Что ж тут стыдного? Естественный физиологический акт между двумя любящими людьми.
- А ты меня любишь? – быстро спросила, повернувшись к нему и пристально вглядываясь в его забегавшие в панике зрачки.
Надо было как-то выкручиваться, чтобы не очень соврать.
- А ты сомневаешься? – по-женски ответил вопросом на вопрос.
Закрыв глаза, Вера прошептала:
- Я больше не хочу, - и он не настаивал, печально раздумывая о том, что не может, не умеет как следует расшевелить её стиснутые клубки нервных окончаний и подарить радость сближения. Или бог наградил её фригидными свойствами, во что не хотелось верить. «Ладно», - смирился по обыкновению, - «поживём, разберёмся… привыкнем». Настроение резко упало, и пришлось переключить его на работу. Как-то там Жора? Небось, клянёт молодожёнов и по матушке, и по батюшке, а может, плюнул на всё и, не болея душой, отвлёкся на рыбалку и охоту. Он ещё не понимает, что у геолога летом нет свободного и лишнего времени. Надо срочно возвращаться.
На Марьинском они с Николаем обновили новыми фактическими данными карту Ивана Всеволодовича, старший подписал чистые бланки нарядов и актов, доверив младшему заполнить их самому в конце месяца, и поспешил к ожидающим лётчикам. А так хотелось походить по участку, посмотреть выработки, поколупаться в свежих образцах, пробах и керне и, вообще, окинуть взглядом весь значительно выросший фронт поисково-разведочных работ. Но не удалось.
Свой лагерь был пуст. «Ну, молодчаги!» - мысленно похвалил прогульщик. – «Вкалывают, однако, и без погонялы». Помахал рукой улетавшей «двойке» и радостно заорал:
- О-го-го-о! О-го-го! О-го! – спугнув хозяйничавших соек и парочку бурундучков.
Потом, не удержавшись, громко захохотал, ощущая себя по-настоящему дома. К приходу тружеников соорудил знатный салатище на полведра из привезённых помидоров, огурцов, зелёного и репчатого лука, местной черемши, зелёного горошка и свежей капусты, мысленно поблагодарив трудяг-китаёзов за заботу о русских неумехах. Обильно полил растительным маслом, добавил разведённого уксуса, укропа, наклонился и вдохнул ароматные флюиды, закрыв в упоении глаза, а когда открыл, увидел рядом с ведром бурундучиху, которой, видно, тоже понравился витаминный запах. Иван Всеволодович протянул ей ломтик огурца – слямала под неистовый остерегающий скрежет и визг супруга, стоящего на задних лапках в отдалении. А ей понравилась и капуста, и зелёный горошек. Пришлось сорвать лист папоротника, выложить на него горку салата и отнести подальше, чтобы досталось и трусливому самцу. Накрыв оставшееся в ведре крышкой, отнёс его в природный холодильник – в ручей, туда же погрузил десяток банок пива в мешке. Заглянул в кастрюлю – пусто, вымыл, вычистил и сварил гречку, ешь – не хочу, а едоков всё нет. Пришли бедолаги уж потемну, измученные, в потемневших от пота энцефалитках, но, увидев шефа, обрадовались.
- Кто это к нам с неба свалился? – сбросил Жорж тяжеленный рюкзак и шагнул к Ивану Всеволодовичу, протягивая руку. – Вертолёта не слышали, - крепко сжал ладонь старшего во всём, - или ты сам материализовался из другого измерения?
И все подошли, улыбаясь и здороваясь за руку, а Диджей-напарник, обрадовавшись больше всех, заторопился:
- Счас мы его ушицей накормим, небось оголодал на полуфабрикатах, - хотел уже бежать к садку в ручье, но старшой затормозил:
- Не надо, я уже позаботился.
- Вот здорово! – ещё больше обрадовался Витёк. – Ты падай с неба каждый день.
Все быстро переоделись в лёгкую одёжку, развесили рабочую для просушки, поснимали клещей, вымылись до пояса и чинно расселись за столом в ожидании свалившегося с неба. Кормилец водрузил на середину кастрюлю, выдал миски.
- У-у! – разочарованно взвыл Диджей. – Ка-а-ша!
- Погоди, не расстраивайся, - успокоил Иван Всеволодович и принёс спрятанное ведро с салатом и мешок с банками.
Витёк, не удержавшись, поднял с ведра крышку, сунул туда морду и расплылся в довольной улыбке.
- Ну, ты, Севолодович, даёшь! – взвыл теперь уже восторженно.
И все по очереди заглянули в ведро, а уж потом, успокоившись, с вожделением поглядывали на половник, раскладывающий салат по мискам. Ещё больший восторг вызвали банки с пивом. Подождав, когда все откупорят, Жорж провозгласил самый простой и самый дорогой тост:
- С возвращением! – и Иван Всеволодович всеми нервными окончаниями почувствовал, что ему по-настоящему рады как нигде больше и никогда раньше, и большего ничего не надо.
Перед сном у костра под влиянием вкусной и здоровой пищи говорили только о возвышенном и космическом: о пришельцах, но не о тех, что осели на базарах и стройках, а о настоящих зелёных, что свалились на нашу Землю с тарелок и адаптировались до поры до времени к нашей жизни. И о вероятной внеземной жизни тоже порассуждали, сокрушаясь о том, что и там, на других планетах, наверное, тоже такая паскудная житуха. Спрашивали у высоколобого начальника, когда получшеет, и он успокаивал, обещая, что на том свете всем будет хорошо. Высмолив по паре сигарет, разбрелись по нарам. Когда и они с Жорой улеглись, тот спросил:
- Что так быстро сбежал: приехала не та, что ожидал?
- Та, - неохотно ответил Иван Всеволодович. – Всё у нас прекрасно.
- Почему тогда вернулся так быстро?
- Синоптики обещают непогодь, надо спешить со съёмкой.
Жорж зашевелился в мешке, укладываясь поудобнее, и сладко зевнул.
- Синоптики – шаманы, они сами себе не верят, - и ещё раз, не удержавшись, зевнул. – Тем более, миловался бы с невестой, пока не разъяснится.
-Успею ещё, - разговор для Ивана Всеволодовича был неприятен, хотя он и ожидал его. – Вся жизнь впереди.
- Совсем не ценишь ты, трудоголик, главных житейских радостей. Вместо того, чтобы от души наслаждаться подвалившим счастьем, удираешь, ссылаясь на непогоду. Неубедительно. Вторую-то главную радость придётся, может быть, долго ждать.
- Какую ещё вторую? – начал раздражаться счастливец.
Жора усмехнулся:
- Ту, что после развода.
- Слушай, - вспылил, наконец, жених-дезертир, - у тебя прямо параноидальная болезнь по поводу разводов.
Больной не стал отрицать.
- Есть маленько, - и, помолчав, - но выздоравливаю.
- У нас никаких разводов не будет, - категорически заявил Иван Всеволодович и тоже завозился в мешке, забираясь поглубже и намереваясь прекратить глупую перепалку. – Не дождёшься!
Раздражитель опять глухо, сонно, хохотнул.
- Брак – союз двух.
- И в ней я уверен, - отрезал жених, - даже больше, чем в себе.
- Ну, ну, - скептически прогнусавила ехидна и затихла.
А Иван Всеволодович долго ещё ворочался, соображая, как им с Верой поскорее приспособиться друг к другу. Трудоголик? Ну, и что? Вчера она, когда он сообщил ей, что улетает, не подала и виду, что ей обидно, а просто, почти равнодушно, заметила: «У тебя была и всегда будет только одна жена – геология», и всё, и расставались утром с натянувшейся прохладцей. «А у той, что в Москве», - подумал сейчас, - «тоже был и будет только один муж – театр». Потому и хорошо им на расстоянии, потому судьба и хранит их от встречи.
А Марию Сергеевну словно что-то толкнуло под ребро, словно кто-то заставил встать с дивана, подойти к тумбочке и, пошарив, извлечь запылившийся талисман. Подув на него, обтерев руками и потерев о джинсы, она, приблизила его к глазам, заглянула внутрь, но там было мутно, туманно. «Господи!» - испугалась. – «Неужели опять с ним что-то стряслось? Позвонить? Нарваться на грубость мегеры? Подставить Ивана под нахлобучку? Под ложную ревность? Нет, нельзя». Вздохнув, положила камень на прежнее место, на телевизор. «Выкарабкается, он такой», - улыбнулась, явственно представив себе лохматого верзилу.
У неё-то, слава богу, всё оки-доки, а всё с подсказки волшебника-мага. Она, наконец-то, твёрдо встала на обе ноги – и в работе, и в личной жизни. Одной ногой она твёрдо укрепилась в учительском доме, где с присущей ей энергией принялась создавать не просто драматический кружок, а народный учительский театр. И к этому были все предпосылки: и её неистовое желание и опыт актрисы, и неподдельный энтузиазм учителей, желающих разнообразить постылую зарегламентированную жизнь и избавиться от стрессовых приобретений в современной школе. Была и всемерная поддержка от директрисы, оказавшейся фанаткой театра, причём театра классического. Наконец-то Мария Сергеевна стала по-настоящему свободной актрисой, свободным художником. Никто не понукал, не подправлял грубо, ни с кем не надо было спорить – она сама себе режиссёр и постановщик, и это прекрасно. Да и самодеятельные актёры были на высоте – все образованны, начитаны, все хорошо знакомы с театральным репертуаром, работать с такими – одно удовольствие. Не то, что с недотёпистым артистическим молодняком, который ограничивался только зубрёжкой текста роли, не вникая в суть образа, а на режиссёра, когда им втолковывали, как надо прочувствовать героя, смотрели оловянными глазами, прокручивая в тупой башке вчерашнюю тусовку в ночном клубе. Для них театральное искусство – занудное ремесло, а постановщики – привередливые начальники. Со своими же учителями она сразу, уже с третьего занятия и всеобщего согласия замахнулась, не мелочась, на постановку всего любимого Чехова и большей части Шекспира. Приятно было экспериментировать и творить, творить и пробовать, не оглядываясь на предвзятое мнение цеховиков, раздражение продажных критиков и извращённый вкус заевшегося среднего класса. В общем, впереди у неё ясная ровная дорога, чистый горизонт и полная свобода. Наконец-то она обрела то, чего всегда хотела – режиссуру и возможность творить, как ей мыслилось и чувствовалось. А осенью она обязательно пойдёт на курсы театральных режиссёров. Вспоминая иногда театральную каторгу и двух оставленных мужей – маститого режиссёра и успешный театр, она только похохатывала, мысленно обещая обоим, что ещё покажет себя и покажет, каким должен быть настоящий храм словесного искусства. Там было искусство для искусства… и для денег, а здесь, у неё, искусство будет для творчества и для народа.
Вторая нога нашла надёжную опору в загородном доме родителей, куда она всё же перебралась, очень пожалев, что не сделала этого раньше, а в городской квартире теперь бывает наездами и только по необходимости. Очень боялась встречи с малышом, но она, к счастью, подготовленная мудрыми родителями, прошла без прошлого надрыва. «Ты опять уедешь ночью?» - спросил он, накуксившись, не забыв её бегства. «Нет», - присела она к нему на диван, где он разглядывал какую-то книжку с картинками, - «не уеду, я теперь всегда буду здесь жить». Он насупился и непримиримо, в горькой детской обиде, отсёк её потуги к сближению: «Ты мне не мама». Она тяжело вздохнула, освобождая спазм в горле. «Да, я не мама», - и тут же нашлась: - «я буду твоей сестричкой Машей». Он засмеялся и поднял на неё внимательные пытливые глаза, так много уже повидавшие и так много раз обманутые в короткой жизни. «Такая большая?» - не поверил, что сестра может быть больше него. Но тут его внимание привлекла большая красочная коробка, которую она принесла и поставила рядом с собой. «Ты мне привезла?» - «Да». - «Что там, покажи», - и потянулся к коробке через её колени, а она, почувствовав тепло малыша, замерла и чуть не
