Вот мы и встретились 15-16

-15-
Наконец-то, летим. За иллюминатором бескрайнее зелёное море. Далеко-далеко, за горизонтом, высятся в сиянии солнца белоснежные пики Сихотэ-Алиня, под «двоечкой» появляются и исчезают узкие горные распадки, заполненные ещё не растаявшим уплотнённым серым снегом, а берега верховьев ручьёв кое-где одеты в сверкающие стеклянные воротники. Но буйство зелёного перекрывает все краски, пряча серо-коричневые осыпи и шрамы скал. Глядя на всё это великолепие жизни, Иван Всеволодович невольно растягивал губы в довольную улыбку, а на душе без земной суеты было легко и свободно, будто и он стал ястребом, что в паре с подругой чертит круги, выискивая удобное место для гнездования. Вот показать бы это Марии, она бы в восторге от увиденного напрочь излечилась от театральной ипохондрии и асфальтовой зависимости, и они бы вместе… Стоп! Не туда, однако, залетел, паря! Ну, а Вера? Нет, эта из олимпийцев, слишком рассудительная и холодная, чтобы возбудиться таёжным изобилием, она бы увидела не красоты, а трудности передвижения. Но, может быть, он ошибается, и Веру величие зелёного моря проняло бы до последнего самого потаённого нерва. Скоро узнаем.
Сделали промежуточную посадку на Марьинском. На подлёте к нему Иван Всеволодович поразился и огорчился, когда увидел сверху, как изуродовали друзья-геологи склон некогда зелёной сопки, превратив его в сплошной буро-чёрный вывал делювиальных отложений. Чёрные траншеи канав рассекли склон поперёк, лесенкой спускаясь к ручью, переходя на противоположный берег, ещё пока сохранивший зелень. То ли ещё будет, когда с моря прорвутся бульдозеры с разборными буровыми установками. Два могучих «Катеркиллера», доплывшие на плашкоуте в потерянный для цивилизации приморский посёлок коренных удэгейцев, наполовину разбавленных присосавшимися к их благам и дотациям русскими пройдохами, уже торили временную таёжную дорогу. Таща за собой на железных волокушах буровые агрегаты, мощные дизельные генераторы и бочки с соляркой, частично выменянной на соболей, они оставляли  за собой поваленные красавцы кедры и помутневшие от грязи чистые ручьи. Очень скоро они будут здесь, чтобы разведать скрывающиеся под аллювием долины ручья рудоносные зоны и ухватить их на том берегу, а потом и дать оценку глубины распространения оруденения. Скоро, очень скоро цивилизация задавит первозданную природу, но Иван Всеволодович прилетел не для того, чтобы защитить её, а для того, чтобы наметить, как изуродовать другой склон сопки, уже на другом берегу ручья, чтобы алчные люди получили не принадлежащие им серебро и свинец, а природа… Что природа? Она, беззащитная, не скоро, но залечит раны, чтобы ещё пышнее расцвести на костях недолговечных похитителей её сокровищ. Человек вопреки себе испокон веков грабит природу, чтобы укоротить своё существование. Так уж заповедано судьбой, и ничем не остановить и даже не замедлить человеческое самоуничтожение.
Пока разгружали вертолёт, порадовав лагерников свежим хлебом, луком, чесноком и сахаром, который очень скоро понадобится для бражки из кишмиша, и поили вертолётчиков крепчайшим чаем со сгущёнкой, Иван Всеволодович с Николаем торопливо обсудили ещё раз план горных работ, уточнив кое-какие детали, и опять старший порадовался, что угадал в младшем природный талант геолога и не дал испортить парню судьбу. Он нанёс на свою копию карты новые выработки, слегка обозначил карандашом проектные, ещё раз обговорили места заложения первых скважин и на том расстались, подгоняемые лётчиками, опасающимися возвращения по темноте.
Зато как уютно, красочно и привлекательно выглядел их новый съёмочный лагерь из трёх небольших палаток на зелёной травянистой поляне, укрытой с трёх сторон густым лесом,  и сбегающей к ручью в зелёных кустистых берегах. Ещё на базе они с Жорой выбрали это место на карте так, чтобы основной лагерь был расположен как можно ближе к центру съёмочной площади и на ровном возвышенном берегу ручья, стремящегося к большой реке. Эта река пересекает съёмочный лист и уходит на соседний, где вновь обосновался – будь он неладен! – Казанов с компанией. Но теперь-то Иван Всеволодович, наученный горьким опытом, твёрдо решил заходить и на его площадь, чтобы не дать образоваться неестественным загогулистым геологическим границам в пограничной полосе. Вертолётную площадку сделали на берегу реки у впадения в неё ручья, где в округе нет высоких деревьев. Правда, грузы пришлось таскать до лагеря на себе, да грузов-то было не ахти сколько. В общем, устроились нормально. Следующий день ушёл на окончательное обустройство. В одной шестиместке разместились начальники, во второй – техник Алексей Гордеев, опытный мужик лет за тридцать пять, и Витёк с Сашком, а третью предназначили для склада и хозяйственных нужд. И на следующий день пошли маршрутить, напялив новейшие кеды, повязав на голени и щиколотки обмотки и натянув плотные воздухонепроницаемые энцефалитки. Себе Иван Всеволодович выделил большую южную часть съёмочной площади, отгороженную рекой, чтобы в конце сезона можно было подетальнее заснять площадь Марьинского, которому необходима надёжная детальная геологическая основа. С Николаем они уговорились, что сделают её на пару. А пока три дня походили вместе с Жорой, чтобы новичок вспомнил, как это делается – когда-то после института ему довелось два сезона побродить с молотком и рюкзаком, но многие практические навыки подзабылись, да и Ивану Всеволодовичу небезынтересно было понаблюдать за работой помощника и убедиться, что профессиональных знаний для самостоятельной съёмки у него хватает. И был доволен, когда парень, несмотря на показушную бородку, оказался дельным съёмщиком. Теперь можно и разделиться и, не отвлекаясь, врубиться в потогонную работёнку от зари до зари и тем самым сэкономить недельку-другую в конце июня для встречи Веры. Лишь бы не подгадила погода. Как назло в реке оказалась тьма тьмущая зажиревших ленков и форели, как ошалелые выпрыгивали на мелководье из воды хариусы, по чистому галечному дну куда-то спешили раки, и бригада дружно взвыла, требуя законного дня отдыха, иначе грозились выйти на протестную демонстрацию с митингом, объявить лежачую забастовку, а то и ещё хуже – отправить жалобную телеграмму Жириновскому, и тогда угнетателю несдобровать по-настоящему. Под давлением подлого шантажа пришлось сдаться, но и начальник у забастовщиков оказался ушлым мужиком и выделил им день, когда сам должен был дежурить на кухне. Вечером кайфовали за рыбным столом, сожалея, что нет допинга.
Жара установилась не весенняя – влажная и душная, с утренними туманами. Энцефалитки разукрасились серыми потовыми подтёками, ткань в подмышках заскорузла и побелела. Особенно досаждала утренняя роса. Она вымачивала кеды и штаны насквозь до пояса, дубели от холода ноги и всё, что выше. Жорж жаловался, что станет, в конце концов, импотентом. Стали при выходе из высокой травы раздеваться и выжимать одежду. Жара и духота изматывали больше, чем ходьба. Красивые сопки превратились в крутые враждебные горы, а курумники – в раскалённые камни, исходящие струистым жаром. И хотя дождь замедлил бы темпы работ, его ждали с нетерпением, и он, наконец-то, разразился, да какой! – ливневый, с первым майским грозовым грохотом и стреловидными молниями, расщепляющими и валящими деревья. Буревая какофония началась вечером. Туго натянутые палатки промокли только по швам, да на потолке выступили мелкие частые капельки, и можно было, не опасаясь потопа, закутаться в спальники и дремать под усыпляющий шум дождя.
- Ура! – обрадовался Жорж. – Завтра выспимся.
Иван Всеволодович не стал его разочаровывать, он-то знал, что поздняя небесная хлябь к утру обязательно кончится, небо прояснится, а маршрутить придётся мокрыми до обеда. И обязательно появятся голодные комары, роящиеся в воздухе густыми шарами в алчном ожидании кровеносных двуногих тварей.
Так и случилось. Дружно поныв на сырость и холод, всё же пошли, понукаемые извергом-начальником, но чуть позже, когда солнце, умытое океаном, поднялось над вершинами сопок, а роса с капельным шумом полилась с деревьев и кустов, скапливаясь в траве. Пошли и вернулись, вымокшие с ног до головы. Рабочий день жахнул. Молодёжь снова, не теряя драгоценного времени, забралась в спальники и дружно предалась мечтам Жоржа, а вредный руководитель принялся не в очередь варить гречку с тушёнкой. Сварил – долго ли ей надо! – помыкался-помыкался по лагерю, наколол дров с запасом, плюнул в досаде на козни непредсказуемой погоды и, быстро собравшись, почапал… на рыбалку, решив в успокоенье, что всё, что делается, делается к лучшему. Запаковавшись в болотники с подвязкой голенищ на поясе и капюшон, подвязанный под подбородком, вымазав защитным кремом запястья рук и за ушами и под ними, и тем самым надёжно обезопасившись от влаги и комарья, он торопко дошёл до не далёкой речки. Набрав на берегу в траве кузнечиков, безжалостно поотрывал им лапки, чтобы не трепыхались в полиэтиленовом мешочке и не дёргались понапрасну перед смертью, разобрал и изготовил чудо-удочку, аккуратно насадил на крючок зелёную жертву, забросил снасть в речную канаву под прибрежные кусты и, наконец-то, вздохнул глубоко и облегчённо, приготовившись замереть надолго и подумать о вечном. Но не тут-то было! Сразу же задёргало, забурлило, и он, сам не ожидая, вытащил крупного ленка. Потом ещё и ещё… вслед пошла серебристая форель. Ну что это за рыбалка? Так и не отдохнёшь толком, и никакого удовольствия. Натаскав на обед с добавкой, с сожалением собрал удочку и повалил обратно в лагерь. Так вот и в жизни: и когда мало – плохо, и когда много – не радует.
Соратники всё ещё безмятежно дрыхли, выпроставшись по грудь из спальных мешков, и никаких у них нет забот о потерянном дне. Да и правда, что о нём сожалеть, когда теряем не дни, а годы. Успокоенный этим Иван Всеволодович спугнул хозяйничающих в спящем лагере сорок и парочку бурундучков, вычистил и выпотрошил рыбу, начистил и нарезал сморщенной прошлогодней картошки, поставил на таганок воду в закопчённом ведре, щедро сыпанул пшена и принялся варить кондёр. Лишь когда густые запахи рыбного варева поплыли по лагерю, затекая в открытые палатки, засони зашевелились, поводя раздражёнными носами, отчаянно зевая и туго соображая: то ли продолжить кемарить, то ли встать, пожрать и опять завалиться.
Встали, однако, все: холодная уха – не уха, лучше пожертвовать сном. Один повар ел мало и без аппетита, а когда благодарные иждивенцы благодушно возлегли на спальники, чтобы спокойно переварить густое варево, он вдруг куда-то засобирался. Оказывается, вопреки медицинским советам решил, что если уж день потеряли, то пусть он будет потерян с максимальной пользой, и вздумал после рыбалки смотаться ещё и на охоту. Предупредив всех, что пойдёт вверх по ручью добывать им ужин, он подпоясался широким ремнём с патронташем, повесил на шею ружьё и под провожающее оханье отяжелевших и завидующих парней полез по подсохшему склону сопки, поднимаясь полого вверх к водоразделу. Первая стайка попалась ближе к середине склона в перепутанных