Василия Андреевича, что он назвал нас испорченными учениками Карла Павловича и хотел было уже закрыть портфель перед нашими носами, как вошёл в кабинет князь Вяземский и помешал благому намерению Василия Андреевича. Мы продолжали с невозмутимым равнодушием перелистывать портфель и были награждены за терпение первоначальным эскизом «Последнего дня Помпеи», ловко начерченным пером и слегка попятнанным сепиею. За этим гениальным очерком, почти не изменённым в картине, следовало несколько топорных чертежей Бруни, которые ужаснули нас своим заученным, однообразным безобразием. И где и из какого тлетворного источника почерпнул и усвоил г. Бруни эту ненатуральную манеру? Неужели это одно желание быть оригинальным так страшно обезобразило произведения неутомимого Бруни? Жалкое желание. Грустный результат» («Дневник», 10 июля 1857 г.).

          Поставим, наконец, прямо вопрос, а чем отличается цель жизни, смысл её в понимании славянина от западного сознания? В чём цель желанная у нас и у них? Смысл существования личности, общества, народа - на Востоке и на Западе? Как человек